Александр Филиппов - День козла
– Коз-лов-чане, – шептал ему по слогам в ухо с другой стороны багровый от волнения чиновник, открывший митинг.
– Да пошел ты! – грозно сверкнув очами, пихнул его локтем Дед и продолжил под восторженный вой толпы, – Тут вас, понимаешь, некоторые козлами обзывают. Но… – он хитро прищурился, поднял предостерегающе указательный палец.
– Мы с вами не козлы! Мы с вами, дорогие кизылчане, и коммунистов пережили, и этих, понимаешь, переживем. Тоже мне, хитрожопые!
Площадь грохнула хохотом так, что с крыш окрестных домов слетели и заметались по небу черными точками тяжелые, отъевшиеся к осени, сизари.
– Пришипились, понимаешь, по кабинетам, народ обобрали, в ярмо запрягли, а сами жируют! – бушевал Дед. – Скажите, хотите вы жить лучше, так, как при мне, штоб, понимаешь, доллар – шесть рублей?!
– Да-а!! – тысячекратным вздохом отозвалась площадь.
– А работать с утра до ночи хотите?!
– Не-е-т!!!
– И правильно. Будет вам, дорогие кызылкумцы, доллар два рубля стоить, или рупь. Если меня опять своим президентом изберете.
– Да-а-а! – неистовала площадь.
– И штоп, понимаешь, зарплата – не ниже тыщи долларов! – несло Первого президента.
– О-о!!! – охнула площадь.
– В неделю!
– А-а-а!!! – взревела толпа.
Президент победно оглянулся на стоящее позади местное руководство.
– Во, видали, как с народом разговаривать надо? А то развели, понимаешь, бодягу. Завещание… волю… Я што, умер? Я сам кого хочешь, похороню!
Президентская супруга, в ужасе обхватив завитую в мелкие бараньи кудряшки голову, спряталась за чьей-то спиной. Областное и городское начальство лупило красные, со вчерашней бурной встречи еще, глаза, плохо разбираясь в произошедшем. Зато телевизионщики, которых на удивление много оказалось в толпе, проявились все вдруг, ринулись скопом к трибуне, словно пиратские джонки к торговому судну, обступили, ощетинились микрофонами и объективами, застрекотали камерами.
– Кзылординцы! – опять обернулся к толпе Дед, – Объявляю вам, понимаешь свою политическую волю. Иду на выборы в президенты России! Штоп, значит, был первый президент у страны, и, понимаешь, последний, Третьего не дано. Голосуй сердцем, а то проиграешь!
И отступил под рев толпы, заключив самодовольно, ни к кому, впрочем, не обращаясь:
– Вот такая, ити вашу мать, рокировочка!
XXXVI
Снайпер видел и слышал все, что происходило на площади. Многократно усиленный динамиками голос Первого президента гремел, врывался в открытое окно, и, отражаясь от стен, оглушал стрелка.
С высоты второго этажа он отчетливо различал всех стоящих на трибуне, на площади, даже не прибегая к оптике. От президента его отделяло не более ста метров, так что промахнуться с такого расстояния мог разве что совсем уж никудышный стрелок. А он на такой дистанции, бывалыча, на спор вбивал в столб гвоздь – двухсотку, посылая пулю точнехонько в торчащую шляпку.
Снайпер прильнул к окуляру и стал рассматривать президента, увеличенного линзами, как в микроскоп. Видел каждый серебристый волосок в его буйной, не подвластной времени шевелюре, каждую морщинку на породистом, бульдожьем лице, различил даже пульсирующую жилку на атеросклеротически-багровои шее, и с удовлетворением понимал, что этот человек, которого он до дрожи ненавидел все последние годы, находится сейчас в его полной власти.
Винтовка, словно влитая, застыла в сильных руках стрелка. Он давно уже загнал тщательно отобранный, смазанный отдельно ружейным маслом, подпиленный для верности патрон в казенник, и четко осознавал те последствия, которые наступят через мгновение после того, как его указательный палец едва коснется чуткого спускового крючка. Щелкнет боек, полыхнет капсюль, и в тесном пространстве латунной гильзы взорвется серый бездымный порох, толкнет яростно пулю калибра 7,62 миллиметра – мощную, дальнобойную, и она помчится с немыслимой скоростью, ввинчиваясь в нарезы каналов ствола, вырвется с характерным грохотом выстрела, полетит, невидимая, но готовая пронзить все, оказавшееся на ее пути, даже металл, а уж в человеческую плоть войдет, как раскаленная игла в сливочное масло.
