Ариадна Борисова - Весь апрель никому не верь
– Ишь, непоседа, – женщина наклонилась к девочке. – Как тебя зовут?
– Анюта. – Девочка взяла предложенную конфету и положила в карман курточки. – Спасибо.
Она слегка шепелявила, из чего Матвей заключил, что ей больше четырех, раз выпали зубки. Девочка села на ящик сбоку и, напевая, принялась укачивать куклу.
Дела у продавщицы шли бойко, за женщиной подоспел старик. Цена яблок, видимо, устраивала. Федора вдруг резко взглянула на Матвея, – так бывает, если волнение смотрящего, как бы он ни скрывался, перехлестывает через край. Глаза в глаза. Пунцовый плод выпал из анемичных пальцев, покатился по прилавку – узнала. В лице ярко отразился целый спектр чувств: всплеск радости, неуверенность, боль, вопрос. Матвей не знал, что прочла Федора в его лице, а он шагал к ней со своими вопросами и громко колотящимся сердцем.
– Вы… вы зачем сюда приехали? – выдохнула она без приветствия.
Матвей ответил, как было:
– К Марине.
Она с отчаянием взглянула на очередную покупательницу:
– Два килограмма? Хорошо… Сейчас…
Он ждал, переводя дыхание. Девочка пристально смотрела на него. Глаза ее оказались черными, точно черные маслины, – зрачки терялись в этом цвете, полном непроницаемого блеска и глубины. Над переносьем между бровями, прорисованными более четко, чем у Марины (если это ее дочь), просвечивала под кожицей голубоватая жилка.
Федора бегло, уже без всякого удивления, поздоровалась с подошедшим Робиком. Девочка переключила изучающий взгляд на него, но, окинув снизу вверх без особого интереса, снова нацелилась на Матвея.
– А я знаю, как тебя зовут, – сказал он ей.
Ямочки в углах ее губ весело заиграли. Впереди недоставало зубика, что не портило очарования детской улыбки.
– Твое имя – Анюта. Правильно?
Девочка кивнула.
– Спорим, что не знаете, как зовут мою куклу?
Матвей признал свое поражение:
– Не знаю.
– Пенелопа Круз! – она засмеялась, навсегда покорив его легким смехом, в котором звон колокольцев странно мешался с грустными нотками.
– Кукла у тебя актриса?
– Нет, просто у актрисы и куклы одинаковые глазки. И у меня.
Он поначалу и не заметил, что глаза у кукольной Пенелопы тоже черные и блестят на солнце почти как человечьи.
– А я вас видела.
– Где?
– У нас есть ваш портрет.
Матвей с трудом продавил застрявший в горле ком.
– Покажешь мне?
Анюта заговорщицки понизила голос:
– Если тетя Дора разрешит.
…Тетя. Значит, мама – Марина. Родственники сестер имели в виду эту, и никакую другую девочку.
Федора отпустила покупательнице пакет яблок и подозвала Матвея. Их разделяли прилавок, неловкость и смерть дорогого обоим человека. Не поднимая глаз, женщина нервно выщипывала катышки с митенок.
– Вы напрасно приехали. Должна вам сказать, что Марина…
Матвей прервал:
– Нам уже сказали.
– Ясно, – усмехнулась она. – Вы были в дедушкином доме.
– Ребенок… ее дочь?
– Да уж не ваша.
Враждебность ответа ошеломила его.
– Ваш ребенок родился недоношенным и умер. Вы сильно опоздали, Матвей (она вспомнила даже имя). Не понимаю, что заставило вас приехать.
Он потерянно подался к ней:
– Позвонила какая-то женщина, и я подумал, это вы.
– Я никому не звонила. Никто не мог позвонить вам отсюда.
– Нам надо поговорить, Дора… пожалуйста, мне необходимо знать, я не могу уехать без объяснений, я…
Матвей гнал пургу нужных и ненужных слов, боясь услышать: «Нам не о чем говорить», но она выпалила:
– Ладно, поговорим.
– Может, поедем в кафе?..
– Не в кафе. Я скажу, куда ехать.
Друзья помогли перетаскать коробки с яблоками в ларек через три смежных ряда и стали нечаянными свидетелями короткой стычки Федоры с хозяином.
– То ребенок болеет, то куда-то приспичило среди бела дня, а кто будет работать?! – кричал он, потрясая руками. – Возьму другую продавщицу, всех предупрежу, чтоб тебя не брали!
– Я тоже могу кое-кого предупредить о твоих делишках, – спокойно пригрозила она, и он заткнулся.
С каким бы хладнокровным достоинством ни старалась Федора держать себя, было видно, что расстроилась. Ведя племянницу к «Шкоде», не замечала, как девочка норовит ступить ботинками в лужу.
– Тетя Дора, – зарумянилась радостью Анюта, – дяди повезут нас домой на этой красивой машине?!
