Михаил Веллер - Конь на один перегон (сборник)
– Животному ласка нужна, – возразил Мишка и скормил коню четвертый, последний кусок сахара.
Через десять метров конь снова встал и обернулся.
– Давай-давай, – солидно сказал Мишка, подталкивая каблуками.
Конь пошевелил губами, глядя ему в глаза.
– Давай! – толкнул Мишка и покраснел.
Конь прошел два шага и оглянулся.
– Что, кончился сахар? – засмеялся Милосердов.
– Горючего требует!..
– Закурить ему дай, – прогудел Чударев.
Перед коновязью Мишка полез было из седла, но конь решительно прошел мимо, то и дело оборачиваясь. Мишке со смехом советовали – что можно сунуть коню в рот, чтоб он успокоился и больше не просил. Из палаток подходили посмотреть – в чем причина веселья и смеха.
– Хана всему, – вынес приговор Третьяк. – Теперь он главнее тебя, Мишаня. Упустил ты коника.
– Чо это – упустил? – удивился Мишка.
– Характер свой ему сразу не показал. Теперь он тебе свой будет показывать. А уж это коник опытный, хитрозадый.
– Терпи теперь, Казак, – сострил Чударев на Мишкину фамилию. – Атаманом будешь.
– Атаманом коник теперь будет, – тонким голосом предрек Третьяк. – Тут все ясно. Так что то ли Казак теперь поедет на Атамане, то ли атаман на казаке.
И в незатейливом хохоте так к коню кличка и прилипла. И Мишку звали теперь только по фамилии. Удачно пришлось. Но ему это удачи принесло мало.
Поехали в гости к бригаде, уже получившей скот и пасшей его недалеко от лагеря – коней промять, самим обвыкнуться, да и от скуки. Мишка, растопырив локти, цепко держал повод двумя руками.
– Ты что – растопырился, как баба на таратайке? – удивился Крепковский.
Мишка, гордый своим обнаруженным умением ездить верхом, обиделся. По его представлениям, сидел он отлично: покачивался в седле, а повод держал обеими руками, пропустив слабину под мизинцы – так в кино, он специально запомнил, держал повод один герой-пограничник.
– Левой рукой – во как, – Крепковский показал, как пускается повод вокруг кулака. – А правая – свободна: камчу там держать, гнать ею, еще чо. Да хоть закурить достать чем?
Мишка принялся манипулировать поводом. Теперь, если надо было повернуть, конь заносился как-то боком, недоуменно поматывал мордой и пускался следом за остальными раздраженной рысью. Раздражение сказывалось в том, что он больше дергался вверх-вниз, чем двигался при этом вперед.
– Пострадаешь, паря, – предупредил Третьяк.
– А что? – не понял Мишка.
– А задницу состругаешь, – объяснил Милосердов. – Ты плотней сиди, прыгай меньше.
В распадке открылся костерок скотогонов перед двумя палатками. Курящие там с любопытством наблюдали Мишкину джигитовку.
– Ты чо подпрыгиваешь? – поинтересовался веснушчатый пацан, помешивая обструганной палочкой в ведре пахнущее бараниной варево.
Коней отпустили, распустив чумбуры – чтоб потом легче взять за них, волочащихся по земле. Уселись отведать свежанины – в ведре чуть не полбарана скрошено было. Третьяк с другим гуртоправом, стариком Осиповым, треснули по флакошке заначенного одеколона: за благополучную ходку. Мишка блаженствовал.
– Ребята, чей воронок, сивый такой?
– Мой, – небрежно сказал Мишка. – Ничо конь.
– Ничо, – сказал Осипов, щурясь вдаль. – Он, похоже, к монгольской границе решил прогуляться, ты б его одержал…
Мишка вскочил и увидел своего коня, легкой рысцой трусящего на юг. И припустил за ним.
– Да ты б на коне его догонял! – оторопел Осипов.
– Ничего, – остановил его Третьяк. – Пусть побегает. Поймет службу. Потом мы словим. Юра словит.
– Я чо – пограничник, чтоб ловить? – удивился Юра.
– Полбанки пусть ставит – я словлю, – предложил Милосердов.
– А он за него уже расписался? – спросил Осипов.
Мишка расписался. Выбрав коней, оседлав, проехавшись – шли в конторку завпунктом и расписывались в фактурах; коней получили, целых и сохранных. Теперь в случае потери коня эта подпись обходилась в четыреста рублей.
Четыреста рублей скакали к монгольской границе в тридцати шагах перед Мишкой. А длина чумбура, который волочился по земле, была двадцать пять примерно шагов. Мишка наддавал – и конь наддавал. Мишка шел шагом – и конь шагом. Мишка останавливался – а конь все равно шел.
Мишке уже рисовалась граница, проволока, контрольно-следовая полоса, конь берет препятствие, он – за ним, предупредительная очередь из автомата, поднятый по тревоге наряд, и – десять лет строгого режима. Почему-то в голове встряло, что за нарушение государственной границы он получит десять лет строгого режима.