Снайпер полагал, что все на свете имеет свою цену, за все надо платить. И удар пули – стремительный, и практически безболезненный, неощутимый для жертвы, если сразу – в голову, вполне справедливая расплата за все, что совершил этот крупный, седовласый старик, читавший косноязычно сейчас перед многотысячной публикой очередную, написанную кем-то для него бумажку.
Стрелок верил в справедливость – не в расхожем, бытовом, а высоком божественном смысле, которая и правит в конечном итоге миром, уравновешивая его, не давая земному шару скатиться в ту или иную крайность. И если в отдельной человеческой жизни добро далеко не всегда побеждает зло, то во вселенском масштабе они должны все-таки присутствовать поровну. Природа наделила разумом людей для того, чтобы они своими усилиями подправляли наметившиеся перекосы. Потому-то с тех, кому на этом свете воздается втройне, втройне же и спросится…
Но стрелок на собственном опыте знал, что реальность часто не принимает такой порядок в расчет. Сплошь и рядом долго и счастливо тянется жизнь отпетых негодяев, и умирают, не пройдя и половины предначертанного пути, праведники. Гибнут, расплачиваясь за чужую самонадеянность, амбиции, молодые люди – на войне, например, а те, кто виновен в этом, пребывают в покое, неге и безопасности. И Первый президент – тому наглядный пример.
А если так, то не есть ли поступок его, стрелка, промысел Божий, восстанавливающий в мире высшую справедливость? «Мне отмщение, и аз воздам…»
Но что-то странное, шедшее вразрез со всякой разумной логикой, происходило сейчас на площади. Толпа ревела, восторженно приветствуя бывшего президента.
Снайпер сместил прицел, внимательно вглядываясь в лица людей, ради которых он решился на этот отчаянный шаг. От их имени он намеревался мстить, жертвуя собой, ибо понимал трезво, что уйти, скрыться после выстрела ему не удастся. Для того, чтобы избежать унизительного ареста, у него есть пистолет. После убийства он вынесет себе приговор сам, во имя все того же равновесия между добром и злом…
Но какое, к черту, равновесие, если народ на площади, беснуясь, отзывается счастливым ревом на каждую фразу, брошенную бывшим президентом в микрофон! Он знает, что нужно этим жителям небольшого провинциального городка, понимает их чаянья и надежды, обещает воплотить их в реальную жизнь! А они, доведись им, опять изберут его своим правителем под щедрые посулы, визгливые песни и звон стаканов. А его, стрелка, проклянут, если он помешает им в этом.
Снайпер оторвался от окуляра, поморгал утомившимся глазом, снял палец со спускового крючка и задумчиво поскреб затылок…
ХХХVII
К началу выступления президента Коновалов уже выбрался из дышащей перегаром толпы и направился к зданию горотдела милиции. Два сержанта при входе, вооруженные по усиленному варианту несения службы короткоствольными автоматами АКСУ, мельком глянув на его служебное удостоверение, беспрепятственно пропустили полковника в пустынный и тихий в этот час всеобщего ликования вестибюль.
Коновалов неспеша поднялся по обшарпанной лестнице на второй этаж, прошел длинным коридором, мягко ступая по вытертому, в разноцветных заплатках, линолеуму. Остановился у застекленного стенда, внимательно рассмотрел экспонаты. На пыльных полках вразнобой стояли и висели давно не интересные никому спортивные кубки, вымпелы и грамоты с прежних, советских еще времен.
Полковник надел очки и, приблизившись к стеклу, стал неторопливо изучать трофеи прошлых милицейских побед. Вот серебристый кубок за второе место среди сборных команд подразделений УВД области по волейболу. Рядом – такой же, только тускло-бронзовый – за победу в легкоатлетической эстафете. Еще вымпелы – за призовые места на соревнованиях по борьбе самбо, футболу. А вот и то, что надеялся увидеть Коновалов за мутными стеклами неухоженного стенда…
Он вчитался в текст выгоревших от времени, поблекших почетных грамот. За первое место по пулевой стрельбе… Первое место по стрельбе из личного оружия… И опять первое место… Звание чемпиона области… Всесоюзной спартакиады сотрудников подразделений органов внутренних дел… И на всех – четко впечатанная пишущей машинкой фамилия награжденного. Одна и та же.
Коновалов снял очки, спрятал их в футляр, сунул его в карман и не спеша пошел дальше по коридору. Найдя нужную дверь с табличкой, сел на продавленный кожаный диванчик напротив. Достал пачку сигарет, вытряхнул одну, чиркнул зажигалкой, затянулся, выдохнул в потолок струйку серого дыма.
С улицы неслись восторженные вопли толпы, а голос бывшего президента, перекрывая их, вещал все громче, увереннее.
