Алексей Синицын - Искусство скуки
Через некоторое время я узнал, что столичный парень бросил её, и она, пройдя посвящение в волчицы, примкнула к оборотням, осквернителям души и плоти. Я не могу сказать, что был в молодости очень религиозным человеком, так же, как и то, что она была святой. Я умер от потрясения чудовищностью этой перверсии. Неужели таков может быть замысел Божий? Я готов был поклясться, что встретил честную и чистую девушку. Даже, если предположить, что я ошибался, она искренне тянулась к Тебе, Господи, и всей душою надеялась на прощение своих грехов. И что же получилось?
Форель увидела, как на его глаза навернулись слёзы.
– Я умер, но воскрес только потому, что понял, почему умерла она…
– Почему? – Форель – Джулиана Мур пристально смотрела прямо на него из дальнего конца вагона.
– Не может быть смирения от безысходности, так же, как благочестия от страха. Не может быть чистоты без терпения. Волчица, научится хотя бы терпению. – Пер Гюнт – Ричард Гир ответил, просто закрыв на секунду глаза.
Четвёртая смерть стала самой позорной и бессмысленной. Я тогда уже был женат, и жил здесь. Мне трудно об этом говорить даже мысленно – я бросил в серную кислоту свою собственную дочь! Именно, в то самое уродливое на Земле озеро. Ты поняла, о чём я. Смерть наступила мгновенно…
К его удивлению, Форель вовсе не выглядела удивлённой, Она только взялась двумя руками за вертикальный железный шест, и печально смотрела на несчастного Пера Гюнта и Ричарда Гира, одновременно. Только настоящая зеркальная искренность способна порождать такие долгие пронзительные взгляды, их бесконечное взаимное отражение друг в друге.
По мере приближения к центру города, верноподданных в вагоне становилось меньше. Бобёр походкой старого боцмана вышел на платформу станции «Yesterday», тихонько подпевая сквозь зубы Полу Маккартни. Теперь они могли беспрепятственно видеть и слышать друг друга (в толпе народа к мыслям приходилось прислушиваться).
– Пятая смерть была весьма поучительной, – почему-то весело продолжил Пер Гюнт – Ричард Гир. Это была только смерть мозга. Те, кто не испытывали смерти мозга, даже не представляет себе, насколько это полуторакилограммовое сплетение белых и серых жирных червей в их головах омерзительно живуче. Каждый червь копошится, извивается вроде сам по себе, но, тем не менее, все они делают общее дело – создают глобальное копошение. Их, червей, можно смело назвать единым коллективным существом-паразитом, хитро обманывающим нас.
У людей создаётся иллюзия, что черви им нужны, для того чтобы они могли думать, запоминать, принимать решения, действовать, но это не так! Наоборот, мы думаем, помним, принимаем решения, действуем только для того, чтобы черви могли продолжать копошиться! Копошение – это жизнь, а некопошение – смерть, смерть мозга.
Когда мне было чуть больше тридцати, Я решил покончить с червями-паразитами в своей голове. В одном древнеиндийском трактате я прочёл, что для этого нужно сделать. Оказывается, черви питаются информацией, запивая её голубоватым жидким кислородом, и ненавидят Знание. От Знания черви приходят в оцепенение, перестают извиваться и копошится, а если их 40 дней не кормить ни единым битом информации, они умирают. Только, – предупреждал древнеиндийский трактат, – это информационное голодание практически невозможно, хоть один бит информации за 40 дней обязательно прорвётся, и обезумевшие черви, примутся жадно пожирать его, отрыгивать и опять пожирать снова и снова, так что эффект будет только отрицательным. Что делать? – Нужно, отрубить голову, метафизически, разумеется.
– Отрубил? – Ему показалось, что Форель спросила с надеждой.
– Сходил к метафизическому палачу, как раз, новую виртуальную гильотину только-только поставили. Отрубил профессионально, мне понравилось. Через 16 секунд после смерти мозга самая жизнь началась!
Форель – Джулианна Мур весело засмеялась: «Ты ещё, оказывается, Всадник без головы!». Он тоже улыбнулся.
– Это длилось, ровно девять с половиной недель, ощущения от жизни одной только душой, без головы – непередаваемые! А потом, другая выросла, тоже с мозговыми червями, но черви там теперь были пугливые, осторожные, до сих пор боятся, что возьму и реально отрублю.
Пер Гюнт, на какое-то время перестал думать, как бы переводя дыхание, если эта метафора может быть применена к мысленной речи.
