Алексей Ефимов - Бездна

– Мне здесь нравится, – сказала Лена. – Когда мне будет столько же, я хочу, чтобы было так же весело.

– Я буду в числе приглашенных?

– Не испугаешься?

– Чего?

– Бабы-Ежки, в которую я превращусь к тому времени.

– Мне будет шестьдесят пять, так что – нет. Тем более что Елена Прекрасная всегда будет красивой, – прибавил он.

Он сам удивился своей смелости. Надо же. Обычно это ему несвойственно, но нынче день особенный, и он чувствует в себе силы на большее, чем может себе позволить.

– Это правда. – Она улыбнулась как Мона Лиза и обвела взглядом столовую: – А где именинник?

– Он вышел.

С театральным вздохом он положил вилку:

– Уже не хочется, а все ем.

– Тебе не страшно. В крайнем случае будет животик для солидности. А мне после шести есть воспрещается.

– День рождения директора бывает не каждый день, – он улыбнулся.

– Я сегодня глупо выглядела, когда пела?

– Отлично! Михаилу Борисовичу понравилось.

– Я думаю, больше всего ему понравилось, когда я его поцеловала.

– Конечно.

Он сказал это и почему-то тут же смутился – почувствовав себя так, будто только что признался в своих желаниях.

Хорошо, что люди не умеют читать мысли.

– Ты заметил, как эти курицы на меня смотрели? – Она едва заметно кивнула в их сторону. – Как будто съедят меня заживо.

– Не бери в голову. Они уже получают по заслугам.

– Как это?

– Они несчастливы.

– А мы?

– Мы умеем радоваться, это самое главное. Мы улыбаемся.

– Но иногда мы становимся ими. Мы ненавидим и желаем другим зла.

– В каждом из нас есть добро и зло. Вопрос только в пропорции, в которой они смешаны, и в жизненных ситуациях, которые показывают, какие мы есть.

– Это правда. Я иногда думаю о том, что за человек Елена Стрельцова. Она о себе хорошего мнения, это правда, но кто она на самом деле? Способна ли она на подлость? Настолько ли она хорошая, как о себе думает?

– Если бы у меня спросили, я бы ответил – да.

– Это было бы объективное мнение?

– Самое что ни на есть.

– Спасибо.

Это было последнее, что он ясно помнил. Что было потом?

До того мига, как их губы соприкоснулись?

Его не было в этой реальности. Он был не здесь. И она. Он помнил только свою первую быструю мысль сразу после:

«Видел ли кто-нибудь?»

Нет. Никто не смеется, не тычет в них пальцем, никто не открыл рот от удивления.

Лена смотрит ему в глаза.

– Что будем делать? – спрашивает она.

Она произносит это в вакууме, в их космосе на двоих, и, кажется, так тихо, что он скорей читает это по губам, чем слышит.

– Не знаю.

Это сказал не он. Кто-то другой. За тысячи километров отсюда.

– Тогда выпьем. Есть у нас кавалеры?

Несмотря на внутреннее напряжение, он шутит:

– Они пьяные.

Когда он наполнил бокалы, она предложила тост:

– За счастье?

– Да.

Они выпили. Она допила до дна.

– Еще.

– Ты куда-то торопишься?

– В пьяную даль. Это близко?

– Если идти быстро, то да.

– Отлично! Если напьюсь, дотащишь меня до дома? Можно на тебя рассчитывать?

Взгляд в глубину его глаз.

– Да, безусловно.

– Только не урони плиз мое драгоценное тело. Мне оно еще пригодится. А пока налей мне вина. Пожалуйста.

– О, а вот и наш именинник! – она заметила директора, вошедшего в столовую, и помахала ему.

Он улыбнулся и сразу пошел к ним.

– Как вы тут? Не скучаете?

– Нет, нам весело, – сказала она.

– Вот и правильно. Вы молодые и скучать вам не надо. Когда будете старыми – как, например, я – вспомните и пожалеете.

– Михаил Борисович, вы еще дадите нам фору!

Он улыбнулся как-то грустно:

– Спасибо, Леночка, за комплимент, но я не обольщаюсь и успокаиваю себя тем, что в каждом возрасте есть свои преимущества. Это действительно так. – Он огляделся по сторонам: – Почему никто не танцует? Стесняются? А наши спортсмены снова красавцы.

Это он о физруках, Кузьмиче и Налиме, бросивших все свои силы на халявную водку. Рюмка за рюмкой, рюмка за рюмкой, и они уже тепленькие. Лысая голова Налима висит над столом с одной стороны, прокуренные усы Кузьмича – с другой, и они душевно беседуют, еле ворочая языками. Они самодостаточны.

– Наша гордость! Чемпионы-литроболисты! – Он сказал это не без сарказма, но как-то беззлобно, по-отечески: все равно ничего не поделаешь с ними, с тихими алкашами.

