Наринэ Абгарян - Люди, которые всегда со мной
– Бир манат!
– Рубль? Чего так дорого? – отдергивает руку женщина.
– А чего в таких украшениях пришла? – отрезает торговка.
Женщина обиженно уходит. Торговка смотрит на меня поверх стакана. Громко хмыкает, выбирает самый большой персик, протирает ладонью и протягивает мне:
– Ал!
– Спасибо. – Я забираю персик. Он тяжелый и шершавый. От легкого прикосновения кожица слезает лохмотьями, открывая сочную мякоть.
– Тебе по двадцать копеек отдам, – говорит торговка маме.
– Я так бедно выгляжу? – смеется мама.
– Я всем по двадцать продаю. А этой, в кольцах, и за три рубля не отдам. Ишь, вырядилась!
– Адын няди? – обращается она ко мне, пока мама выбирает персики.
– Как тебя зовут? – переводит мама.
– Девочка, – важно отвечаю я.
– Гёзал эрмени[24], – одобрительно кивает торговка.
Мне часто снится город маминого детства – святые нищие на тротуарах пыльных улиц, огромные, в три обхвата, чинары, шумные базары в россыпи золотистого винограда и медовой хурмы.
Дохлая крыса в вонючем мусорном бачке – брюхо неожиданно розовое, беззащитное, лапы большие, страшные, тесно прижаты к туловищу. Бесконечно длинный хвост запутался в объедках.
Жаркие, жаркие июльские ночи – душные, вязкие. Чтобы спастись от жары, приходится смачивать простыню и накрываться ей. Пока простыня влажная – можно жить.
В Воих снах о Кировабаде я навсегда осталась маленькой. Зажигаю свечи в церкви Мец Жам – мне не хватает росту, я поднимаюсь на цыпочки, и мама заслоняет мою руку ладонью – чтобы я не обожглась о горящие свечи. Луплю крашеные яйца, а потом, пока никто не видит, быстро-быстро отковыриваю и съедаю краешек нарядной пасхи. Стою у высокой ограды могил. Дядя Миша протирает белым платком портреты на камнях. Платок покрывается бурыми пятнами, дядя Миша комкает его в руке, убирает в карман. Я читаю по слогам надписи на камнях: Оганджановы Шушаник, Араксия, Михаил, Андраник. Мелькумовы Лилия, Анна, Игорь…
Гуляю по жаркому городскому скверу. Протягиваю десять копеек мороженщице в застиранном до дыр белом халате. Пробиваю талон в веселом желтом трамвайчике. Подглядываю с бабулиного балкона, как старая русалка тетя Бэла расчесывает свои длинные волосы…
Вавилон моего детства – тебя не вернуть, не забыть, не отпустить.
И никогда. Никогда. Никогда – не простить.
Марья1Телефон зазвонил резко, среди ночи. Вера вскочила, машинально нашарила выключатель, но следом вспомнила, что света нет уже второй день – авария на подстанции. Пришлось пробираться к надрывающемуся аппарату на ощупь. Дети от назойливого звонка сонно заворочались в кроватях, затревожились.
– Мам? – позвала Нина.
– Я уже, спи, – Вера подняла трубку, – алло?
– Говорите с Невинномысском, – сквозь гул и треск проводов голос оператора связи казался совершенно безжизненным.
– Алло! Вера?
Вера рухнула на колени, прижала руку к горлу. Нашарила створку двери, толкнула ее, переползла в гостиную. Плотно, насколько позволял шнур телефона, прикрыла за собой дверь.
За окнами занимался поздний рассвет – серовато-грязный, мрачный. Стояла настороженная, гнетущая тишина.
– Але! Але!
– Миша? – заплакала Вера. – Живой!
– Слава богу, я до тебя дозвонился.
– Ты где?
– Мы у Васи. Я, Света, дети. Спаслись. Ну как спаслись… Нас просто загрузили в крытые грузовики и вывезли на аэродром. Света лежит в больнице – ей сильно досталось… – Миша осип голосом, заторопился. Вера испугалась – она отлично знала за братом эту черту – еще с детства, чтобы не выдавать волнения, он начинал тараторить и заглатывать окончания слов: – Ты не волнуйся за нее, врачи успокаивают, говорят – выкарабкается.
– Ма-амм. Мама? – с трудом выговорила Вера.
Телефон молчал несколько секунд.
– Мама осталась там.
Под ребрами лопнул огромный огненный шар. Вера резко согнулась, прижалась грудью к коленям, чтобы унять острую боль в сердце.
– Солдаты ездили по Кировабаду на бэтээрах, собирали по квартирам наших армян. На проспект Ленина они пробиться не смогли – там бесновалась толпа митингующих. Русских пока не трогают, Вера, но это пока. Я не хотел уезжать, но Света была очень плоха. Пришлось лететь с ними – боялся, что она не перенесет перелета.
Вера утерла ладонью слезы, отрывисто вздохнула. Уточнять, что именно случилось с женой брата, не стала. Жива, главное – жива. Остальное неважно.
