Мария Метлицкая - Можно я побуду счастливой?
Да! Небольшая ремарка – Светка, Жанкина дочь, поет в Град-опера.
Так, между прочим. Она не прима, но тем не менее!
Кстати, с иранцем, своим фиктивным мужем, моя подруга дружит до сих пор.
Мои парижские подруги внушали мне, что здесь не принято тащить все на себе.
– Ты что, все сама? – спрашивала меня Ирина, избалованная, холеная, привыкшая думать о себе в первую очередь.
– Конечно, – бодренько отвечала я. – Я же все умею! И швец я, и жнец, и на дуде поигрываю!
– Мы тоже все всё умеем! – отвечала Ирина. – Только здесь так не принято!
И я вызвала из Москвы Валечку, которая работала со мной в гостинице горничной. Валечку младший мой сын зовет Вуаля.
Малообразованная Валечка стала моей главной помощницей. На бульваре, где она гуляла с детьми, Валечка познакомилась с графиней Белозерской, дамой весьма почтенного возраста, прогуливавшей свою собачонку. Валечка с графиней стали лучшими подругами и вместе чаевничали в графской квартире окнами на парк Демонсо. Простая Вуаля и – графиня! Вот как бывает.
Но вот настало время получать документы. Я спешу в посольство и, разумеется, снова психую. Вдруг что-то снова не так? Вдруг что-то сорвется? Колоссальное напряжение, помноженное на страх. И почему мы так боимся чиновников? Словно преступники, совершившие что-то ужасное? Почему всегда робеем перед таможенниками и пограничниками? Словно едем по фальшивым паспортам и везем героин? Почему боимся чиновников, причем разного ранга и статуса? От работниц на почте, в паспортном столе, в ЖЭКе – «теток в тапках», как я их называю, – и до всех прочих и остальных? Откуда в нас страх? Откуда? Наверное, все оттуда. Внушили, вложили и – закрепили. На всю нашу жизнь.
Дрожа, я захожу в кабинет. За широким столом приятный мужчина. Он долго листает бумаги, почему-то вздыхает и наконец поднимает глаза.
– Елена Вячеславовна, – обращается он ко мне, – я что-то не понимаю! Вот здесь бумаги от ваших родителей – от них было нужно согласие на ваше желание остаться во Франции. И они, – тут он замолкает и снова вздыхает, – а они отказались! Подписывать вам отказались!
Я в ступоре, молчу. Все срывается. Все. Я не еду в Москву за ребенком. Я не увижу моего Сашеньку. Зачем мне все, если нет рядом ребенка?
У меня даже нет слез – только руки дрожат.
Вижу, что и он ошарашен.
– Никогда не видел, чтобы родители не желали счастья своему ребенку, – удивляется он.
И тут он берет эту злосчастную бумагу и – рвет ее на мелкие части!
– Вы меня поняли? – тихо спрашивает он.
И я, как болванчик, киваю.
В те годы – это был подвиг! Огромный человеческий подвиг! А уж для выездного чиновника!
Имени его я не помню. Спасибо ему и низкий поклон! Поступок его буду помнить всегда! По сути, он меня спас.
Наконец документы были получены, и я могла ехать за средним сыном – теперь все легально. Прихватив младшего, еду в Москву за Сашулей! Дима остался с Вуаля. Трясусь как осиновый лист. Два чемодана подарков – для всех дорогих и любимых, для тех, кто в Москве.
После праздничных, сказочных картинок, после красивейших европейских городков, аккуратнейших, ярко освещенных поселков, после Франции, Бельгии и Германии, после серой и довольно мрачной Польши мы въехали в Белоруссию. Из окна купе я вижу на перроне деда, старого, сгорбленного, в лысой ушанке, в огромной телогрейке, в кирзачах, с папироской в углу беззубого рта. Я смотрю на него и – реву! Как я люблю этого деда, господи! Как мне хочется выскочить, обнять и расцеловать его! И я понимаю, что здесь, в этой стылости, в этой серости, в этом убожестве – вся я и вся моя жизнь! Здесь мое место. Я – дитя этой страны, и меня потрясает это открытие.
А в Москве меня ждут девчонки, мои подруги. В крошечной хрущобе накрыт роскошный стол. И чего там только нет! Я достаю из чемоданов подарки.
– Надюшка! Это тебе! – кричу я. – Томулька! Володенька, Лерочка! Танюшка! Ленька, Олечка! – И я выкидываю подарки из своего необъятного чемодана.
Среди подарков – бутылка жидкости для мытья посуды стандартного лимонного цвета. И моя Надюшка щедро вылила эту жидкость в готовый салат!
Мы упали от хохота, а бедная Надька зарыдала.
– Жалко-то как! Давай промоем! Столько добра пропадет!
