Алёна Жукова - Дуэт для одиночества
Вечером, перед выходом из дома, девочки долго прихорашивались у себя в комнате. Муся прислушивалась, ей было не все равно, в каком виде Ханка выйдет из дому. В последнее время она все больше старалась походить на подружку. Пирсинг, черный цвет во всем – от ногтей до губ, сатанинская символика, техно и рок – Илонке весь этот мусор был к лицу, она напоминала хорошенького чертенка, веселого и заводного.
«Пусть ходит как чучело, если ей так нравится, но Ханке все это ни к чему, – считала Муся. – А с другой стороны, ничего страшного – сегодня мода на это, завтра на другое, главное, что дочь не одна, не замыкается в себе и не рыдает тайком в спальне. Даже в школу одно время ходить не хотела, а теперь бегом бежит. Но нужен глаз да глаз – эта Илона тот еще фрукт, чует мое сердце, а Ханка не бойкая, не красавица, всегда чуть в стороне от всех и всего на свете – сидит, стоит и живет с ощущением неуютности. Хотя кое-что в ней изменилось – она стала какой-то интересной, загадочной. Мне даже понравились эти несколько разноцветных прядей в ее змеевидных черных локонах, и темная вишня на губах, и черный цвет идет к ее перламутровой коже. Надо только не допустить зависимости Ханки от причуд этой ведьмочки».
Когда-то в самом начале дружбы двух девочек Муся пыталась разговорить Илонку и понять, чем та дышит, что на самом деле скрывает этот маскарад. Выяснилось, ничего плохого, и даже жаль ее стало. Без матери девочка выросла. Илонку вроде как продали. Когда мать к другому мужу уходила, отец попросил дочь оставить. Та согласилась за большие отступные. Он заплатил, но с условием, что до совершеннолетия Илонки мать не потребует дочь назад. Девочка росла под присмотром бабушки, выписанной для этого из России. Бабушка никак не могла въехать в специфику жизни канадских подростков, как, впрочем, канадской жизни вообще. Она жаловалась сыну на Илонкино поведение, особенно раздражало ее то, что внучка плохо понимает русский язык.
– Допрыгались! – возмущалась бывшая учительница русского языка и литературы. – Упустили, считай, ребенка своего, потеряли! Да-да, теперь это чужой человек. Чужой! А как он может быть своим, если вы на разных языках говорите.
В чем-то бабушка, безусловно, была права. И дело тут было не только в языке. Илонка без матери, при вечно занятом отце утратила привязанность к тому, что принято называть корнями. Похоже, не корешками слабенькими девочка решила за эту жизнь цепляться, а шипами и колючками.
Мусе удалось перехватить девчонок в коридоре, они, конечно, хотели проскочить незамеченными, но Мусин музыкальный слух не подвел.
Девочки стояли разукрашенные, с приклеенными татуировками на плечах и руках, с густо наведенными черным глазами, но в целом – ничего особенного. Ханна была на голову выше Илоны в сапогах на громадном каблуке. Таких сапог у нее никогда не было, но Илона, видимо, взяла поносить их у своей потенциальной мачехи. Размеры девочек настолько не совпадали, что они рядом выглядели комично – большая толстенькая Ханна, напоминающая вальяжную кошку, и щупленькая Илона, похожая на крысенка. Муся напомнила, что девочки в полночь должны покинуть вечеринку и выйти к машине. Когда за ними захлопнулась дверь, она ничего не почувствовала, кроме противной, ноющей собственной никомуненужности, всякий раз накатывающей, когда Ханка ступала за порог.
Когда за пятнадцать минут до полуночи в доме зазвонил телефон, Муся спокойно сняла трубку, уверенная, что звонит Ханна, и долго не могла понять, что говорят, а когда поняла, истерически завопила, оседая на пол.
Потом, когда Ханну с проломленным черепом под вой полицейских сирен увозили в госпиталь, Муся рыдала, крича на Пашу: «Куда смотрели! Гнать было надо эту тварь, поганой метлой гнать! А ты ее приваживал, я же видела, Илоночка – туда, Илоночка – сюда. Бери, Ханночка, с нее пример! Какие мы идиоты! Не разглядели. Господи! Только бы она выжила!» Паша молчал. Он знал, что это расплата, и знал, за что.
Беда разыгралась на вечеринке. Илонка, разругавшись с Майком за то, что он долго с Ханкой разговаривал, решила поиграть у него на нервах. В компании появились несколько ребят постарше, они приехали без девчонок. Илонка начала крутиться перед жгучим брюнетом – высоким, скуластым, сверкающим белозубой улыбкой на смуглом лице. Он не снимал солнцезащитных очков, постоянно выходил на балкон покурить. Илона следила за его перемещениями в компании и, заметив, что он опять направляется к балкону, вышла за ним следом. Парень, перевесившись за перила, разглядывал улицу. Перед тем как попросить зажигалку, Илона отметила дивный рельеф его ягодиц и то, как растянулся череп с крыльями на майке, обтянувшей его мускулистую спину. На балконе они разговорились, он дал ей пару затяжек, после которых Илонку крепко повело. Потом они танцевали, потом зажимались в темноте, а потом Апполиону стало скучно в окружении мелюзги, и он предложил Илонке поехать в клуб. В Илону как бес вселился. Она прижала Ханку к стене и жарким шепотом изложила план действий.