– А ты пригласишь нас в гости? – серьезным тоном спросил Робик.
– Да, – девочка потупилась и летящим жестом, стегнувшим Матвея по сердцу, смахнула со лба упавшую прядь.
В подъезде к окраине, клубящейся роем неказистых дач и домишек, дорога превратилась в глиняное месиво. Упоминая о дураках и дорогах, Гоголь явно подразумевал, что налоги дураки платят совершенно напрасно. Придирки к небрежно заделанным гудроном трещинам на шоссе казались Матвею теперь сильно преувеличенными. Удар о ручку дверцы, пронзивший током локоть обожженной руки, напомнил, что давно пора сменить амортизаторы. Автомобиль, как айсберг, выплыл к берегу утрамбованного песком двора. Ветхое строеньице мало напоминало жилье: дощатая засыпуха с односкатной крышей. В стенных щелях темнела труха отсыревших опилок.
– Проходите, – Анюта важно взмахнула рукой, словно приглашая во дворец. – Снимайте, пожалуйста, обувь, тетя Дора утром мыла полы.
Зыбкие половицы устилал пестрый линолеум. Разувшись, Робик положил на стол продукты, купленные по пути в подвернувшемся магазине, – булочки, сыр, ветчина. Федора сняла пальто, и Матвей вновь поразился тому, как хорошо она сложена. Длинный черный свитер наподобие платья подчеркивал ее изящество, особенно неуместное в этой жалкой лачужке. Впрочем, внутри домик казался приемлемым для житья и не вызывал ощущения нищеты, несмотря на минимум вещей. В первой комнате, где основную часть пространства занимала беленая печь, царила чистота, не идеальная лишь потому, что совершенства чистоты невозможно было добиться из-за опилочной пыли, сеявшейся из разрывов в обоях и с потолка.
Возведя к Матвею очи маленькой Пенелопы Круз, Анюта вложила теплую ладошку в его ладонь:
– Пойдемте.
Дверной проем сухо прошелестел, сомкнувшись за их спинами бамбуковой занавесью. Строгие, улыбчивые, лукавые, разноречивые лица с вопросительным ожиданием воззрились на гостя со стен.
– Тетя Дора не захотела повесить картины с лесом и рекой, захотела с людьми, потому что их много, и нам с ними не страшно, – пояснила Анюта. – Вот ваш портрет.
Со смятением в сердце Матвей встал перед собой, изображенным на куске картона размером с альбомный лист. Марина рисовала по памяти, и в первое мгновение Матвей не узнал себя. Виртуальное зрение художницы сильно романтизировало внешность семнадцатилетнего Матюши. Позже он убедился, что вполне можно опознать в этом юноше его, взрослого, Анюта же тоже опознала. Сквозь мужественную улыбку юноши проглядывал самовлюбленный оболтус, полагающий, что весь мир лежит у его ног…
Над детской кроваткой белел в паспарту карандашный рисунок: в смеющейся крохе месяцев восьми угадывались черты Марининой дочери.
– Ты очень красивая, Анюта.
– Да, как мама. И я, как мама, умею красиво рисовать.
– А я на себя похож?
– Похож, – подтвердила она, внимательно исследуя лицо Матвея. – Но только если вы не плачете. А почему вы плачете?..
Федора затопила печь. Плита разгорелась быстро, и домик повеселел от тепла. Матвей не мог есть и пил обжигающий чай, и обдумывал варианты вопросов, горящих на языке. Трудный разговор женщина начала сама, когда Анюта убежала играть во двор.
– Марина какое-то время верила, что вы ее найдете, Матвей. Рассказала мне о вас… и о другой девушке, которую видела в вашей квартире перед отъездом.
– Она видела Элю, – сказал Робик. – С ней там был я.
– В любом случае мы торопились, – вздохнула Федора.
История сестер после телеграммы от квартирантов, оставленных присматривать за домом, оказалась такой ужасной, что недавняя маета из-за Алисиного свадебного заблуждения представилась онемевшему Матвею просто смешной. Робик в очередной раз доказал свою полезность в поездке, осторожными вопросами вытягивая из Федоры прошлое. Она как будто и хотела, и не могла говорить, стыдясь правды о Марине. Слово за словом вырисовывалась перед Матвеем ее безрадостная жизнь, в которой он, несмотря на свое неведение, сыграл недобрую роль.
Пользуясь отсутствием хозяек, семья отца заняла дом. Вынужденные вернуться, они приготовились к столкновению, однако те встретили их по-родственному и убедили переоформить документы. Владельцами дома стали Федора и брат Вадим. Но общей идиллии, расписанной отцовской женой Зинаидой, не получилось. Пьянство отца было девушкам известно, а тут обнаружилось, что не меньше глушат и остальные. Едва Вадима проводили в армию, «откинулся» с зоны старший сын Зинаиды Гена.
Матвею почудилось, что Федора сейчас разрыдается.
