Маша Царева - Русская феминистка
Персефона – идеал патриархального самца.
Это она, Персефона, ищет в нем заступника, начальника и бога. Рядом с ней, инфантильной, неспособной на ответственность, так просто казаться сильным. Она – теплая глина, из которой можно слепить, в меру своего таланта и художественного вкуса, хоть косорылый горшок, хоть бюст Карла Маркса.
По легенде, мать Персефоны, Деметра, хотела вернуть свою единственную любимую доченьку из подземного царства. Но поскольку та успела вкусить со стола своего грозного супруга Аида (всего несколько гранатовых зернышек, и такие фатальные последствия), то была вынуждена хотя бы треть года проводить с ним.
Да-да, за Персефон все важные решения принимают другие. Как правило, это девочки из семей со строгими правилами – из-под надзора авторитарного отца они попадают в дом мужа, который всегда видит в них немного дочку. Балует и воспитывает, определяет ее судьбу – и эта вечная девочка чувствует себя защищенной. Может быть, поэтому Персефоны часто выбирают в мужья (то есть никого они, конечно, не выбирают, потому что всегда сами оказываются избранными) мужчин намного старше себя.
Кстати, мне никогда не была понятна женская озабоченность этой «защищенностью». Это касается не только бесхарактерных Персефон, я встречала такие запросы и у Гестий, и у Афродит и даже, что удивительно, у чистокровных Артемид.
Спрашиваешь у них: «Что для тебя самое главное в браке?» и они отвечают – не дружба, не интерес к каждой черточке партнера (включая его будущую старость), даже не желание родить именно от этого мужчины. Она говорит, смущенно улыбнувшись: «Чувство защищенности».
Она что, собирается переехать в Сомали? Или устроиться ночной консьержкой в чертановскую новостройку? Публично послать на хрен какого-нибудь криминального авторитета? От чего она хочет быть защищенной? Почему она не может защитить себя сама, в крайнем случае – нанять хорошего адвоката?
Но вернемся к Персефонам.
Персефоны редко бывают счастливыми – они всегда словно находятся в некой прострации. Их иногда считают странниками, но это не совсем так. Просто Персефоны любят примерять на себя разные маски. Бывает так, что поступает такая на мехмат, а потом вдруг решает стать стоматологом, а потом снова бросает все, чтобы купить деревенский домик с пасекой и выйти замуж за местного лесника. Если Персефона никому не принадлежит (такое бывает редко, обычно эту женскую касту прибирают к рукам быстро и с удовольствием), ее мотает по миру как воздушный шарик на ветру.
Такие женщины не понимают, кто они и что хотят. Единственное, что они умеют делать, – соответствовать чужим представлениям о себе. Поэтому критика для них смерти подобна. Персефона нуждается в хозяине как в воздухе – ведь только в этом случае она чувствует под ногами земную твердь.
Лично я всегда Персефон недолюбливала.
Впрочем, моя любовь их не интересовала вовсе. Самое главное, что Персефон любят мужчины.
Их внутренняя вечная девочка привлекает мужиков, манит как волшебная песнь морских сирен. Когда Персефона попадает в руки мужчины, она немедленно обращается в Галатею. Ее начинают лепить по образу и подобию своих сексуальных и социальных предпочтений, и Персефона принимает это если без восторга, то как минимум с пониманием. Она просто не знакома с другими схемами, ей хорошо удается единственный опыт – быть ведомой. Чеховская Душечка была именно Персефоной.
У Персефоны есть еще один редкий дар – производить впечатление невинной девы, даже проведя ночь с полком солдат.
В мужских глазах это плюс.
Почему для многих мужчин, современных, европейцев в большинстве своем агностиков или на худой конец «либеральных христиан» (тех, кто носит крестик, за обе щеки уминает пасхальные куличи, ставит свечку в церкви на счастье или если кто-то умер, устраивает венчание, даже если не собирается прожить с избранницей до старости, но при этом совершенно не знаком с философской и эзотерической частью религии), так важна невинность партнерши? Не абсолютная, конечно, к счастью, среди моих многочисленных знакомых нет ни одного, кто бы считал девственность обязательным условием для статуса невесты.
– Каждому из своих любовников я говорю, что он у меня третий, – однажды со смехом рассказала мне некая Наташа, в прошлом балерина, а ныне хореограф в каком-то шоу.
По одному ее внешнему виду (до белизны вытравленные волосы, смелое декольте, вечно вымазанные густым слоем блеска губы), по ее взгляду (в котором приглашение и голод), по ее пластике (ей не была дарована врожденная кошачья грациозность, но, будучи неплохой танцовщицей, Наташа научилась вполне аутентично ее имитировать) было очевидно, что ей доводилось делить постель если не с сотнями, то, по крайней мере, с десятками мужчин.
