Павел Рудич - Не уверен – не умирай! Записки нейрохирурга
– Нет. Это директор кладбища! Сидит эта красавица в директорском кабинете и всеми командует! Фамилия у нее – Нетудыхата. Зовут Олеся. Не замужем.
– Ну тогда точно – блядь! Хахаль ее на хлебное место пристроил… Директор! Трусняк – наружу. Как ей не холодно? Зима ведь! Выскочила, наверное, «до ветру»… Ты не приметил, у них в здании туалет есть? Зайти бы надо…
Но тут мы подошли к кладбищенским воротам и через полчаса уже сидели за поминальным столом.
II
Утром следующего дня я пришел в реанимацию. После выходных всегда много новых больных. В первом зале ритмично чавкал аппарат искусственной вентиляции легких РО-6. На аппарате – женщина.
– За что вы, изверги, даму к этому компрессору пристегнули?!
– Нет свободных дрегеров[31]! Освободится скоро на третьем посту – подключим к нему.
– А с чем больная? Что-то я историю не вижу.
– Перелом шейного отдела позвоночника. Мозг – всмятку. Тетраплегия[32]. Сама – не дышит. И в сознании, бедолага!
Вчера у кладбища машина сбила двух пьяных мужиков. Эта дура погрузила их в свой «лексус» и повезла со свистом в нашу больницу. И у самой больницы врезалась в нашего Гошу на реанимационном «мерседесе»!
– С Гошей что?
– А что ему сделается! Он всех их и привез. Говорит, что «лексус» виноват – летел как ненормальный!
– А где мужики?
– Одного отпустили из приемного – ушибы мягких тканей. Другой, говорят, – в нейротравме с сотрясением мозга и ушибленной раной волосистой части головы. Кровил, вот дамочка и испугалась. Машину жалко. Говорят, капот в «гармошку», лобовое – вдребезги. Весь салон – в кровище. Восстановлению не подлежит.
– А хозяйка?
– Это уже ваши дела! А так – показатели стабильные.
Принесли историю. На титульном листе я прочитал: «Нетудыхата Олеся Николаевна. 28 лет». В графе «Ближайшие родственники» – прочерк.
Anamnesis vitae
Реаниматолог прибежал в приемный покой к умирающему больному. Помочь ничем не смог: не открылся чемоданчик с реанимационными причиндалами – заел замок.
Первый учитель
Мне в жизни повезло с начальством. Все оно сначала подряд, а потом через одного страдало алкоголизмом. А у нас ведь как? Все умные, совестливые и болеющие за свою работу люди рано или чуть позже становятся или наркоманами, или, что бывает чаще, – алкоголиками: водка дешевле героина.
Приперся я к главному врачу больницы, в которую меня распределили по окончании интернатуры.
Томная секретарша говорит мне:
– Подождать придется…
– А долго? Мне сегодня надо еще в облздравотдел забежать….
– Месяца два. Главный сегодня на специализацию по сексологии в Москву уезжает. Чему они его там могут еще научить? Если поспешите, то сможете застать его или в реанимации, или в патанатомии. Как выйдете от нас – идите прямо по коридору, потом спуститесь на первый этаж. Там у нас – реанимация. А морг – сразу под ними, в цокольном этаже. Очень удобно. Бегите-бегите, а то уедет, и вы без работы останетесь!
Главного я застал в реанимации. Большой и хмельной, по всей видимости уже не первый день, дядечка в крахмальном халате что-то жарко шептал по очереди «на ушко» двум повисшим на нем с дух сторон молодым врачихам. Увидев меня – приосанился, стряхнул с себя «девочек» и весь обратился во внимание.
Тут же, в коридорчике, ведущем в реанимацию, я стал рассказывать, кто я, что закончил, как занимался хирургией со второго курса и т. д.
Главный врач слушал меня с неподдельным вниманием. Казалось, что он впитывает каждое мое слово…
Изложив все, что хотел, я стал ожидать радостных вопросов типа:
«Надо же, вы – и к нам?! Какими судьбами?! Где же вы до сих пор были?!»
Но главный задал мне только один вопрос. Все так же проникновенно глядя мне в глаза, он спросил:
– А почему вы без сменной обуви?
Потом откашлялся и рявкнул:
– Чтобы это было в последний раз! Идите в общую хирургию к Кацу. Скажите, что от меня. Если он решит вас брать – возьмем. Не понравитесь – ищите другую работу!
– Но меня к вам распределили…
– Доктор, у вас со слухом плохо? Вперед – с песнями!
Каца я нашел в сестринской комнате отделения общей хирургии. Он сидел откинувшись на стуле, а перед ним по стойке «смирно» стояла заплаканная медсестра.
Кац был похож на орангутанга: рыжий, лысоватый. Большие руки, покрытые шерстью, – лежали на круглом животе, обтянутом белым «фронтовым» халатом.
