Владимир Гой - Записки современного человека и несколько слов о любви (сборник)
Четыре года назад, во время обычной ежедневной пробежки, он получил, казалось, незначительную травму, которая лишила его гор на все это время. Мало кто мог разделить с ним его чувства, наверное, только жена знала, что творится у него на душе. Поэтому она с пониманием относилась к тому, что он каждую весну покупал себе новый высокогорный рюкзак и запихивал его на полку, где их было уже несколько.
В аэропорту он прижимался к ней небритой щекой, и мысли о том, как он ее любит, перехлестывали все. Горы казались просто ничем, и уезжать никуда не хотелось, вот так стоять и стоять.
Самолет выруливал на взлетную полосу, а Генрих напряженно всматривался в иллюминатор, надеясь заметить ее силуэт где-нибудь у огромных стеклянных стен аэропорта. Может быть, она где-то там и стояла, но стекло, как зеркало, отражало все вокруг и скрывало это. Потом самолет, разбежавшись, оторвался от земли, прорвал завесу густых серых облаков, стал подниматься выше и выше.
Внутренне он уже совершил это восхождение, мысленно уже не один раз побывал на заветной вершине. А сейчас просто намеревался это повторить наяву.
Маленький домик с верандой, прилепившийся к скале над ущельем, стал его первым приютом на этот день. Очень милая женщина принесла меню, написанное от руки, с ценами в рупиях и долларах.
Есть не хочется, но лимонный подслащенный сироп с водой в самый раз. Но уже через час команда снова взваливает на плечи рюкзаки и устремляется в путь.
Тропа превратилась в лестницу с вырубленными в скале ступенями, устремляющимися круто вверх, кажется, к самым облакам. Тяжело дыша от нехватки кислорода и тяжести рюкзака, который то прижимал его носом к горе, то пытался от нее оторвать, Генрих проклинал этот «короткий путь», который посоветовал проводник. Кинув взгляд вниз, он в восторге замер от открывшегося с головокружительной высоты вида на ущелье. Пальмы, разноцветные рододендроны, еще какие-то экзотические растения чудом прилепились к этой крутизне. Казалось, что это не дикие джунгли, а чей-то прекрасный сад, ухоженный заботливой рукой. Далеко внизу вздымалось туманное облачко над бурлящей рекой, а чуть выше над ним, расправив широкие крылья, парили две большие птицы. Они то замирали на одном месте, то соскальзывали вниз и снова поднимались, не делая ни одного взмаха крылом. И Генрих с сожалением подумал уже не в первый раз: «Жалко, что мы не умеем летать!» – и снова зашагал вверх.
Пот перестал периодически капать с козырька бейсболки, теперь он превратился в тонкую струйку, напоминая плохо закрытый кран. С надеждой Генрих то и дело посматривал, когда же закончится эта безумная лестница, но его взгляд то и дело упирался в подошвы ботинок поднимающегося впереди проводника. Наконец, подошвы исчезли, еще несколько ступеней, и люди оказались на ровной площадке, за ней шла широкая тропа, по которой с важным видом гуляли куры. Проводник поднял палец вверх и сказал: «Горопани! Здесь будем ночевать!»
Вечера здесь тянутся долго и нудно, если не разбавить их рюмкой местного рома или стаканом пива. Ты долго не можешь заснуть от нехватки кислорода, а если и заснешь, то это не тот сон, что на уровне моря, скорее, это полубред, и хочется, чтобы быстрее наступило утро.
Мысли о предстоящем восхождении крутятся пластинкой в голове – какая будет погода, какой снег, может, все-таки надо идти было с кислородом, интересно, кто последний поднимался на Манаслу. До горы идти еще несколько дней, а внутри уже предстартовый трепет.
«А может, ты все же немного трусишь, ведь сольное восхождение впервые?» – спрашивал он сам себя, и себе же отвечал: «Не боюсь, просто волнуюсь, как всегда!»
Сегодня тропа бежала вниз по другую сторону перевала. Генрих осторожно делал каждый шаг по склону, боясь нагружать травмированную ногу. Но тут один камень на краю тропы выскользнул из глинистой влажной почвы, нога сорвалась, и Генрих, взмахнув руками, пытаясь удержать равновесие, полетел в ущелье, склоны которого были покрыты скользкой травой, пальмами и разными сухими корягами.
Его падение остановил высохший, переломленный, острый, как копье, ствол пальмы, пробил его ляжку в районе паха, и Генрих повис на нем вниз головой. Он слышал наверху крики, но ответить не мог и вскоре потерял сознание.
