Владимир Шаров - Возвращение в Египет
Дальше, уже в Австрии, целый год всё складывалось на редкость удачно, и Амвросия оставили последние сомнения. Едва они прибыли в Белую Криницу, Чичикову сказали, что в монастыре их ждет присланный из Москвы, еще когда они с Авраамием ездили на Восток, очень уважаемый староверами священноинок Иероним. В Великий четверг, после заутрени, он исповедал и причастил владыку, который в подтверждение своего православия при полном собрании белокриницких насельников и мирян проклял все ереси, затем Иероним торжественно помазал его миром, которое было освящено еще патриархом Иосифом, то есть до раскола русской церкви, следовательно, ничего не утеряв, сохраняло прежнюю благодать, и, таким образом, присоединил митрополита к старообрядческой церкви.
После этого можно было считать, что то, ради чего Чичиков трудился больше полутора десятков лет – древляя иерархия, – восстановлено. Впрочем, все в Белой Кринице понимали, что здание еще только заложено, на свое место установлен лишь первый камень. Чичиков не хуже Чайковского видел, что с постройкой надо спешить, тем более что передышка, дарованная им свыше, продолжалась. Русское правительство, будто усыпленное Господом, сладко дремало и ничего не желало видеть.
Амвросий успел съездить в Вену, где только что назначенного архиепископа принял сам император Фердинанд, говорил с ним очень милостиво, после чего Амвросий, к общему ликованию российских и австрийских староверов, был безотлагательно и со всей возможной пышностью утвержден на своем престоле. По свидетельствам чиновников Министерства внутренних дел, сохранившихся в архивах, радость староверов была столь велика, что, едва новость о том, что произошло в Белой Кринице, дошла до их российских общин, старообрядцы повсеместно и десятками тысяч стали переходить из единоверия и беспоповских толков к рогожцам.
В тех же отчетах и докладных записках сохранилось несколько любопытных высказываний староверов о событиях в Белой Кринице, добытых благодаря перлюстрации писем. Один из видных рогожцев Гусев писал своему компаньону, тоже купцу, что интронизация Амвросия открывает «новый путь, ведущий в четвертый Рим». Другой раскольник замечал, что в случившемся староверы всех толков «видят для себя светлую зарю», что они преисполнились благодарности к австрийскому императору, в то время как своего русского царя почитают мучителем и преследователем старой веры. Но и этого было недостаточно. Лишь после того как в руки полиции попал Геронтий Левонов, и Липранди, хитростью его расколов, выяснил, что на самом деле произошло в Белой Кринице, а главное – роль во всей истории Венского кабинета, русское правительство стало действовать решительно.
Николай I потребовал от Австрии, чтобы мнимый монастырь был немедленно закрыт, а самозванец-епископ выслан как бродяга, вдобавок объявил, что, если не получит скорого удовлетворения в своих настояниях, вынужден будет прибегнуть к другим крайне прискорбным для него мерам. Вена, для приличия чуть выждав, деликатно ответила, что была введена липованами в заблуждение и позже даже распорядилась закрыть монастырь, впрочем, большой роли это не сыграло. Восстановленная иерархия жила уже своей жизнью и вне всяких связей с Амвросием. К тому времени митрополит успел посвятить в епископы нескольких приехавших из России староверов, кроме того, быстро разгоравшаяся европейская революция сорок восьмого года окончательно запутала, а потом и похоронила вопрос о Белой Кринице.
Когда сразу по приезде в Австрию бывшего боснийского митрополита решался вопрос, кого первого он должен посвятить в новые епископы, все единодушно указывали на инока Павла, в миру Чичикова. Но Павел счел, что было бы неправильно становиться иерархом церкви, для воссоздания которой он сам приложил столько усилий. Лишь ультимативное требование рогожцев, на том же настаивали иргизские и стародубские схимники, заставило его, пусть с неохотой, но переменить прежнее убеждение. Спустя двадцать дней как инок Павел сделался епископом Павлом, он, опять же на Буковине, сопровождаемый контрабандистами, под покровом ночи перешел границу с Россией. Перед отъездом из Белой Криницы, оставляя в монастыре свой дневник, Павел с обычной для себя иронией записал: «Отправлен к больным, в карантине сидящим». С этого и начинается напоминающая первых апостолов история окормления епископом Павлом старообрядческой паствы.