Шестая смерть была долгой и мучительной. Я умирал для времени, а оно постепенно умерло для меня. Теперь я живу вне времени, одной только длительностью, без прошлого, без будущего, одним непрерывно длящимся настоящим. Это, знаешь, такой бесконечный метропоезд, несущийся мимо тебя, стоящего на платформе – вроде бы что-то происходит, поезд куда-то несётся, мелькают перед глазами разные вагоны, а ничего, по сути, не меняется. Один и тот же поезд, одинаковые вагоны, длятся, длятся, длятся…
– Это потому, что ты одинок. – Отозвалась Форель – Джулиана Мур. (Вагон для верноподданных почти опустел, а они продолжали стоять). – Я по себе знаю, длительность всегда от одиночества… Знаешь, почему природа жестока? – От одиночества. – Она немного мысленно помолчала. – А поезд, несущейся мимо тебя?
– Если я сяду в поезд, длиться будут платформы, фонари, туннели, сидящие и стоящие пассажиры. – Теперь мысленно помолчал он. Но, заметив приближающуюся станцию «Полёт валькирий в стратосфере», на которой Форель должна была исчезнуть, поспешил спросить – А ты одинока?
«Слова «одна-одинёшенька» Герда поняла отлично и сразу почувствовала всё их значение» – вспомнилось ей из Андерсена, которого она всегда возила в тёмное время года в своей сумке, и знала почти наизусть.
– Полярной ночью – все одиноки… Я тебе в следующий раз расскажу… Пока…
– До встречи!
Поезд начал торможение. На платформе Форель – Джулианну Мур встречал какой-то Тролль, со спиннингом.
Отражение третье. Следующие три дня Пер Гюнт – Ричард Гир отчётливо видел, как она заходила в вагон, но по её мутному, и какому-то рассеянному взгляду понимал, что Форель его не заметит, даже, если он будет скакать перед ней и играть на электрогитаре, как Ангус Янг из «AC/DC». Ей, о чём-то надо было подумать, с чем-то смириться внутри себя, может быть за что-то себя простить. Понимая это, Пер Гюнт – Ричард Гир продолжал смотреть на планшете «Сказки Андерсена» Ларса фон Триера. Теперь это была «Снежная королева». Он научился ждать.
Наконец, наступил тот долгожданный день, когда глаза Форели прояснились. Опять по вагону для верноподданных прошла безударная волна весеннего оживления, снова молодой красивый хвост несколько раз блеснул на солнце, а на платформе стало меньше спиритического тумана. Перу Гюнту – Ричарду Гиру даже показалось, что он уловил запах шампанского (справочник ихтиолога подтверждает – Форели любят шампанское, мартини, а в минуты душевных невзгод – спирт «Royal»). Они уселись прямо напротив, и стали без стеснения пускать друг другу в глаза солнечные зайчики, и смеяться.
Вам, наверное, кажется глупым и странным, что два взрослых человека ведут себя, как подростки, смеются, пускают в глаза солнечные зайчики. Он явно нравится ей, а она, конечно же, ему, но они не подходят друг к другу, не «знакомятся», не заговаривают. На это у меня есть несколько серьёзных возражений (вам). Во-первых, быть ребёнком не зазорно в любом возрасте. Точнее, во всех нас живут дети, и никуда не уходят, только мы почему-то начинаем стесняться их, прятать куда-то – очень глупо, и даже вредно для здоровья. Во-вторых, они общаются, и прекрасно понимают, почему именно так. Ну, и, в-третьих, у них осталось только по одной жизни, а когда у тебя только одна жизнь. Те, у кого тоже одна осталась, несомненно, поймут их…
– А как ты стала Форелью? – Он решил, что таким образом поможет ей начать.
– Сейчас, я думаю, что всегда ею была, только это могло проявиться раньше или позже. А для некоторых, их суть, на протяжении всех семи жизней остаётся неизвестной. Я сама, только после шестой смерти в этом окончательно убедилась.
Мы с тобой во многом похожи, только не так, как ты думаешь… Ты задумывался, что объединяет Пера Гюнта и стойкого оловянного солдатика? – Он не был готов к этому вопросу.
– Оловянная ложка! Пер Гюнт, не найдя себя в любви, имел все шансы стать бесчувственной оловянной ложкой. Но ведь именно из оловянной ложки рождается стойкий оловянный солдатик, который сгорает в огне своей любви. У вас мужчин всё довольно просто – вы, или на пути к ложке, пока вас не спасёт своей любовью какая-нибудь Сольвейг, или становитесь солдатиками, и тогда сами готовы сгореть из-за любой маленькой танцовщицы. Но дело вовсе не в маленьких танцовщицах, а в том, что вам вдруг срочно нужно сгореть. – Форель весело смеялась над своим открытием о мужчинах.
– Как, ни крути – олово! – Удивился он такому простому объяснению. – А у вас, всё сложно?
