Евгений Поляков - Двухгодичник. Сказки про Красную армию
Батяня комбат
Говорила же мне мама: «Не бери чужого». Вот только точного определения «чужого» не дала. Почему, например, свиснуть машинку у твоего же товарища в песочнице – это плохо, как бы тебе машинка та ни нравилась. А вот принести с работы, вроде как случайно, готовальню с рейсфедером для выщипывания бровей или набор карандашей кохиноровских – это вроде как даже и ничего. Или вот сейчас через турникеты в метро без оплаты перепрыгнуть – это как? Хотя в наше время, когда метро пятачок стоило – не прыгали. Единый иногда с противоположного от контролерши конца турникетов передавали, но не прыгали. Ничего на этот счет мама не говорила. Да и чего это я на мать наезжаю? Мама – это же святое.
Наверное, это все идет от старого социалистического лозунга «Все вокруг колхозное, все вокруг мое». И хоть боролся с этим еще Иосиф Виссарионович, давая стригунам колосков на колхозных полях нехилые сроки, да и строй в стране нашей уже лет двадцать как капиталистический, а все равно старая закваска дает о себе знать. Как не было, так и нет четкого разграничения на свое и чужое. Казалось бы, чего проще, все, что не твое, – чужое. Может, так надо будущие поколения учить?
На одной из своих многочисленных работ в одной очень крупной, по российским меркам, компании, помню, одного моего коллегу уволили за пачку принтерной бумаги, которую он, не иначе как по забывчивости, домой прихватил. А у нас, оказывается, в вентиляционных решетках видеокамеры стояли и действия наши фиксировали. Вот это и зафиксировали. Ну и через какое-то время прилюдно уволили парнишку того. Правильно уволили коллегу моего? С одной стороны – да, а с другой… Помню, как сам на той же работе планировал сколько-то листов бумаги домой прихватить, хотел что-то дома у себя дораспечатать, а время уже позднее было, и магазины не работали. Но что-то меня остановило или просто забыл, а то бы точно впереди парнишки того с треском вылетел, может, и с нехорошей записью в трудовой. Но бог миловал. И в армии только в самый последний момент меня бог помиловал, но ведь помиловал же.
Когда полк расформировывали, я в этом процессе активно участвовал, развозя по оставшимся в строю подразделениям все, что в полку списать не смогли. Ну и пока меня в роте не было, нам тоже подарочек от полка обломился – радиостанция Р-140. Привезли ее безо всяких документов сопроводительных, никто ее не принимал, так станцию ту прямо в кунге, но без шасси и бросили у капониров. Я, когда приехал, посмотрел – блоки вроде все исправные, но ни антенн, ни движка бензинового – абэшки, ни ЗИПа (ну это как само собой разумеющееся), ничего этого в наличии не было. Все-таки станция та в армии тоже уже годков поболее десяти отслужила. А вот что было в комплекте станции той, так это приборчик классный. На гражданке такой авометром кликали, то есть измерял он и напряжение, и сопротивление, и силу тока. Реально классный прибор был, даже, кажется, не стрелочный, а цифровой. И полярность он сам определял и менял, если надо, и диапазон измерения, и тип тока постоянный/переменный выставлял в зависимости от этого самого тока, и лампочки там разные подмаргивали, чуть ли не светодиоды. Ну не прибор, а игрушка. А до этого у нас под напряжение – вольтметр отдельный. И на нем не дай бог полярность перепутать или диапазон выбрать ниже, чем есть на самом деле. Например, от нуля до 100 вольт, а в цепи – 220, – предохранитель сразу полетит. Под силу тока свой прибор – амперметр, тоже с массой регулировочных переключалок, под сопротивление – омметр. А здесь все в одном флаконе, большой, правда, флакончик, с ящичек деревянный. Ну, это как все в армии водится, компактного там не держат.
Ну очень мне тот приборчик понравился, особенно как я с ним еще и поработал. Загляденье просто. И стали у меня в голове мысли коварные зарождаться, как бы мне приборчик тот в категорию «личная собственность» перевести. Да и чего мыслям-то зарождаться, мозг, понимаешь, напрягать. Ведь нету это прибора в моем взводе роты нашей ну ни по каким документам. А раз нету, то с меня какой спрос? И сразу легко так на душе стало, спокойно.