Нежное, ласковое «намастей» привело его в себя. Незнакомая девушка держала его за руку, он лежал на больничной кровати в небольшой чистой палате, а наверху под потолком у окна сидела маленькая ящерица и с любопытством смотрела на него своими выпуклыми глазами. «Где я?» – спросил Генрих. Девушка на хорошем английском объяснила ему, что он в госпитале Катманду, после сложной операции, и очень хорошо, что ему оставили ногу. Он машинально протянул руку, потрогал ногу – она была на месте.
Потом медсестра ему рассказала, как его вытащили из ущелья, и что, к его счастью, недалеко были французы со спутниковым телефоном, они-то и вызвали вертолет, иначе бы он истек кровью. «Так что вам очень, очень повезло», – радостно закончила она.
«Ничего себе повезло! Готовился к этому как никогда, и тут – на тебе, так повезло!» – и он безуспешно стал пытаться вспомнить, как все это произошло. Но после наркоза в голове был полный провал.
Врач оказался европейцем, что в первый момент Генриха очень обрадовало. Но его жесткий подход при осмотре уже заштопанной раны вызвал у него бурю эмоций и липкий пот на лбу. Обработав швы, хирург довольно улыбнулся: «Да, а ведь мог и все свое хозяйство на ветку намотать, а тут – глядишь, и месяцев через шесть можно снова в горы или еще куда!» – и перешел к соседней койке, над ней возвышалась груда бинтов, а под ними скрывался ее обитатель.
С соседом по палате возились долго, что-то говорили про червей в ранах, про отморожения и гангрену. От всего этого Генриху уже начинало казаться, что ему и на самом деле очень повезло.
Когда врачи ушли, Генрих спросил, обращаясь к человеку в бинтах: «Эй, привет! Как ты там?»
Немного погодя, к его удивлению, услышал по-русски: «Не могу сказать, что зае…сь! Носу пиз…ц, из ушей даже холодца не сваришь, пальцы на руках и на ногах проредили, как старый забор, разные поверхностные отморожения, несколько закрытых переломов, какие-то внутренние ушибы, и мне так же говорят, что охрененно повезло! Ну конечно, по сравнению, с теми, кто оттуда никогда не вернулся! Ну, а ты в беспамятстве все про Манаслу бредил, и как я понял, где-то перед горой, может, к счастью, тебя остановила рука провидения! Ты сам-то откуда? Без сознания ты то на русском стонал, то еще на каком-то!
– Я из Латвии.
– О! Ваших я знаю! Самая большая гора триста метров, а альпинистов, как грязи! Слышал, недавно ваши ребята в Новой Зеландии погибли!?
– Да, было, я их знал! – и вспомнил похороны трех альпинистов перед самым отъездом из дома.
Потом сосед замолчал и начал стонать, Генрих протянул руку к красной кнопке вызова врача. Вскоре у кровати появились белые халаты и начали колдовать над бесчувственным пациентом.
Очнулся он только утром и поприветствовал сквозь прорезь из бинтов: «Привет, везунчик! Я тут отъехал ненадолго, наверное, достал тебя своими стонами? Маму с того света не звал? Тогда еще поживем!»
Генриха мучило любопытство, что там за человек под бинтами со злобным чувством юмора. Он испытывал к нему невольное уважение за то, что он мог так издеваться над своим положением. Сосед то впадал в беспамятство, то приходил в себя и продолжал беседу, словно и не отсутствовал несколько часов. Спрашивать о том, что случилось в горах, почему-то было неудобно, поэтому приходилось сдерживать любопытство.
Недели через две, когда соседу стало лучше, да и Генрих уже сам мог немного передвигаться, он услышал повествование, которое, наверное, даже не предназначалось для него, скорее, это был разговор с самим собой.
– И нужен был мне этот пятый восьмитысячник?! И без него как-то неплохо было. Ну, чувствовала душа! Не перло с самого начала, лучше бы вот так, на ветке, как попугаю, башкой вниз повисеть и по-нормальному потом домой, хромая, но на своих двоих! А тут еще неизвестно, на чем! Долбаная лавина, потерянные перчатки, бл… романтика, уделаться можно. Если все закончится более или менее нормально, никаких, на хрен, гор! К тебе в Латвию буду ездить! По ровному пляжу гулять! Всем, чем хочешь, клянусь! И тебе не советую! Это в песнях лучше гор могут быть только горы, есть и другие, более доброжелательные места!
Спустя три недели мы с ним прощались. Он уже сидел, опираясь на спинку кровати, и так же, не переставая, со злобной иронией шутил над собой, над моими чудом сохранившимися органами деторождения и над всем миром.
Через полтора года, взвалив на плечи тяжеленные рюкзаки, они шагали по той же тропе, которая привела Генриха тогда на больничную койку. А перед ним маячила спина бывшего соседа по палате с его неизменной иронией: «И на хрена я опять сюда приехал! Наверное, чего-то недополучил!» Они ржали, как молодые жеребцы, и медленно продвигались наверх.