Наташа и не притворялась Белоснежкой – пусть она никогда не была в моем ближнем круге, но я периодически встречала ее то тут, то там с разными кавалерами. У нас было очень много общих знакомых, о Наташе часто сплетничали. Есть женщины, которые то ли не умеют держать на людях некоторую «дистанцию вежливости» со своими любовниками, то ли им просто нравится дать понять всем окружающим: этот мужик – мой. Они ведут себя так, словно им не терпится оказаться вдвоем в постели. Они все время пожимают друг другу руки, и он оглаживает ее бедра под столом, и смотрит на нее как шопоголик на универмаг «Хэрродс», и почему-то они обставляют все это так, что окружающие начинают чувствовать себя лишними. Эта Наташа была именно из таких.
Поэтому, когда она произнесла эту фразу, я сначала рассмеялась и, только встретив ее вопросительный взгляд, поняла, что этот пассаж вовсе не был попыткой развеселить меня. И все же мне было сложно представить себе мужчину, который поверил бы в Наташину невинность.
Я не нашла реплики более уместной, чем:
– Хм, третий. А почему тогда не второй? Как в попсовой песенке – каждый, кто не первый, тот у нас второй.
– Про третьего правдоподобнее звучит, – захлопала наращенными ресницами Наташа.
– Неужели хоть один повелся? – недоумевала я.
– Почему один? – округлила глаза она. – Все верят. А знаешь, почему?
– Потому что ты выбираешь недалеких? – Не уверена, что этим качеством характера стоит хвастаться, но я всю жизнь не церемонилась с теми, кто ни при каких обстоятельствах не попадет в мой ближний круг; считала это ненужным.
– Нет, потому что они ХОТЯТ верить, – ничуть не обиделась Наташа. – А я просто прихожу и даю им то, чего они хотят… Хотя был у меня один мужик, с которым не прошел бы номер «ты у меня третий». Жутко богатый, араб, еще и титулованный какой-то. То ли князь, то ли принц, хер их там разберешь… Он хотел только девственницу.
– И ты порезала бритвой бедро?
– Совсем за дуру меня держишь? – на полном серьезе спросила эта дура. – Конечно нет! Я сделала гименопластику.
– Гимено… что, прости?
– Операцию по восстановлению девственной плевы, – с некоторым даже снобизмом ответила Наташа. – Между прочим, очень популярная процедура. Всего пятьсот долларов – и ты как новенькая… Правда, эффект держится всего неделю.
– В смысле? – Я уже не могла сдерживать смех. – А что происходит потом? Девственность рассасывается? Сама собой? Как наряды в доме моды Воланда?
Подумав несколько секунд, Наташа не разочаровала меня и поинтересовалась, кто такой этот Воланд и есть ли у него бутик в Москве. И только потом сообщила, что да: операцию стоит сделать за несколько дней до предполагаемого секса, а то потом никаких гарантий, что будет кровь. Правда, лишиться искусственной девственности в сто раз больнее, чем настоящей. Зато араб был в восторге.
– Почему же ты до сих пор не сидишь в золотой клетке на брильянтовой жердочке? И не носишь последнюю коллекцию Гуччи под глухой паранджой?
– Да сама виновата, поторопилась, – вздохнула Наташа. – Он же еще и очень симпатичный был, я даже влюбилась. Ну и… Не надо было вообще разрешать ничего такого до свадьбы. А он в итоге увез с собой какую-то малолетнюю студенточку из Харькова.
– Слушай, мне все равно это не очень понятно. Если он искал европейскую жену, должен был понимать, что у нас другой менталитет. Зачем ему потребовалась непременно девственница?
Наташа пустилась в занудные и беспомощные объяснения о том, что восточные мужчины считают грязной женщину, к плоти которой прикасались чужие руки.
– Наши, конечно, не такие категоричные, но тоже ой-ой-ой. Чем меньше у тебя партнеров – тем больше шансов выйти замуж… Ничего не поделаешь, мужчины собственники.
– Женщины тоже собственницы, – возразила я. – Просто мы не так боимся конкуренции.
Мне было двадцать восемь лет, и впервые в жизни я влюбилась серьезно.
Впервые у меня были настоящие отношения. А не череда свиданий плюс месяц-другой страсти, после чего я обычно делала вывод, что опять ошиблась. Я была похожа на королеву туманов – когда мне кто-то нравился, я начинала окружать его образ густой дымкой, придумывать ему черты, не замечать недостатки. А потом (к счастью, слишком быстро, чтобы я успела наделать глупостей) туман рассеивался, и я видела все как есть. Обычного мужчину, который мечтал бросить к моим ногам мир, но не мог предложить элементарного – дружбу и свободу. То есть сначала все они притворялись понимающими.
