Павел Рудич - Не уверен – не умирай! Записки нейрохирурга
– Что оно, шпион, наше пьянство, что ли? Чтобы границы, понимаешь, переходить?! – загоготал В. К. – Нет, Риммуля, я с тобой определенно разведусь. Ты не знаешь, где мой паспорт?
А через неделю В. К. умер.
Ровно через три года нелепо погиб Иван.
Прошло еще почти три года, и стал болеть Жетымов.
С тревогой слежу за его здоровьем, потому что, если вы помните, четвертым на той фотографии сижу я.
Anamnesis vitae
Насмотревшись фильмов о докторе Хаусе, многие пребывают в заблуждении, что главный фокус медицины – это постановка правильного диагноза. Во-первых, почему именно «правильного»? В медицине, как нигде, верен тот постулат, что лучше принять неправильное решение, чем не принимать никакого. А во-вторых, ставить диагнозы, как говорить правду, – легко и приятно.
Чтобы поставить диагноз неправильно, надо иметь особый талант и премного постараться: сделать МРТ и КТ всех любопытных мест больного, рентгеновские снимки от головы до пят, анализы всех биожидкостей, пригласить пяток-другой консультантов…
Сам черт потом во всем этом не разберется! Вот тут-то и появляются ошибочные диагнозы.
Двадцать пятый кадр
Кадры для плановой нейрохирургии мы куем из дежурантов-нейротравматологов. За последние пять лет – ничего приличного не наковали. Дежуранты приходят и уходят, а нейрохирургия пребывает вовеки и стареет без притока свежей крови. В течение полугода уволили троих.
Совпало так, что у всех троих фамилии начинались на букву «С» и все трое – хохлы.
С1 – огромный и седой, хотя молод. Отсидел три года за драку. Ко всем обращается на «ты». Говорит громко и не терпит возражений и критики своих действий. Профессионален и ответственен. С женщинами – прост и использует их по прямому (как он выражается) назначению.
Как-то поздно вечером зашел я в одну из смотровых приемного отделения. С1 сидел за столом и лопал из литровой банки, обернутой газетой, остро пахнущие перцем и уксусом, пельмени. Перед ним вытянулась по стойке «смирно» тетка в широкоплечем пальто, а С1 ее распекал:
– Сколько раз тебе говорил – не хуй шляться ко мне на работу! Чё, не врубаешься?
Через неделю С1 пожаловался мне, показывая жетоны от вокзальной камеры хранения:
– Вот ведь блядь! Пока я был на работе, сдала все мое барахло в камеру хранения и сменила замок!
Три дня С1 жил в отделении, пока не нашел себе новую кормящую грудь.
Уволили С1 за избиение замглавврача по хирургии. (За что я его не осуждаю: сам бы побил, но давлю сердечные порывы.)
На мой вопрос:
– Куда ты теперь?
Ответствовал:
– Что-то на море хочется. Поеду в Геленджик.
– А жить где, работать?
– Делов-то! Подженюсь на какой-нибудь врачихе.
Другой дежурант (С2) был кандидатом мед. наук и обладал голосом Сиплого из «Оптимистической трагедии», но с одесским акцентом. Мне все время казалось, что он валяет дурака.
На этого с первого дежурства стали жаловаться операционные сестры и ассистенты: С2 бил их по рукам инструментами, швырял плохие зажимы и неисправные иглодержатели в операционных сестер. Не попал ни разу, но воплей и соплей после каждой операции было много.
Сестер я как мог утешал: «Да я тебя, родная, и сам бы убил». Ассистенты были настойчивее и требовали крови С2. Все разрешилось достаточно быстро: С2 насажал синяков на предплечья дочурке нашего министра здравоохранения и был уволен.
Совсем недавно ушел от нас третий дежурант (С3), вежливый, холеный мальчик. На первое свое дежурство он пришел не в 16.00, а в час ночи совершенно пьяным, надел халат и лег спать в кабинете невролога. Проснулся в пять, потребовал у дежурной операционной сестры спирту, выпил его миллилитров сто (если сестра не врет) и убыл в неизвестном направлении.
Он промелькнул незамеченным в больнице, как двадцать пятый кадр.
За трудовой книжкой не идет. Сообщили о пропаже его родственникам. Никаких сведений пока не имеем.
Anamnesis vitae
Мы, врачи, если больной приходит к нам не в тот же миг, в который он заболел, говорим: «Где же ты раньше был! Запустил болезнь! Пеняй теперь на себя!» Одновременно мы с тихой лютостью ненавидим больных, что бегают по врачам, как только им чуть-чуть где-то «вступит», кольнет, неясно поплохеет.
Моя хорошая знакомая, вняв призывам стоматологов о необходимости профилактических осмотров зубов, пошла в простую поликлинику. А зубы у нее – на зависть! Я такие только у Киркорова вижу, когда он разевает рот под фонограмму.
