Дан Борисов - Троглобионт
Тихон средним когтем правой лапы почесал у себя за ухом и спросил:
– Ну, и что? Так и будем сидеть в этой финской дыре до скончания века?
– Так ведь не позволяют дальше-то ехать.
– А нужно дать.
– Что?
– Как что? Баранчика в бумажке, – Тихон от возмущения затопал лапами по перекладине.
– Так ведь, он не просит. Он говорит, что запрос надо в Петербург посылать и ждать подтверждения. А вдруг он обидится, если дашь-то?
– Обидится, если не дашь.
– Да и сколько дать? непонятно.
– Сколько? – Тихон задумался, – штук пять красненьких надо в конверт положить.
– Да это ж… – Тимофей аж захлебнулся от возмущения.
– А ты думал… здесь тебе не Персия. Там куда не приди, сразу говорят, сколько платить… и берут недорого, а здесь Россия… каждой сошке покочевряжиться нужно. Эх, погубит Россию коррупция, – последнее слово Тихон произнес особенно раскатисто и замолчал, глядя на Тимофея одним глазом.
Жандармский ротмистр Подъегорский Адам Селиверстович стоически переживал свою ссылку из Петербурга в этот никчемный финский городишко. Расходы здесь, конечно не те, что в Питере, но и доходов – раз, два и обчелся. Мятые рубли и трешки от городовых он вообще к доходам не причислял. Да и главное не доходы, главное выбраться отсюда поскорей. Революционэра бы прихватить, да где ж его возьмешь в этом захолустье, одни сонные крестьяне да лавочники. Вчерашний студент его развеселил, бумага у него от Академии. Смех, да и только. А с ним трое мужиков – академики сиволапые, мать их… и вооружены до зубов. А откуда известно, что за мысли у них? Ученый, тоже мне… а не понимает того, что здесь ротмистр Подъегорский царь и бог… и Академия наук. Как там Цезарь-то говорил? Лучше быть первым в деревне?
Ротмистр в это время сидел за широким столом под портретом императора у себя в кабинете и любовно чистил ногти на холёных руках. «А что, – думал он, – пошлю запрос прямо в третье отделение, подозреваю, мол, странный тип… а не террорист ли? За лишнюю бдительность не осудят, да еще, может, вспомнят про раба божьего, да и вызовут обратно.
Жалко, конечно студентишку, но и он понимать должен… зашел бы как человек, положил бы в бумаги четвертной билетик, ну, или там тридцаточку. Больше вряд ли… студент он и есть студент, хотя… от Академии наук! и сороковник мог бы положить, скотина он эдакая». Ротмистр уже всерьёз начинал злиться на Тимофея, когда в дверь постучали. Ротмистр быстро убрал маникюрный прибор и склонился над бумагами.
В кабинет вошел тот самый, вчерашний. Ротмистр видел его боковым зрением.
– Здравствуйте, Адам Селиверстович.
– Подождите, сейчас закончу, – пробурчал ротмистр, не здороваясь и не предлагая сесть. Пусть почувствует своё место.
– Я вот тут… бумаги дополнительные… вчера забыл про них, – промямлил Тимоша, слегка растягивая слова на финский манер.
Жандарм тут же поднял голову и протянул руку. Он уже на ощупь понял, что лежит в конверте, но, опуская конверт в ящик стола, слегка приоткрыл его и убедился – пятьдесят целковых, это ж совсем другое дело.
– Здравствуйте, Тимофей Иванович, а я вас ждал-с, – он встал и, сладко улыбаясь, пожал руку дорогому посетителю, – Я вчера еще связался по телеграфу с Петербургом и решил ваш вопрос. Вы можете прямо сейчас пройти к письмоводителю и получить подорожный лист.
Никаких препятствий по пути к озеру Подкаменное или Кивиаллаярви, как его называли по-фински, у экспедиции больше не было.
Двигались эшелоном из трех повозок. Шустрый остроносый мужик Яков вел первую двуконную фуру, крытую брезентом. На второй точно такой же ехали Прохор с Иваном. Все трое были тверские мужики, нанятые еще в Москве из строительной артели. Старшим был у них Яков.
Замыкал экспедицию Тимофей на двуколке, купленной уже здесь в Финляндии. Фуры скомплектовали в Питере. С экспедицией должен был ехать еще приват-доцент Федотов, но перед самой поездкой неожиданно упал и сломал ногу.
В двуколке Тимофея ехала пустая клетка. Тихон развлекался, летая по лесу, обычно значительно впереди медленных повозок.
Последний цивилизованный привал устроили в странном хуторе. Сначала, в стороне от дороги показалась русская рубленая церковка без колокольни, часовня скорей. За ней тянулись несколько деревянных домов. Решили заночевать здесь.
Единственным жильцом этого хутора оказалась старая финка с лицом похожим на смятую засаленную рублевую бумажку. Она не ждала постояльцев и выставила им для ужина только большой кофейник, еду достали свою, но спать устроились с комфортом.