А тут и время дембеля подкатило незаметно. Стал я акты передаточные оборудования взвода писать вместе с подчиненным своим прапорщиком Ульянычем. Составил акты в трех экземплярах: один – для роты, чтобы Ульяныч знал, что принял, второй – в батальон Тернопольский и еще один себе, на всякий случай. Приехал в батальон, пошел к связному начальству. Капитан там какой-то рулил, я его в первый раз видел. Посмотрел он ведомости и говорит: «Что ж ты, лейтенант, столько добра государственного профукал? Вот тут по бумагам моим у тебя вторая станция Р-140 в полном комплекте должна иметься, и антенны там, и прибор, и движки. А ты мне что за акты принес?» Я свою песню запел, что мне сто сороковую, вторая которая, вообще без документов привезли и в мое отсутствие. Капитан – свое, и еще вспомнил мне про полевку и антенны, сгоревшие на учениях под селом Воробиевка. В общем, по полной хотела меня Родина раскрутить. Делать нечего, пришлось и мне «вспомнить» про прибор, так мне понравившийся. Типа нашелся он уже после составления актов, и я его сюда в Тернополь привез, вот только поначалу подзабыл про него. Капитан немного смягчился, но линию свою гнул дальше. Так меня это все зае…, что я сказал любимую фразу нашего старлея Петровича: «Сколько той жизни осталось. Давайте, товарищ капитан, считайте уж, сколько я там Родине нашей должен остался». Капитан, потирая руки, повел меня в финчасть. Там местный прапорщик, недолго покрутив ручку арифмометра, выдал, что мне с отпускными и подъемными положено где-то рубликов 500 (точнее не помню), а за утраченную технику из этого вычтут порядка 270 рублей. «Да и ладно», – подумал я, сказав: «Где расписаться?» И тут в финчасть заглянул комбат.
Командира нашего Тернопольского батальона я до того видел раза два, мы же прежде Коростенскому полку подчинялись. Комбат имел чин майора и был плотно сбитым невысоким мужчиной лет тридцати пяти, в говорке нажимающим на «о», и очень жизнерадостным, в отличие от занудно-унылого капитана, его зама по связи, с которым я только что с полчаса бодался про якобы утраченное имущество роты. Майор, зайдя в финчасть, огляделся, увидел нас и спросил, обращаясь к связному капитану: «А чего это вы тут делаете?» Капитан, указывая рукой на меня, начал вещать своим заунывным голосом: «Да вот, старший лейтенант такой-то демобилизуется, а у него в имуществе закрепленном недостача, ну вот мы здесь и готовим ведомость на удержание из его отпускных». «А чего там у него не хватает-то?» – задал второй вопрос майор, и продолжил: «Дай-ка ведомость». Быстро пробежавшись по списку, комбат задал еще один вопрос капитану: «А ты чего, все это списать разве не можешь? Там из серьезного, только движок абэшка, да и то она уже свой срок, небось, отслужила?» Капитан опять начал своим пономарским голосом: «Да вы же знаете, товарищ майор, как это все сложно. Столько документов готовить». Тут комбат перебил своего связного зама: «Послушай, капитан, этот лейтенант, – тут он повернулся в мою сторону, и поправился: – этот старший лейтенант долг Родине в два года своей жизни молодой отдал. Границу, так сказать, стерег, а ты у него еще и деньги отобрать хочешь. Да ему вообще за все спасибо сказать надо». Дальше майор опять обернулся ко мне и продолжил уже в мой адрес: «Лейтенант, ты иди пока, погуляй часика два, а то мне тут с капитаном кое-какие вопросики порешать надо. Ну а потом заходи прямо в мой кабинет».
Я вышел из финчасти, а потом и просто из части через КПП, решил напоследок еще раз прогуляться по Тернополю, как майор порекомендовал. Настроение у меня поднялось, появились серьезные надежды, что отпускные я получу в полном объеме (хотя если б и вычли – катастрофой это бы для меня не стало). Тут – ба! Смотрю – магазин книжный, очень я их в ту пору жаловал. Зашел, в букинистическом отделе несколько книжек выбрал и купил. Потом думаю, надо же что-нибудь комбату подарить за его участие, даже если не выгорит с деньгами, то хотя бы за слова его – про спасибо мне за службу. А что, книга же, как тогда говорили, – лучший подарок. Вот ее и подарю. А может, все-таки надо было за коньячком сгонять? Но сейчас-то чего об этом жалеть… Выбрал я из купленных книг самую лучшую, как сейчас помню, – Брэдбери «Вино из одуванчиков». Даже немного жалко стало дарить, сам же ее еще не прочитал, но долг платежом красен. Решил подписать, а чего писать-то? Долго думал, и потом родилось простое: «Моему комбату: командиру и человеку». Песню группы «Любэ» про «батяню комбата» на тот момент еще поголовно не пели. Она появилась только пять лет спустя.
Через два часа я, как и договаривались, вошел в кабинет майора. Тот сказал, что с капитаном он вопрос утряс и я могу спокойно получать свои отпускные. Я поблагодарил его и подарил ту самую книжку Брэдбери. Майор сказал: «Спасибо», – и мы расстались, наверное, навсегда.