Сестра скороговоркой лепетала сквозь рыдания:
– Сколько раз тебе говорить! Если баба толстая, то на хуй ты мне фарабефы суешь! Сразу давай четырехзубые крючки или печеночное зеркало…
Орангутанг привстал:
– Что ты несешь?!
– Вы же говорили, чтобы за вами все слово в слово записывали! Вы так учили Наташу, когда вчера холецистэктомию бабке Свиридовой делали, а я – записывала!
До сих пор жалею, что не выпросил у молодых операционных сестер эти тетради, куда они записывали «лекции» Каца! Можно было бы издать как книгу типа: «Краткое руководство для операционных сестер, написанное ими самими».
Я объяснил «орангутангу», кто я есть такой и зачем пришел.
В ординаторской меня переодели, дали сменку и прикрепили к дежуранту – меланхоличному красавцу Николаю Ивановичу.
Кац меня напутствовал:
– Везде ходи за ним! Пойдет в сортир – и ты туда же! Потом расскажешь, что он там делал.
В последующие два месяца вся моя хирургическая деятельность заключалась в наблюдении за чужой работой. Кац так описал мою дальнейшую судьбу:
– Пять лет будешь смотреть, как работают другие, потом пять лет мы будем наблюдать за тобой. Справишься – станешь хирургом!
Кац ничему не учил. Только спрашивал:
– С чем больной? Панкреатит? Капать ему собираешься? Хорошо. Тогда чего и сколько? Не думать, а знать надо! Хорошо. Этого ты не знаешь. Напиши мне в столбик, как и сколько воды теряет человек в сутки и как это зависит от температуры тела.
Понятно! Какой, на хер, смысл спрашивать с тебя знания патологии, если ты нормальную физиологию не знаешь! Очень нехорошо!
Ушел, хлопнув дверью ординаторской. Он и в спокойном состоянии напоминал кипящий чайник, а уж когда злился – все клапаны и заслоны сносило напрочь!
Как только он ушел, все присутствующие при разговоре коллеги стали меня учить уму-разуму:
– Ерунда все это! Он через минуту уже перестает злиться. Но ты эту тему – почитай! Обязательно дня через два опять спросит, и, если не ответишь, вот тогда – беда! Скажет: «Э! Братец ты мой! Так ты не только не врач, ты им, оказывается, и быть не хочешь!» Полгода потом в операционную ходить не будешь!
В самом деле, вскоре Кац опять завел со мной речь о потерях жидкости человеком. Я был во всеоружии, и мои ответы его удовлетворили. Ну а так как вопросов он задавал много, то приходилось все время читать, запоминать, спрашивать и учить. Не получив верного ответа, он всегда дня через два-три задавал тот же вопрос. Не забывал никогда!
То, что Кац алкоголик, я узнал очень скоро. Однажды он не пришел на работу. «Бразды» тут же перешли к его верному «оруженосцу» Стасу. Все ходили хмурые и сдержанные.
Дней через десять, утром, проходя по больничному коридору, я услышал из-за дверей кабинета Каца рычание, переходящее в вой… Рычание это перемежалось отборным матом. Из дверей кабинета выскочила процедурная сестра со штативом для капельницы и лотком, наполненным шприцами и окровавленными марлевыми шариками.
И этим же днем, в «тихий час», когда в коридорах не стало больных, я уже помогал вывозить из кабинета Каца, привязанного к каталке черными «вязками» и одурманенного лошадиными дозами реланиума и оксибутирата. Мы погрузили его в медицинский «уазик», и он отбыл в сопровождении того же верного Стаса в психиатрическую больницу.
Оказалось, что сюжет был всегда одним и тем же. Кац, среди полного благополучия, неожиданно напивался и входил в алкогольный штопор: начинал пить по кабакам, пивнухам и подворотням с неведомыми «друзьями». За неделю он допивался до психоза. Доброхоты доставляли его домой или, что было чаще, – в нашу больницу. Его отмывали, вводили седативные, «откапывали» и, как в дом родной, отвозили в психушку.
Через месяц Кац, посвежевший и радостный, возвращался в строй. Меня всегда поражало, что ни грамма смущения, растерянности он по возвращении не проявлял. Казалось, что вернулся он не из дурдома, а из круиза по Черноморскому побережью Кавказа. Тут же выяснялось, что в его отсутствие все пришло в запустение и негодность.
– С вами и не выпьешь уже! – говорил наш заведующий, учиняя очередной разгон.
Администрация прощала ему всё. Мы, подчиненные, – его просто любили. Спросите – почему, и я не смогу вам ответить.
Однажды в городском автобусе я случайно услышал разговор двух подвыпивших мужиков:
– Тебя кто лечил? – вопрошал своего друга поддатый мореман. – Кто? Не знаю такого! У нас в области – только два настоящих хирурга – Баяндин и Кац!