Утром Тимофей с вороном на плече зашел в столовую комнату. Хозяйка на этот раз не ударила в грязь лицом. Она наварила картошки и рыбы. В отдельной посудине подала густой пахучий соус с травами. На столе лежал хлеб и порезанный домашний сыр, посреди стола стояла глиняная махотка со свежим молоком. Увидев вошедшего гостя, она торжественно поставила на стол кофейник, паривший странным, но очень вкусным кофе. Сидящий у Тимофея на плече ворон не произвел на хозяйку никакого впечатления, она, как бы, не обращаясь ни к кому, начала тараторить себе под нос.
– Никому ничего не надо. Жить здесь никто не хочет. Проклятое место. Русские ваши было объявились, церковь построили, попа привезли. А кому она здесь нужна, эта церковь, а поп тем более. Три попа поменялось – ни один больше месяца не продержался. Проклятое место. А кто тут молиться-то будет, я что ль? А надо это мне?
Тихон переводил на ухо Тимофею излияния старухи.
– А далеко ли отсюда Подкаменное озеро? – спросил собственно Тихон, подделавшись по голосу под Тимошу.
– Кивиаллаярви? – старуха первый раз взглянула на гостя, – Вот то-то и оно, что далеко, а вдруг становится близко. Проклятое место. Вы ешьте, что ж вы, – и снова отвернулась, занявшись своими делами у печки.
– И часто это случается? – опять спросил Тихон.
– Да, одного раза достаточно – все и поразбежались. Наши говорили, что из озера этого змей выходил о трех головах. Я тогда еще молодая была, муж у меня был, детишек двое. А сейчас нет никого. Попы вон и те бегут, сломя голову. Проклятое место, одно слово.
– А ты что ж не уходишь?
– Куда мне? Коровы у меня здесь, лошадь. Здесь родилась и здесь помру. Скорей бы уже, зажилась уж…
Она еще что-то говорила, но Тимофей уже не слушал ни её, ни переводчика Тихона. В избу зашли мужики и мялись в дверях, вертя головами, куда бы перекреститься.
– Вот те на… и здесь образов нет, – первым подал голос Яков.
– И церьква пустая, – добавил Иван, – ни росписи, ни образов… нехристи, одно слово, басурмане.
Степенный Прохор молча прошел и сел за стол. Уже сев, он разгладил свою черную бороду и перекрестился на кофейник, только после этого взял хлеб. Шустрый Яков тут же присоединился к товарищу.
– Кофий опять… что толку с того кофию, чайку бы заварила, милое дело.
– Лопай, что дают, – Иван уже тоже подсел к столу, – картошечка! – он достал из-за голенища сапога свою ложку, положил себе несколько картофелин в миску, намял ложкой, добавил молока, перекрестил миску и стал есть, откусывая хлеб от большого ломтя.
Один только Яков креститься не стал, сразу навалился на рыбу, запивая еду тем самым кофием, который только что ругал. Насластил его, правда, как следует.
А старуха финка продолжала рассказывать что-то, не обращая внимания на постояльцев.
– Вот так я тут и живу, одна одинешенька. Да и то хорошо – никто не мешает. Мужик он для молодых хорош, а мне сейчас что? одна морока и только, – она хоть и хвалила своё одиночество, но, видно, стосковалась по разговорам.
– А что старуха-то говорит? – поинтересовался Иван, отрыгнув и перекрестив после этого рот.
– Она говорит, доедайте быстрей и уматывайте, ехать пора, – ответил Тимоша.
– Надо ж… какая бабка злостная, – первые слова за день вымолвил Прохор.
– Это не бабка, – хитро сощурился Яков, – Это оне говорят… сами, а бабке что? хоть сто лет здесь живи, только плати – знай.
– Правда, ехать пора – запрягайте, идите.
– Запрягли уж, – ответил на это Иван, вставая из-за стола, – Спасибо этому дому, пойдем к другому.
– Да уж, теперь что? теперь до места… – добавил Яков, с неохотой вставая.
До места добрались в полночь. Тяжело с непривычки называть полночью вполне еще яркий день. У самого берега с песчаным пляжем оказалась уютная поляна с высокой травой, как созданная для лагеря. На последнем этапе Тимоша встал наперёд и ехал, поглядывая на перелетавшего впереди с дерева на дерево Тихона. Так и вышли на поляну.
– Умная же у вас птица, начальник, – сказал Иван, ставя фуру параллельно Тимошиной коляске, – летает себе целый день, а потом сама в клетку лезет.
– Тиша хороший, – подтвердил трубный голос из клетки.
Через задок фуры выпрыгнул тяжеловесный Прохор и тоже подал голос:
– Хорошая поляна… но стрёмная, – это была вторая фраза, произнесённая Прохором за этот день. В дороге он только кивал или мотал головой в ответ на длинные речи Ивана. Никто не понял, почему поляна «стрёмная», но переспрашивать не стали – ответа ждать слишком долго.