В результате к стоматологу в кабинет прибежала заведующая поликлиникой с челядью. Никто не мог поверить, чтобы человек пришел просто для осмотра и получения совета по уходу за зубами.
Знакомая моя к тому же – санитарный врач. Тетки-стоматологи решили, что таким способом их проверяет санэпидстанция.
Снег, Кадриорг, Vana Tallinn
Беда с этой весной. Мокро, грязно. Приезжают к нашим больным родные и топают по всей больнице, разнося грязь в виде песка, суглинка и так далее, но более всего – чернозема: наша полоса беспросветно черноземная и весьма средняя – археологи будущего будут копать глубоко и долго, но наималейшего культурного слоя не найдут.
В гардеробе посетителям продают синие бахилы по пять рублей пара. Эти бахилы – хороший тест. Люди спокойные и уравновешенные берут их без напоминаний. В дальнейшем у них не бывает скандалов и склок с врачами.
Некоторые норовят проскочить в уличной обуви. Когда их останавливает охрана или сестры в отделении – шумно возражают и грозят прокуратурой. Вот так, начав с ругани у порога, они и продолжают действовать в дальнейшем: с истериками, соплями, слезами и жалобами.
Представители третьей группы посетителей молча роются в урне, что у входа в наше заведение, и добывают оттуда ношеные бахилы.
Эти – безответны, тихи и покладисты. Обычно плохо понимают происходящее с их больными родственниками, но на всякий случай плачут. Жалоб такие не пишут.
Операций сегодня нет, и поэтому день предстоит особенно трудный: звонки, посетители, непременно – администрация с внезапным, как эпиприпадок, требованием предоставить какой-нибудь километровый отчет срочно и уже вчера.
Пришел зам по хирургии и стал нудить об участившихся в некоторых отделениях ошибках при определении группы крови.
Спрашиваю:
– Это у нас, что ли?
– Нет, но… Ваше отделение другим отличается. Например, ваш Липкин ругался вчера матом в присутствии главного врача и начмеда.
– Главный мне ничего об этом не говорил.
– Так главный и не скажет: он и сам матерился. Это мне начмед рассказала. Насилу она их разняла, представляете?
Чистенький мальчик, крахмальный халат, голубенький галстук. Мысли у него скудные и паскудные. Поэтому у него много единомышленников. Тихой сапой, по параграфам, по закону сожрет и меня, и главного. Но пока ему этого не нужно.
Проводил начальство и пошел в неврологию. Завалили они нас заявками на консультации. Лежат у них там тетки с грыжами межпозвоночных дисков. Оперировать их надо было еще три года назад. Отказались. Теперь поступают регулярно в неврологию с люмбоисшалгиями. И каждый раз мы их смотрим, предлагаем операцию, а они отказываются. Circulus vitiosus[37].
Безработными ни мы, ни неврологи с такими пациентами никогда не будем.
У неврологов хорошо все организовано: есть отдельная комната для осмотра больных. Можно спокойно расспросить больного, раздеть, постучать, послушать, поколоть. А то осматриваешь в палате, а кругом – кто ест, кто на судне, кто претензии предъявляет.
Закончил я с «нервными» больными быстро. Зашел в ординаторскую, сижу, записываю. За соседним столом невролог Кубышка тихо разговаривает с больной в выцветшем халатике. Из-под халата торчит розовая ночнушка. Больная худенькая и узловатая: суставы торчат наружу, кожа над ними натянута, как будто не хватает плоти, чтобы прикрыть скелет. Короткая стрижка. Волосы выжжены пергидролем.
Я взглянул на эту женщину раз, потом еще раз, и меня охватило беспокойство. Я точно ее знал! Но кто это?
Кубышка закончила разговор и сказала:
– А теперь идите в палату. Вас еще нейрохирург посмотрит. Правильно я говорю, П. К.? – обратилась она уже ко мне.
Больная мельком глянула на меня и вышла из ординаторской.
Я спросил:
– На предмет чего ее смотреть?
– Поступила к нам после судорожного приступа. Судороги в течение трех лет. Похоже, что пьет… Сама злоупотребления отрицает. Постоянно принимает различные транквилизаторы. Женщина трудной судьбы, как говорится! Мужа, детей – нет. Три попытки суицида. Психиатры органики не находят. Общаться с ней трудно: чуть что – истерика, слезы с падением на пол. Манерна и демонстративна. Ее уже все специалисты больницы осмотрели, кроме вас.
– И зачем ей нейрохирург?
– Жалуется на утренние головные боли, рвоту на высоте этих болей. Хотя похоже, что рвоту вызывает искусственно. На осмотре нейрохирургом настаивает сама. Грозилась пойти к начмеду или главному, если вы ее не осмотрите. Может, ей МРТ сделать?
