Татьяна Трубникова - Знаки перемен (сборник)
Чего б она только не отдала, чтоб хоть глазком посмотреть, как соседи живут. Их квартира представлялась ей чем-то вроде пещеры Али-Бабы из восточной сказки.
Как она томилась… почти год, пока они уезжали. А сколько коробок перли из-за границы! Она даже Славки не стеснялась – у глазка стояла. Богатые.
Потом – еще на год уезжали, еще и еще. Почти четыре года не видела его. Вот горе.
А уж таскали! Ковры, картины, книги… Снова ковры. А какие сапоги были на курице этой! А золото! У нее глаз наметанный, профессиональный. Дорогие мульки.
Ладно, х… с ними. Вышла на балкон. Это она тоже любила. Кошка под ноги попалась. Отшвырнула ногой. Вот тварь бестолковая. Кличешь-кличешь: кис-кис! Пофигу. Зато белая, как снег.
Любила стоять на балконе. Смутно думала: он может увидеть. Балконы-то слитно сделаны, только перемычка между ними. Правда, соседский балкон – деревом обшит, а ее в том самом виде, в котором при въезде был. Смотрела вдаль. Это тоже нравилось. Потому что видно далеко. Микрорайон новый. И дом их – новенький, чистенький, как зэк после бани… На самом краю города. Поля вдали – золотистые от пшеницы. Детством веет. Далеким, как чужая жизнь… Дома деревеньки, кладбище вдали и разрушенная церковь… Девятый этаж. Чердак.
Кошка вспрыгнула на перила. Чинно двинула вдоль. И как не боится? А ну, свалится? Безмозглая тварь. И даже завидно. Ходит ведь и на их балкон… Видит, небось, что за окном. Она тоже однажды видела. Вот с тех пор она и захотела интеллигентика этого. У них тогда мебель по-другому стояла. Диван справа, а стенка – слева. Небось, и передвинули потом… Она с балкона к ним заглянула. Это еще до заграницы их было. Бедно жили. Занавесок – и тех не было. Трахались они. Смотрела, пока Лизкина морда из-за него не высунулась. Как завизжит, дура!
* * *– Натуля! Иди кушать!
– Не хочу!
Мама усадила девочку на колени.
– Мама, а кто я? – задала привычный вопрос.
– Ромашечка.
– А еще?
– Незабудка.
– А еще?
– Звездочка.
– А еще?
– Идем кушать.
– Не-е-ет! А еще?! Мам, скажи: василечек…
– Василечек.
Девочка очень любила, когда мама звала ее «Василечек». Ее самый любимый цветок. Потому что синий. И потому что в полях золотистой пшеницы вокруг их микрорайона васильки – словно синие чьи-то глазки… Она любила собирать их. А потом, с этим букетиком, они долго-долго шли с папой. Она держалась за его указательный палец. Быстрые шаги. Едва успевала. Пока не вырастал, будто из-под земли, огромный серебристый памятник. В самое небо высотой. Папа говорил: «Это – погибшие в бою курсанты». Натуля клала свои василечки под их исполинские стальные ноги. И они с папой шли обратно…
Девочка любила ездить в лифте. Мощный гул, будто воет страшный волшебник. Но папа рядом. С ним она смелая. Он ласково поддевает ее носик. Она – его. Игра такая. Кто незаметнее, легче ударит…
Мама устала ее качать на коленке.
– Вон, смотри, кошка белая, по нашему балкону снова гуляет. Сейчас весь твой ужин съест.
– Правда? Вот здорово.
Девочка с опаской смотрела на кошку. Соседская. И сразу вспомнила это слово, когда-то сказанное мамой затаенным шепотом… И так пронзившее непонятным ужасом. Ужасом – потому что непонятное… «Тюремщики». Она теперь всегда помнила, что там, вот за этой стеной – живут тюремщики. Что означает это слово, Талечка не знала. Только чувствовала: плохое что-то, страшное. Содрогалась внутренней дрожью. Мама велела никогда дверь им не открывать. Да разве б она смогла! Умерла бы от страха.
* * *Когда Наташе исполнилось восемь, их семья окончательно вернулась на Родину. Осталось в прошлом ласковое солнце чужой страны. Здравствуй, зима! Никто не мог понять, какими удивительными казались ей падающие снежинки. Она ловила их на рукав своей чудесной шубки. Из гладкого искусственного меха с пушистой белой оторочкой подола, рукавов и воротника. Ни у кого такой не было. И не могло быть. Она чувствовала себя в ней не то сказочной снегурочкой, не то Гердой, отправившейся на поиски Кая… Снежинки были все разные. А какой восторг объял ее, когда она впервые наступила мыском сапога на тонкую корочку льда, замерзшую за ночь! Трещинки – как паутина. А иней на траве? Просто чудо. Тончайшее кружево. Тронешь пальцами – исчезает. А лед – скользкий! Можно кататься! Если видишь это с раннего детства – не понимаешь, не замечаешь… А ей – все впервой.