И начались разговоры: «Ленка, а помнишь?», «А ты?». И так до глубокой ночи. Как же нам было хорошо! Как мне было хорошо! Так счастливо и так тепло мне не было очень давно! И я поняла, что хочу жить здесь, в России. Только где? Квартиры у меня давно нет – я ее продала и деньги отдала мужу на бизнес. Нет ничего – мебель, люстры, ковры, холодильник – все давно роздано, отдано и подарено. Как объяснить Андре, что я хочу вернуться домой, что хочу жить только в России?
Да конечно, никак! Он меня не поймет! Глупо пытаться.
И я молчу.
Бургундия. Наш дом и ожидание счастья
Наконец мы решились купить дом – остались деньги от продажи московской квартиры – и взяли кредит. Искали мы дом с «историей», необычный, не такой, как все остальные. Нашли такой в Бургундии.
Это и вправду был чудесный, удивительный и замечательный дом. Старинный особняк 1726 года. Дом-замок с мозаичными полами, коваными перилами и решетками, широкими лестницами, огромной библиотекой и подвалом со сводчатыми потолками.
Вокруг дома сад, называется он «Жардан кюре» – «Сад священника». Там сто восемьдесят кустов роз и огромный – в три обхвата – грецкий орех. В каменный бассейн стекает вода из кристально чистого родника. Садом давно не занимались, все давно приобрело русскую запущенность, лохматость – одним словом, романтическое местечко.
Мы обживали наше гнездо в полной уверенности, что именно там будем счастливы – мой муж, трое моих сыновей и я. Там я завела свою первую живность – земли у нас много, места полно, есть даже старые хозяйственные постройки, что-то вроде сараев.
И вот я приехала на рынок, где продают молодняк, а там есть все! Любая птица, телята, козлята, овечки, поросята – все, что может пищать и блеять, хрюкать и мычать. Купила гусей, кур и уток. Любимого гусака назвала Кутузовым – он потерял глаз в битве с огромным селезнем. Кутузов меня обожал – то и дело подходил, тычась клювом мне в шею. Знал, что я всегда на его стороне, я его защищу.
Дом свой мы обожали, дети резвились в саду, я разводила цветы, кормила птицу. Мы были счастливы. Пока я не узнала, что мы на грани банкротства. То есть бизнес Андре окончательно почил в бозе. И мы должны огромные деньги – пятьсот тысяч франков, что равнялось ста тысячам долларов. Кредит за наш дом он долго не погашал – вот и накопились долги.
– Почему ты мне ничего не сказал? Как ты мог довести до такого краха всех нас? Как посмел поставить под угрозу семью, меня и детей? – кричала я.
– Испугался, – тихо отвечал муж, раздавленный, убитый. – Я боялся, что ты от меня уйдешь.
Господи! Да разве русские женщины бросают своих мужчин в горе? Что делать? – лихорадочно думала я. – Что? Ведь уже завтра нам совсем нечего будет есть! Не говоря про огромный, неподъемный стотысячный долг! Где взять такие сумасшедшие деньги? Да ни один банк не даст нам кредит! Потому что кредиты дают под что-то – дом, квартиру, офис или бизнес. Здесь с этим строго. Дом мы купили в кредит, за аренду офиса долги. Бизнес накрылся. Выхода нет! Через неделю нас попросят из нашего дома!
Муж мой пребывал в сильнейшей депрессии от безысходности и чувства вины. И все же ему стало легче, когда все открылось и больше не было надобности врать и притворяться.
Что делать? Продать антикварную мебель? Но на это понадобится время, а кормить детей, покупать им одежду, платить за школьный автобус надо уже завтра.
Я не спала, не ела и тихо сходила с ума. Мужа своего я почти ненавидела. И еще – вот глупое бабское сердце! – жалела. Родной человек попал в беду, он пропадает! Что делать мне? Собирать чемоданы, хватать детей и ехать в Москву? Сбежать, оставив его на произвол горькой судьбы? Но ведь бегство мое будет значить только одно – я его предала. Нет, не так нас воспитали! Тревога моя постепенно отходила, отступала, и я начала думать, как нам выжить.
«Надо действовать, Лена!» – сказала я себе.
Дальше произошло то, что всегда, – я включила Спасателя, Бэтмена, Рэмбо, Робина Гуда и полковника МЧС одновременно.
Кто, если не я?
Мой взгляд упал на пакет муки, стоящий на кухонном столе. Я вспомнила, как мама моей подруги, тетя Валя, дома, в Москве, пекла печенье-грибочки, укладывая их в корзиночки из сладких макарон. Съедалось все – и грибы, и корзинка. Дело это было очень трудоемкое – шляпка и ножка склеивались сладким сиропом, шляпка обмакивалась в горячий шоколад, а ножка – в сладкий мак.
– Мы спасены! – закричала я мужу. – Едем на рынок!
Он посмотрел на меня как на больного человека:
– Какой рынок, Лена? Ты что?
Скандал, крики – Андре категорически стоял на своем: на рынок мы не поедем!
