Константин Кропоткин - Сожители. Опыт кокетливого детектива
– Разве плохо?
– Для нее хорошо, для нас – не очень.
– Почему это? – спросил Марк, который не всегда поспевает за моими мыслями.
И Вирус в унисон любимому из хозяев гавкнул. Поставил мне, нелюбимому, на вид: негоже, мол, языком-то зазря трепать.
А мне хотелось. Еще, как минимум, тысячу двести раз.
– Чтобы стать мифом, надо вовремя умереть, – сказал я, – Лучше рано, на взлете славы. Или можно, как Модильяни – вначале умереть, а потом прославиться.
– Он художник? – уточнил Марк.
– Да, уж, не кукольник, – сказал я и не сумел сдержать вздоха.
Вообще-то, я был разочарован. Скучно открывать скучные тайны. Лучше бы их не открывать. Лучше б умирали они вместе с владельцами, а мы могли бы воображать себе что-то прекрасное.
Глупости, от которых веселее жить. Ногами дрыгать.
Антон сказал, что у покойного Андрюшки была «любопытная история».
Было что-то очень правильное в том, что записной московский модник и моды знаток позвонил мне, когда я был в раздевалке. Меж дребезгливых кабинок, в декорациях умеренной красы, в окружении мужчин статей весьма скромных я разговаривал с человеком, для которого одежда, внешность – look – были не функцией, а смыслом. «А в петлице у него сейчас пурпурная бутоньерка», – подумал я, глядя на здоровенный леопардовый зад полуголого юноши, который, согнувшись, копался в своем пластиковом кульке.
Юноша-туша хрустел пластиком, а, вот, тайны, которые поведал мне Антон, не хрустели.
И в этом было что-то неправильное.
– Некое дарование было, – сообщил Антон, – его изделия пользовались спросом. Более того, в этой сфере у него было определенное реноме.
– У них там еще и сфера есть? – спросил я.
– Вы разве не были в Манеже? – Антон сообщил, что совсем недавно прошла международная выставка; там кого только не было, и что только не показывали, – Много русских, конечно, но также японцы, немцы, американцы….
В принципе, тайное увлечение Андрюшки отвечало всем статям тайны: оно представляло погибшего портняжку новым образом, более того – у него было «реноме». Но не было в том ни яркой сочности, ни особой выпуклости, ни нового объема. По голосу Антона можно было понять, что ему эта история «любопытна», а мне, вот, почему-то вспомнилась соседка: полоумная генеральша Томочка, будучи бывшей парикмахершей, и на голове имеет выжженое пух-перо.
Скучное следствие явной причины. Самое грустное открытие в жизни состоит в том, что люди упорно оправдывают наши ожидания.
Тайна, которую я благодаря Антону для себя открыл, была нехитра. Покойный Андрей был кукольником. Он малевал самодельным куклам лица, наряжал их, причесывал.
Всего-то.
Хорошо хоть, что заодно я узнал, откуда у трансвеститки Лизы эти чудные марионетки на стенах. Понятно стало и то, кого так сильно напоминала мне сама Лиза в своих эксцентричных нарядах – бывшая десантница, а ныне сотрудница задрипанной библиотеки, выглядела гротескной куклой увеличенной до человеческих размеров.
Всего-то. Кого этим сейчас удивишь?
– Лучше бы он был наркобароном, – в сердцах сказал я Антону.
– Как знать, – ответил тот, – Может, и был, – на этом расстались.
Я начал одеваться. Записного модника я слушал голышом, сидя на полотенце и глядя, главным образом, себе в исчезающий пупок.
– Чего в блогах еще бесполезного пишут? – спросил я Марка.
Унылая идиллия все не кончалась. Спать ложиться было рано.
– А что конкретно тебя интересует? – он все поглаживал свой айфон, – Много всего. Не могу же я так….
– Ну, например, я согласен на рассказ про чудо: про то, как отвалилась холстина с намалеванным очагом, а там обнаружился театр. Или хотя бы кукла с золотым ключиком.
Марк вздохнул.
– Надо Масе позвонить.
– А что с ней?
– Знаешь, как она куколок любит.
– Куколка любит куколок. Логично. И что?
– Ей интересно будет. Ты же сам говоришь, что Андрей какие-то фигурки ценные производил.
– Он творил, а не производил, не плюй творцу в его мертвую душу.
– Кто это плюет? Это ты плюешь.
– Я не плюю.
– Плюешь, я знаю, у тебя же по лицу все видно… Слушай…, – он отложил аппарат, – А у тебя так было, что внезапно видишь человека и понимаешь, что он создан для тебя, и тебя несет на крыльях огромное прекрасное чувство. Было?
– Не знаю, – соврал я.
– А ты все видишь и все понимаешь, – Марк поднял глаза к потолку, потянулся сладко, – Щекотно только как-то. Хорошо – так.