Письмо № 5 Чистилище. Шестой и Седьмой круги
Снова поливал клумбу. Кольцом вокруг пионов высадил ирисы. Письмо начну с того, что в России действовал тогда строгий приказ императора Николая I о розыске и немедленном аресте всех новоявленных епископов. Будучи осведомлен о нем, а также отлично зная самый механизм полиции, имея среди городовых и жандармов своих информаторов, Чичиков нигде не останавливается больше чем на сутки. Этого словно ветром носимого епископа много месяцев подряд безуспешно выслеживают несколько лучших жандармских сыскарей. Один из них в итоге с огорчением доносил в Петербург, что выследить его невозможно: «Епископ Павел весьма осторожен, две недели я с утра до позднего вечера стерег его у фабрики Устинова, но труды мои были напрасны. После этого я следил за домом купца Соколова, но раскольники приняли все меры безопасности, и он так туда и не явился».
Чичикова чуть не поймали в Вольске, но в последний момент он оттуда сбежал на Дон, с Дона в Москву; и так, из одного города в другой, из одного села, деревни, починка в следующие село, деревню, починок, он ездит по Владимирской, Нижегородской, Костромской, Казанской, Оренбургской, снова Саратовской, Самарской, Екатеринбургской, Калужской, Тверской и Санкт-Петербургской губерниям – словом, по всей России.
Его укрывают в своих домах и везут дальше ямщики и крестьяне, заводские и работные люди, купцы, казаки, он ночует вместе со случайными ватагами бурлаков на Волге и с артельщиками в городах, и никто ни разу на него не донес. Он проповедует и наставляет, в некоторых общинах ему даже удается отслужить литургию, он исповедует и причащает, крестит, венчает и постригает и везде ободряет уставшую от гонений, упавшую было духом паству. По разным подсчетам, Чичиков тогда вернул в поповство несколько сотен тысяч душ, поставил до тысячи староверческих священников и даже, данной ему Амвросием властью, помазал елеем несколько новых епископов. Когда полиция совсем уж было садилась ему на хвост, он с помощью всё тех же контрабандистов опять уходил в Австро-Венгрию и в Белой Кринице ждал, пока море успокоится, волна уляжется, после чего возвращался к своей пастве.
Кстати, дядя Артемий, несколько человек, отбывавших срок в одном со мной лагере, тем же манером бегали от НКВД. Дело в том, что, даже если решение о твоем аресте было принято и выписан ордер, по действовавшим правилам (как сейчас, не знаю) оно пересылалось из области в область только курьерской почтой, а это небыстрая история. В итоге, если ты раз в полгода снимался с насиженного места, становился на крыло, «органы» не успевали тебя найти. Но люди есть люди, однажды ты уставал бегать, решал, что хватит наконец скитаться, пора осесть, завести семью, словом, начать жить как все – тут-то тебя и брали.
Следующий кусок поэмы для меня, дядя Артемий, исключительно важен. Он как раз первое из двух узких мест, тесных врат, не пройдя которые человек в горний мир никогда не попадет. Ты знаешь, что в юности я был большим поклонником «Петербургских повестей» Николая Васильевича, из них особенно «Шинели», «Носа» и «Записок сумасшедшего». Но та история, которую собираюсь здесь изложить (она подлинная даже в деталях), «Запискам сумасшедшего» никак не уступит. Эта глава во всех смыслах должна была стать для Чистилища ключевой, и после нее расхождение реального инока Павла и моего Чичикова – необратимым. Настоящий в этом горлышке сначала застрянет, когда же всё-таки выпростается, скажет единомышленникам, что тут дороги нет, тупик и надо поворачивать назад.
В нашей жизни тесные врата образовали Ходынка и Трубная площадь. Взыскуя Небесного Иерусалима, мы не прошли через них, а продавились, и в этой свалке погибли тысячи. Кстати, когда о Трубной зашла речь в присутствии тети Вероники, она сказала (можно ли ей верить, не знаю), что в первые недели Великого поста 1953 года исполнялось ровно триста лет раскола православной церкви, и вот Сталин, как раз на Страстную неделю, назначил примирение тех и других. Решил, что пора зарастить рану, снова свести в одно староверов и синодальных и уже во главе единого, оттого непобедимого народа начать всемирную схватку сил добра и зла. Схватку, которую все мы так долго и так безнадежно ждали. Но в последний момент антихрист снова опередил Спасителя, нанес нашему вождю смертельный удар. Сражение, рассказывала Вероника, должна была предварять торжественная совместная литургия староверов и синодальных, музыку для нее Сталин поручил написать своему любимому композитору Прокофьеву. Так что пятого марта мы оплакиваем не только смерть Сталина, но и поражение Спасителя.