Через два часа он лежал на пузе и запаленно дышал, отмахав километров пятнадцать. Конь пасся рядом – на безопасной дистанции. Из-за горы вывернул Третьяк, шагом подъехал к коню и взял повод, концом подсунутый под седло, чтоб не болтался. И повел спокойно за собой.
Гонка эта закончилась, как оказалось, в двух шагах от лагеря: заложил конь петельку – и поближе к своим. И то – куда ему одному деться в горах?
– А вот и казак-атаман, – приветствовали Мишку и коня в лагере. И – как влипло это. Казак-атаман. И все тут.
А поскольку атаман казака главнее, то что Атаман хотел – то Казак и делал.
На ночь повели коней привязывать. Мишка накрутил на кол узел – пояс верности, наверное, в средние века так старательно не закрепляли.
Утром разбудили:
– Спишь, казак? А атаман уже гуляет.
– Где гуляет? – в страхе вскинулся Мишка.
– Где ж атаману гулять? На воле… Догоняй.
Казак догонял Атамана до обеда, – а завтрака он тоже не успел съесть. Перед обедом Юрка-конюх, которому лень было варить обед и он решил съездить пообедать в лагере, увидел эту погоню, гаркнул на мгновенно стихшего Атамана и несколькими окриками пригнал в лагерь. Мишка утомленно пылил следом – не то пеший скороход, не то мальчик для битья.
– Ты его отмочаль. Пусть руку знает, – велел Юрка.
Мишка сел в седло, конь пошел под ним готовно, старательно.
– Не жалей, хуже будет! – орал Юрка.
– А, – Мишка махнул рукой и дал коню сухарь.
– Ну, мать твою, чудак, – покрутил головой Юрка. – Смотри, предупреждали.
Но Мишка, наверное, не мог побороть своего отношения к коню как к существу необыкновенному, высшему, свободолюбивому. А свободолюбия Атаману было не занимать, и теперь ехали обычно в ту сторону, куда больше хотелось Атаману, и с такой скоростью, какая ему представлялась предпочтительней.
Назавтра выехали навстречу монголам-пастухам – принимать свой гурт. При виде спускавшихся к ручью людей с уздечками в руках Атаман насторожился и принялся жрать траву со скоростью бензиновой сенокосилки. Мишка терпеливо стоял рядом.
– Живей! – одернул Третьяк.
– Дак… он голодный же, – пояснил Мишка.
Прочие захохотали. Конь стриг челюстями суетливо, как кролик, умудряясь при этом тяжко вздыхать.
Шестеро привели коней к палаткам и стали седлать. Оседлав, увидели седьмого члена бригады: Мишка взгромоздил седло на плечо и потащил к ручью, как бы желая хоть этим облегчить жизнь своему голодному коню – не заставлять его идти лишние сто метров.
Увидев седло, конь лег. Мишка опустил седло ему на спину и стал подсовывать подпруги под брюхо. Конь обернулся и укусил Мишку за руку.
– Ах ты паразит! – Мишка замахнулся.
Конь прикрыл глаза. Но просунуть подпруги под плотно набитое брюхо не удавалось. Мишка надел узду и стал тянуть кверху, забыв вложить удила коню в рот.
– За хвост, за хвост тяни его! – подсказали сверху. Там на косогоре столпилось пол-лагеря: пронесся слух, что Казак седлает Атамана в позе лежа.
Однако человеческий гений победил. Казак смахнул пот и повел Атамана в поводу. Переходя ручей, тот уперся всеми четырьмя ногами, опустил морду в воду и стал пить. Казак терпеливо ждал.
– Да поехали, ты!.. – прогорланил Третьяк.
– Да пить же он хочет! – беспомощно кричал Мишка.
– Все хотят! – радовались сверху.
Конь функционировал как пожарная помпа, откачивая воду из ручья. Он раздувался на глазах, стал неуверенно покачиваться, фыркнул и нагло взглянул на Казака: ну что, в чем еще дело?
И Мишка поехал догонять своих.
Он их долго догонял. А вечером приехал Крепковский и поинтересовался, где Казак-Атаман.
Наутро Мишка явился в лагерь под конвоем в лице пограничника-ефрейтора. Удостоверившись в личности подконвойного, ефрейтор взял у завпунктом бумажку с печатью – расписку, покрутился на кухне, купил банку сгущенки, покрутил пальцем у виска, глядя на Мишку, и убыл для дальнейшего прохождения службы. Мишка же стукнул коня по лбу, привязал понадежнее, попросился отдохнуть в чужой палатке (своя бригада уже стала отдельным лагерем далече), лег на живот и закрыл глаза.
На ужин он прошел к столовой странной деревянной походкой и пристроился со своей миской стоя, у подоконника.
– А ты садись, казачок, – ласково сказал Володя-повар.
– Ничо, – пробурчал Мишка, – я так…