– Думал – вывезу их в Ставрополь, оставлю у Васи и вернусь за мамой, – рассказывал Миша. – Но отсюда не получается улететь – рейсы в Кировабад отменены. Я чего решил, Вера. Надо попытаться через Товуз туда пробиться. Вылечу в Ереван. А оттуда – в Берд.
– Ты к нам не попадешь, перевал завалило снегом.
– А по шоссе?
– Шоссе в Ереван осталось на азербайджанской территории. Сейчас по нему опасно ездить. Рейсовые автобусы еще ходят, но все реже. Скоро и их отменят.
– Мне плевать, Вера. Я купил билет на ближайший рейс – на послезавтра. Вылетаю утром, в девять. Значит, при удачном стечении обстоятельств вечером буду у вас. А там что-нибудь придумаем. Времени у нас мало, дорога́ каждая минута. Где Петрос?
– На дежурстве.
– Предупреди его. Скажи, чтобы послезавтра, ближе к вечеру, ехал на перевал. Где машина застрянет – там пусть меня и ждет. Я доеду из Еревана на такси, если дорога будет совсем завалена – отпущу машину, пойду пешком. Тридцать километров – не такой долгий путь.
– Одевайся теплей, на перевале очень холодно.
Миша рассмеялся – коротко, зло.
– Уехали в чем были. Дети вообще в домашней одежде. Возьму что-нибудь у Васи. Он рвется со мной, но я ему не разрешаю. Если что-то пойдет не так – он будет отвечать за моих детей и за Свету.
– Ваше время истекает! – проснулся бесстрастный голос оператора связи.
– Всё, сестра, целую. До встречи.
– До встречи. Будь осторожен.
Вера убрала трубку от уха, повертела ее в руках. Попыталась сообразить, что с ней делать.
– Мам? – В комнату заглянула Нина. – Что-то случилось?
– Всё нормально, дочка. Звонил Миша. Они выбрались оттуда.
– Все?
– Все. Не стой босыми ногами на холодном полу, простынешь.
– Хорошо. Дай трубку, я положу ее на рычаг.
Вера поднялась, не обращая внимания на протянутую руку дочери, прошла мимо, положила трубку на рычаг. Нина проводила мать удивленным взглядом, но говорить ничего не стала. Вернулась в спальню, поправила на Таточке одеяло, убрала со взмокшего лба волосы. Тата мигом заворочалась, завздыхала. Для шестилетнего ребенка она спала очень чутко – чуть что, сразу пробуждалась. Осторожно, стараясь не шуметь, Нина пробралась к своей кровати, легла, зарылась головой в подушку, вздохнула с облегчением, закрыла глаза. Они спаслись. Какое счастье.
Вера распахнула форточку, подставила лицо ледяному утреннему ветру. Понаблюдала, как нехотя подергивается рассветным блеклым смурый край горизонта. Зима в этом году нагрянула непривычно рано, на дворе стояли первые числа декабря, а горы уже занесло плотной пеленой снежных покрывал. Осень еще держалась в низинах – куталась в непроглядные туманы, пестрела россыпями ягод боярышника и терновника; к полудню, оттаяв от изморози, пахла кисло-терпким и перебродившим, а вечерами переливалась надтреснутым гранатовым боком на верхушках невысоких, облетавших последними листьями деревец. Но с высокогорья давно уже несло промозглым, пробирающим до костей неугомонным снежным ветром. Зима обещала быть протяжной и очень холодной.
Вера обернулась, глянула на часы – семь. Открыла шкаф, быстро перебрала вешалки с одеждой. Выбрала теплые брюки, глухую вязаную кофту. Оделась.
Дорога каждая минута.
Миша похож на отца – крупно вылепленное лицо, широкие брови, высокая переносица. А она очень похожа на мать и легко может сойти за русскую. Русских не трогают, сказал Миша. Пока.
Она взбила подушки, заправила постель, привычным, наработанным годами движением накинула покрывало – так, чтобы оно лежало ровно, без складок. Поднялась на цыпочки, вытащила с полки томик Чаренца. В книге лежали деньги на непредвиденные расходы. Вера пересчитала купюры – девяносто рублей. Взяла сорок, поколебалась, добавила еще две десятки.
Порылась в сумочке, проверила каждый кармашек, вынула все, что могло вызвать подозрение, – блокнот с телефонными номерами, квитанции. Забрала из ящичка секретера связку ключей от маминой квартиры – брелок большой, нелепый, с пятицветной разлапистой эмблемой Олимпийских игр.
Глянула на часы – семь двадцать. Через сорок минут от автовокзала отъезжает автобус в азербайджанский Товуз. Оттуда до Кировабада три часа езды. Обратный автобус трогается в четырнадцать ноль-ноль. Два часа на то, чтобы добраться до мамы и вывезти ее на автовокзал. Если все получится, в восемь вечера они уже будут дома.