Ее окружало много красивых вещей. Тех, что родители привезли из заграницы. Дорогие книги, коллекция минералов, ковры, вазы, подсвечники, зеркала, немецкий фарфор…
* * *Да, никогда теперь Славка не зовет ее по имени. Прошли те времена. «Ах, Наташа, ах, невеста, ты прости, что мне сегодня стало грустно…» Песня такая была. Эх, кошка вон, стерва, колбасу за два двадцать – не ест… Славка ест. Х… с ним. Все равно ничего в магазине больше не было. Кроме икры заморской – баклажанной. Интересно, что сегодня Лизка готовит? Припала к глазку. Дух – аж в коридоре стоит. Сглотнула слюну. Х… с ней. Они такие бедные – хлеба нет у них… поэтому икру приходится мазать прям на колбасу…
«Х… с ним!» – было ее любимое выражение. Очень в жизни помогает, знаете ли. Когда особенно до печенок жизнь достанет, она делала так: поднимала правую руку высоко вверх над головой, а потом бросала вниз, говоря громко: «Х… с ним!!!» Очень помогает, знаете ли. Будто лавина с плеч. Свобода. «Х… с ним!» – и нет проблем. «Х… с ним!» – и прощение, и прощание. Отпустить и забыть.
* * *Был май. Скоро школе конец. В дневнике напишут: «Переведена в седьмой класс». Нежное тепло. А в коридоре общем тусклая лампочка горит. Сиротская. Да и то – только они ставят. Соседи – никогда. Натуля сидела на ящике для картошки. Портфель – рядом. Ключи забыла. Сколько ждать? До вечера, когда родители с работы придут. Уроки что ль сделать? Прям на ящике. Вскользь посмотрела на соседскую дверь. Неприятное что-то. В глазок смотрят? Тюремщики.
Она боялась их, как прокаженных. Причем обоих.
Он – маленький, сильно сутулый. Глазки злые, запавшие. Собранное глубокими морщинами, будто рытвинами, смуглое лицо. Жесткий взгляд исподлобья. Будто не рот у него, нос, лоб, как у всех, а борозды вспаханной земли. Пахнет от него ужасно. Перегаром и самыми крепкими папиросами. Иногда их запах тянет через розетку в их квартиру. Он не здоровается. Зыркнет глазами – и мимо. Жуть.
Она – рыхлая стареющая тетка. В вечном вытянутом халате. Волосы седые, неряшливо выкрашенные в какой-то мерзкий оранжевый цвет. Глаза – голубые. Лживые. Будто масло в них налито. Чуть навыкате. У нее странные ресницы. Короткие, но сильно загнутые вверх, словно накрученные. Голос приторный. Говорят, воровка была.
Натуля боялась их. Его – за зверский взгляд. Нож в спину воткнет – не успеешь пикнуть. Ее – за фальшивый елей в глазах. Ведьма. Вдруг сглазит?
И сидишь тут на ящике, под прицелом глазка…
А вчера? Что они вытворяли! Она напугалась страшно. Мама тоже в лице изменилась. Думали: милицию вызвать? Ор стоял неимоверный. Что-то билось, бутылки вроде. Или тарелки. Визг. «Помогите!» Думали, убьет он ее. Или она его. Мат был слышен через бетонные стены. Мама велела Натуле уйти в другую комнату. Телевизор все равно невозможно было смотреть. Мама сказала, что они, наверное, пьяные. «Это ужасно».
Они, вообще-то, часто пили и скандалили. Но вчера – из ряда вон…
Иногда, когда Натуля была в хорошем настроении, она сравнивала их, про себя, конечно, молча, со старой Лисой-Алисой и драным Котом-Базилио из «Золотого ключика». Очень уж были похожи…
Вдруг дверь соседней квартиры открылась. Натуля вздрогнула всем телом. Сердце сразу забилось где-то в горле. На пороге стояла она, соседка-воровка, «Лиса-Алиса».
– Что сидишь? – спросила.
Натуля едва выдохнула:
– Ключ…
– А… У вас там балкон открыт. Хочешь – лезь.
Натуля почему-то сразу кивнула. Не хотела она лезть. Девятый этаж. Внизу – пропасть. Но почему-то кивнула.
– Пойдем. Да не бойся. Я те стул подставлю.
Так Наташа в первый и в последний раз прошла через квартиру страшных соседей-тюремщиков. Никакого разгрома там не было. Убрали, наверное. Но обстановка – крайне бедняцкая. Голые полы. Даже без половика. Авоська с пустыми бутылками – сдавать. Простая кровать. Разобранная. Простыни – не слишком свежие.
– Не обращай внимания, – говорила соседка. – Я не собираю…
В выцветшей стенке – пыльные, дешевые безделушки. Ерунда какая-то. Натуля даже представить себе не могла, что кому-то может прийти в голову поставить такое на видное место. Какие-то цветы искусственные в вазончиках, коробки из-под конфет. Жалкая попытка создать уют. Тошно. Словно ногтями по пенопласту. Или вилкой по стеклу. До нытья в зубах. Вот что она пережила со своим тонким, воспитанным на предметах искусства и французских интерьерах вкусом. Последним впечатлением на пути была пожелтевшая, захватанная тюль на окне. Балкон. Табуретка уже стояла там. Наготове. Это уже потом Наташа вспомнила. Но никому об этом так никогда и не рассказала.