Я мог бы сказать что-нибудь едкое – сколько раз я видел Марка в подобном состоянии? Но задрынькал мой телефон.
– …Это я, помнишь меня? Я?! – произнес голос неявно знакомый – Мы у Андрея виделись, помнишь? Мы с Андреем…, – он сделал паузу. Я узнал его. У меня, оказывается, даже номер его сохранился. Я взял когда-то у чужака телефонный номер, я дал ему свой, я мог бы и забыть о том случае, но след остался – и вылезло из электронных глубин нежеланное чудо.
«Аркаша» – я, вроде, так надумал его называть.
– Да, я понял. Постараюсь, – дослушав, я отключил телефон, – Это дружок, – сказал я Марку, который все плыл в своем сладком тумане, – Покойника дружок. Андрея. Его взяли где-то на вокзале. Обвиняют в убийстве, а он не виноват. Так он говорит, по-крайней мере.
– Террибле, – Марк встрепенулся, – А почему он тебе звонит?
– Понятия не имею.
Я должен был подумать.
В доме хозяин
Мы сидели втроем. Утром, за столом, завтракали, разговаривали.
Говорил, в основном, я – пожаловался, что спал плохо, что было у меня все время какое-то странное колотье, и одеяло тяжелое было, и надо бы купить новое, а форточку открыть забыли.
– А еще ты храпишь, – сказал я Кирычу, хлебая свой кофе, большую чашку крепкого кофе с молоком.
Я пил кофе, а Кирыч и Марк завтракали. Я по утрам не могу есть. Тем более, после бессонных ночей, тем более, если причиной их, в общем-то, – не жара, не храп и не собственное нездоровье. У меня колотилось сердце – я думал о том, что мне делать.
– …я не виноват, я ничего не знаю, – подвывая, говорил Аркаша вчера по телефону.
У него алиби – так он сказал. Он не мог убить портяжку, потому что в ту ночь был совсем в другом месте, с другим совсем человеком, но дозвониться до того человека он не может, телефон его не отвечает, и я должен – почему?!!! – пойти по указанному адресу к какому-то незнакомцу, попросить его дать в полиции показания: сообщить законникам начистоту, что, мол, убийцей Аркаша быть не мог; белое его тело было в полном моем владении, пока другое тело, на другом конце Москвы, злодеи ножом истыкали тридцать два раза.
Я сказал Аркаше, что понял, что постараюсь. Помогу. Очень глупо с моей стороны.
– Очень глупо, я знаю, – сказал я наутро, выкладывая историю Кирычу прямо в его любимый бутерброд (опять хлеб, опять сыр, а сверху варенье).
– Не лезь, – сказал он, – Я тебе приказываю.
У меня потемнело в глазах.
– Он приказывает. Конечно, это же я недавно говорил, что надо ломиться во все двери, спасать человека. Или у меня были галлюцинации?
– Как же? – сказал Марк, – Я же – голубая мафия, вот меня и отпустили (вкушал он мюсли с кефиром – месиво, которое выглядит так, будто его уже съели).
– Семья – другое дело, – сказал Кирыч.
– Странные вы люди, – сказал я, – Вы уверены, что есть мы – все такие в непорочно-белом, и есть помоечники, которым и тюрьмы не жалко – пусть подыхают, не для них права писаны. А мы, между прочим, все одним миром мазаны, в одной лодке сидим, и я не хочу, чтобы меня также забрали ни за что.
– Тебя не заберут, – уверенно сказал Кирыч.
– А если тебя заберут? Какому «эс-вэ» звонить? – кстати вспомнил я.
– Не волнуйся, все будет хорошо, – сказала беспечно новоиспеченная «голубая мафия».
– Не суй нос, куда не надо, – сказал мне Кирыч, – Тебя это не касается, – и принялся доедать свой отвратный бутерброд.
– Как вы можете? – тут я уже искренне возмутился, – Человек меня о помощи попросил.
– Ну, попросил. И что? – сказал Кирыч.
– Ты никому никогда не помогаешь. Ты даже милостыню не подаешь, я своими глазами видел, – сказал Марк голосом ябеды.
– Я нищим не верю.
– А проститутке веришь, – сказал Кирыч,
– Не в этом дело!
– А в чем? – спросил один.
– В чем? – подхватил другой.
Я подумал, что мне трудно объяснить. Все, что просилось с языка, было словно взято из какой-то чужой, незнакомой мне жизни – о солидарности, о долге, взаимовыручке.
– Какое тебе дело до него? – сказал Кирыч, – До этого…, – он произнес с брезгливостью, которая меня не испугала даже, а словно обожгла. Он говорил о дураке Аркаше, бывшем друге дурака Андрюши так, словно, тот был не мусором даже, а какой-то отвратительной жабой, которую и прихлопнуть не жаль.
– Да, не в нем же суть!
– А в чем? – снова спросил один.