Тут он бросил взгляд на часы:

– Дома накрыли стол, ждут именинника. Обещал быть к восьми, но уже не буду. Так что я пойду, а вы, пожалуйста, не скучайте. Танцуйте хоть до утра. Завтра придут люди и все приведут здесь в порядок. Вас, если что, разбудят. – Он улыбнулся.

В это время члены могучей кучки смотрели на них, ревнуя. Ох, как они ревновали! Как ненавидели! Михаил Борисович уделяет столько внимания этой бесстыжей парочке, а к ним не подходит.

Встретившись взглядом с Проскуряковой (та расплылась в сладкой улыбке), он подошел к ним, так как выбора у него не было. Сказав пару слов для приличия, он их покинул.

Они продолжили обсуждать ЕГЭ.

Они шли по свежевыпавшему снегу и дышали холодным октябрьским воздухом.

В чернильном просвете звездного неба висел бледный диск луны. Тучи взяли его в кольцо и сдавливали со всех сторон. У них там свои отношения, и им нет никакого дела до этого города, где двое идут по тихому скверу, чувствуют себя очень неловко и не знают, что будет дальше.

Девятнадцатое октября. А уже снег и лед. Что за климат? Почему они не в Испании или в Греции? Раньше здесь жили только медведи и волки, а теперь живут люди в городе-миллионнике, в тысячах километров от центра.

Они подошли к метро. Это было то место, где они всегда расставались, возле стеклянных дверей с табличками «ВХОД» и «НЕТ ВХОДА».

– До понедельника?

Она это сказала. Сейчас он тоже что-нибудь скажет, что-то очень банальное, и они расстанутся, и кончится странная сказка, бросив их в подвешенном состоянии между прошлым, которого уже нет, и будущим, которого еще нет.

– Не поздновато гулять одной?

Он сказал что-то нестандартное, не банальное.

– Еще детское время. К тому же я такая пьяная-пьяная, что ничего не боюсь.

– Я тебя провожу. Потерпишь мое общество еще полчаса.

– Какой настойчивый молодой человек! Только учти, пожалуйста, что минут сорок как минимум.

– Отлично.

– Тогда в путь!

Глава 10

– Здесь я живу. – Она показала на девятиэтажку из темно-серого камня, скромно выглянувшую из-за новенькой восемнадцатиэтажной свечки. – Во-о-он мои окна, на первом.

– На углу?

– Следующие два. Я, кстати, никогда не жила выше первого. Сначала с родителями, а теперь здесь. Я поняла, как это удобно, когда лифт не работал, а я была мама с коляской.

Слушая ее, он волновался как мальчик, все сильней с каждым шагом (его сердце то останавливалось, то выстукивало адреналиновый ритм), но в то же время он краешком мозга думал о том, что квартиры на первом дешевле и, скорее всего, именно этим все объясняется.

Они уже у подъезда.

– Как насчет чашечки кофе? – спрашивает она. – У меня есть чуть-чуть коньяка со дня рождения, для крепости. Игорь сегодня у дедушки бабушкой, так что я не вижу причины отказываться.

Он этого ждал, разве не так? Он не хотел, чтобы эта сказка так быстро заканчивалась и чтобы в двадцать один ноль-ноль принц превращался в Сергея Ивановича Грачева, топающего обратно с ранними признаками похмелья и верными спутниками в виде сожаления и разочарования.

Он этого ждал, но зачем-то взглянул на часы. Это было лишнее действие. Разве он не знал, сколько времени? Прекрасно знал. Просто он волновался.

Ей показалось, что он сомневается.

– Пятнадцать минут погоды не сделают. Идем! – Она взяла его под руку. – Согреешься.

Они вошли, а октябрьский холод остался снаружи. Поднявшись во тьме по ступеням («Раз, два, три, четыре, пять», – он их считал и бережно ставил ноги на невидимый пол), они открыли скрипнувшую деревянную дверь, с надписями из каменного века и черными пятнами от факелов средневековья, и пошли по прямому, тусклому и очень длинному коридору. Он уходил во мрак. Сверху нудно гудели засиженные мухами и пыльные люминесцентные лампы, а на фоне не помнивших малярной кисти грязно-зеленых стен темнели двери из крашеной стали. Здесь пусто и глухо. Люди спрятались в своих тесных камерах и заперлись там на засовы, в страхе перед ранней осенней тьмой и вызовами жизни.

Они остановились возле квартиры под номером «7».

– Надо же, – сказал он.

– Что? – Вставив ключ в замочную скважину, она на миг замерла.

– У меня тоже седьмая.

– Правда? – Она взглянула на цифру так, будто видела ее впервые. – Наверное, в этом что-то есть. Но что?

Сначала она открыла железную дверь, а потом внутреннюю, деревянную.