Владимир Орлов - Останкинские истории (сборник)
– Приду, – сказал Шеврикука.
– Вот и хорошо! И спасибо! А уж Гликерия-то как тебе обрадуется! – И Дуняша прижалась к Шеврикуке, голову уткнула ему в грудь. Потом резко отстранила его от себя, сказала: – Иди, куда собирался! Да, возьми-ка с собой Петюлю, может, тебе в его присутствии удастся поговорить с Герасимом доверительнее. То есть вообще поговорить.
Она поспешила к перильцам вольера, изловила в бетонном лотке зеленого бельчонка, оглядела Шеврикуку, расстроилась:
– Ба, да у тебя просторного кармана нет. Я посажу Петюлю в кисет, только посматривай, чтоб он не задохнулся и не зашибся. Да, еще. Ты, если выйдет, пригласи Герасима с Петюлей в трактир и угости их…
– «Тамбовской губернской», – подсказал Шеврикука.
– Ну, можешь и «Тамбовской»… – удивилась Дуняша. – Откуда ты знаешь?
– Да так, – сказал Шеврикука. – Догадался.
– Петюлю не напои! Капельку ему! Иди, иди.
«Иду, иду. С мальчиком-с-пальчик в кисете», – заулыбался Шеврикука. Но улыбка его моментально погасла. Опять подступила тоска. Гнетущая, неодолимая. Теперь Шеврикуке казалось, что тоска впилась в него в мгновения Дуняшиных прощальных прикосновений. «На Острове Тоски…» От кого-то он слышал: «Я подвергался даже меланхолии оттого, что не имел средства и удобства, чтобы употреблен быть в войне или в каком-либо отличном поручении». От Иллариона? Нет, кажется, не от Иллариона. Какой войны, какого отличного поручения недоставало сейчас Иллариону? И ему, Шеврикуке?
Нет, его тоска имела иные причины. И он знал какие.
66
Епишки, к каким, по мнению Дуняши, мог прибиться сегодня Епифан-Герасим, с криками, воплями, с потасовками и бузотней на вытоптанном, без единой травинки, поле гоняли мяч. По всей вероятности и если применить теорию аналогий, игра их исходила из положений европейского регби. Во всяком случае, мяч они гоняли, подхватывали, швыряли, отправляли свечой в небо – дынеобразный. Шлемы с решетками скрывали лица, но Шеврикука быстро углядел физиономию с фотографии из личного дела среди зрителей. Вернее, в числе зрителей. Епифан-Герасим стоял в одиночестве, прислонившись к стволу молоденькой липы, глазел на игру, выражался и лузгал тыквенные семечки из аптечной упаковки. Был он здоровенный детина, средних лет, кучерявый блондин, при усах и бороде, в коричневом армяке, полосатых холщовых штанах, юфтевых сапогах. Головной убор имел заслуженный, помятый перед его превратился в козырек и сделал шляпу (под цилиндр) похожей на картуз. «Вредный мужик! – сообразил Шеврикука. – И нос у него самый вздорный». И как мог такой здоровенный и вредный мужик вмещаться в кошмары, сны и галлюцинации Бушмелева? А вмещался. Но тесно, наверное, ему было и гнусно. И наверное, он корежил, в сердцах, и так кореженые кошмары и сны. Отчего-то расхотелось Шеврикуке пить в трактире с Епифаном-Герасимом «Тамбовскую губернскую»… Однако Шеврикука подошел к епишке изверга Бушмелева.
– Привет, Епифан, – сказал Шеврикука. – Или Герасим.
– Ну Герасим, – прорычал детина. – И что дальше. Ты кто?
– Шеврикука. – Шеврикука протянул детине руку, тот взглянул на нее, сунул в пасть тыквенную семечку и отвернулся.
– Экий ты, Герасим, неучтивый, – вздохнул Шеврикука.
– Ты куда, Шеврикука, шел? – спросил епишка.
– А в обжорный трактир, колбасы похлебать, – сказал Шеврикука.
– Ну вот туда и топай, хрен учтивый! – распорядился Епифан-Герасим. – Не засти глядеть бойцов.
«И потопаю. Подальше», – подумал Шеврикука, пошагал было от ристалища, но кисет, привязанный шнурком к его запястью, вразумительно задергался.
– Вот с ним и потопаю, – сказал Шеврикука, расшнуровал кисет и поставил на левую ладонь зеленого бельчонка.
– Петюля! – взревел Епифан-Герасим, бросился к Шеврикуке и рухнул перед ним и Петюлей на колени. – Петюля!
А зеленый бельчонок, вереща нечто, стал отплясывать в радости на ладони Шеврикуки.
Свирепый приватный истязатель злодея Бушмелева (хотя истязатель ли? может, потатчик тайным грехам злодея?), разбойник из муромских лесов, замоскворецкий кулачный боец, выходивший в стенке на купца Калашникова, преобразовался, сделался ребенком, какому показали давно не виданный гостинец, он вскочил, слезы вытирал, коленца камаринского выделывал и повторял:
– Петюля! Петюля! Петюля!
Умиляться встречей приятелей Шеврикуке надоело.
– Ладно, мы идем в трактир.
– И я! Можно, и я с вами? – взмолился Епифан-Герасим. – Возьмите меня!
– Если Петюля соизволит, – была резолюция Шеврикуки.
Бельчонок закивал, соизволяя.