– Ты к родителям выйдешь сама и скажешь, что у Илоны заболел живот и она уехала домой на такси. Отец с Раиской укатили на пару дней в Штаты. Если твои и позвонят, им никто не ответит. Не поедут же они проверять! Потом я им навру, что просто спала и не слышала звонка. Мы с Апполионом едем в настоящий взрослый клуб – у него там друг в охране, меня пропустят. Он – полный отпад! Ты видела, какие у него мышцы? Я щупала. И знаешь, что у него в кармане? Думай… Ладно, темнота, у него пушка есть, представляешь? Ему уже почти двадцать один!
– Ты никуда не пойдешь, – мрачно сказала Ханна. – Ты их не знаешь, они мне не нравятся.
– Дура ты, что ли? Ты мне будешь говорить, что делать, а что нет! Фак ю!
Когда Илона уходила, Ханна схватила Майка за руку и потянула за собой, чтобы тот помог ее остановить. Майк струсил. Он упирался и просил Ханну не нарываться – ребята эти опасные, пришли сами, никто их не звал, просто один из дружков Майка им задолжал, они его тут искали. Ханна была сильнее Майка и буквально пинками выпихнула его на улицу. В это время парни уже усаживались в машину, заталкивая туда хохочущую и визжащую от удовольствия Илону. Ханна перегородила дорогу машине, раскинув руки и расставив ноги шире плеч, покачиваясь на высоких каблуках. Выглядела она в этот момент, как взбесившееся пугало. Майк стоял в стороне и готовился в любой момент дать деру. Отъехать назад машина не могла, она стояла почти вплотную к стене. Давить Ханку парни не собирались: сначала орали, чтобы она отошла, потом послали Илонку разобраться с придурочной подругой. Илонка, покачиваясь, подошла к Ханне и, толкнув ее, заорала дурным голосом:
– Пошла вон, слышишь! Тебя твой извращенец-папочка заждался. Иди, покажи ему свою письку, может, и твою погладит.
Ханна отшатнулась, но в тот же момент набросилась на Илону с кулаками. Та быстро побежала к машине и, заскочив в нее, высунула тонкий, как жало, язык. Ханна заколотила по боковому стеклу. Парни не стали дожидаться развязки драмы и, газанув, рванули вперед. Ханна отлетела на несколько метров, упав головой на железную ограду. Машина с Илонкой укатила, а Майк увидел, что Ханка лежит в луже крови и бьется в судорогах. Картина была кошмарная. Он дрожащими руками набрал телефон родителей Ханки и заодно 911. Это спасло жизнь девочки. Родители Ханны, живущие на соседней улице, приехали вместе со «Скорой» и полицией.
Операция шла несколько часов. Было проломлено основание черепа. Ханна осталась жива, но в больнице пролежала несколько месяцев. Она не помнила, что произошло, со слов Майка получалось, что Ханна была сама виновата в случившемся. Следствием травмы стали судорожные подергивания головы и рук, речевая и двигательная заторможенность. Доктора не обещали значительного улучшения, такая картина могла остаться на всю жизнь. Смотреть на это было невозможно. Личико девочки уродливо искажалось в спазматическом сокращении мышц. Если это случалось во время еды, пища вываливалась изо рта. Муся проклинала тот момент, когда она пустила Илону в дом, а Паша просто отупел от страха. Он-то отлично помнил, как старался покрепче привязать Илону к их семье. Сейчас он ненавидел себя, свой стыд и свою слабость. Как-то неожиданно перестал слышать музыку, то есть не абсолютную высоту звуков, а ту стихию, из которой они вышли. Музыка текла мимо бесцветным потоком. В ней не было ничего интересного.
Однажды в газете наткнулся на рекламу предстоящих гастролей французского оркестра, в программе которого значилось выступление талантливой пианистки и композитора Эльзы де Байе. Фотография молодой, очень строгой дамы, ее биография. Ничего похожего на Лизу Целякович, но припомнился рассказ Шейниных. Да, это была она. Концерт обещали в мае, а пока можно было заказать диски с ее музыкой. Паша подумал и не заказал. Он смотрел на фотографию чужой красивой женщины и пытался выудить из памяти события чуть ли не двадцатилетней давности. Обычная история – влюбленность юной ученицы в нестарого и талантливого учителя. Извела она его тогда, отдалась, как жертву принесла, и его подставила. А кто бы устоял, да еще перед отъездом? Но он, кажется, ничего не обещал, хотя, возможно, и плел что-то успокоительное. Сам верил, что вскоре распрощается с женой и тещей. Не вышло. Так правильно же поступил – не бросил их, не выглядел последней скотиной, деньги зарабатывал где попало, возился с ними, когда болеть стали. Да – не любил, но терпел. Все терпел – нытье, истерики, раздражение, отвращение. Вот только сон один и тот же иногда снился: сквозь проливной дождь мчится поезд, а он на полном ходу выпрыгивает. В глазах то ли от слез, то ли от дождя все расплывается, ничего не видно, только едва угадывается силуэт девочки, бегущей по путям к нему навстречу. Что за девочка – не разглядеть. Просыпался с мокрыми щеками, удивляясь, с чего бы это.