Шеврикука предложил Приватным привидениям самим выбрать трактир, наиболее подходящий их традициям, вкусам, кулинарным легендам, специфическим особенностям желудков, желудочных соков, отрыжек и прочему. Сам же он был готов отпробовать все местное. Был назван трактир «Гуадалканал». По дороге в «Гуадалканал» Епифан-Герасим стал жаться, сожалеть о том, что с довольствием у него туго и неясно – какая у него теперь выслуга лет, учитывать ли вынужденное в связи с выходом из строя организма воспринимающего объекта, Бушмелева, безделье или нет, какие могут быть льготы и т. д. – никак не могут решить, и он ходит с грошами в кошельке. Шеврикука понял, что среди всего прочего Епифан-Герасим – жмот и любит прибедняться. Петюля тоже обнаружил, видимо, что его карманы пусты, но так и не смог прервать речи своего почитателя. Помолчав, Шеврикука заявил, что с довольствием у него – дела сносные, что это он ведет их в трактир, а не они его и пора прекратить песнопения.
Название трактира подсказывало Шеврикуке мысли о том, что основу меню составят там блюда американской и японской кухонь, а может быть, и кухонь других стран Тихоокеанского бассейна, так или иначе вовлеченных в театр военных действий. На полках за трактирщиком он обнаружил банки американской тушенки и ветчины выпуска сорок четвертого года, пористый шоколад и японские сушеные кальмары. Но это, выяснилось, был как бы трактирный музей. В меню же предлагались два коктейля: «Перл-Харбор» и «Хиросима-Нагасаки», по цене примерно равные. Их Шеврикука посчитал нужным опробовать на десерт. Основными же блюдами трактира были – солянка сборная, расстегаи с куропаткой и жульен из маслят. Их сотрапезники Шеврикуки и согласились принять во внимание.
– А что пить будем? – поинтересовался щедрый Шеврикука. – Может, закажем бутылку «Тамбовской губернской»?
И Шеврикука уставился на Епифана-Герасима.
– Да ну! – поморщился тот. – Зачем эту-то дрянь?
Но тут же он и смутился, вспомнив, видимо, о неясностях с довольствием.
А у Шеврикуки полегчало на душе.
– Ну а что, отчего же и не «Тамбовскую»? – пропищал Петюля, скорее всего желая угодить вкусу Шеврикуки.
– А ты-то что! – рассмеялся Епифан-Герасим. – Тоже мне пивец! Тебе если нальют, то капельку от капельки. Не напаивай его, Шеврикука.
– Полагаю, что Петюля, – произнес Шеврикука, – знает свою дозу и сознает свое положение в обществе.
Пока же сам Шеврикука пожелал осознать свое положение в обществе хозяев и посетителей трактира. И его карманы были пусты. Ну не совсем, но пусты. Он полагал, что как-нибудь вывернется. И хотел поставить некий опыт.
– Кроме «Тамбовской», – сказал трактирщик, – я предложу вам двойной «Шеврикукс».
– Чего? – спросил Шеврикука.
– Вы забыли. А пользуется спросом.
– Валяй. Исключительно с хреном. Поверху. И без содовой.
– А как же! Самарский хрен вас устроит?
– Что же может быть крепче самарского хрена? – воскликнул Шеврикука. – В особенности из деревни Обшаровка Безенчукской волости!
– Справедливо изволили заметить! – испуганно сказал трактирщик и пропал. Но потом появился.
А Епифан-Герасим упросил Шеврикуку заказать сухое блюдце и у фиолетового окоема посудины усадил Петюлю. Шеврикука же укорял себя: ведь мог (было время) вызнать у Дуняши, чей этот Петюля Приватный и отчего у него в приятелях громила Епифан-Герасим.
– Был Продольный, – сказал трактирщик таинственно.
– Кто?
– Ну, может, не Продольный… – опять испугался трактирщик. – Может быть, Стыркин.
– Какой еще Стыркин?
– Нет-нет. Продольный, точно, Продольный, – сказал трактирщик. – Такой – с чубом, в тельняшке, обмотан пулеметными лентами. Искал каких-то Отродий… И вас…
– Не нашел? – спросил Шеврикука.
– Не нашел! – рассмеялся трактирщик. – Не нашел!
– Когда это было?
– Часа два назад. Вот, пожалуйста, двойной «Шеврикукс». С хреном поверху, исключительно обшаровским Безенчукской волости. Вашим приятелям предоставить?
– Нет, – сказал Шеврикука. – Сейчас шарахну. Апробирэн.
– Наше вам с кисточкой! – напутствовал трактирщик. – Вкривь и вкось!
Шеврикука шарахнул. Самогон, с чем-то желтым. Возможно, кроме хрена в нем был и перец. Выжил. Откашлялся. Надо было стучаться к Иллариону в Гатчину с канистрами «Шеврикукса». Может быть, вывел бы Иллариона, Павла Петровича, Александра Федоровича из состояний меланхолии и исторических невезений. Двойной «Шеврикукс» с хреном никак не заинтересовал Епифана-Герасима и Петюлю. Те все умилялись встрече, ворковали что-то недоступное Шеврикуке, пусть наговорятся, решил он. Да и зачем они ему вовсе? Он очухивался от именного напитка и наблюдал за публикой, скорее всего, постоянными сидельцами трактира «Гуадалканал».
