Дмитрий Липскеров - Леонид обязательно умрет
Принесли красного вина, немного фуа-гра и подсушенного теплого кекса, нарезанного хлебными кусочками.
Официант разлил вино по фужерам и удалился.
До этого момента похожий на верблюда человек сохранял молчание, лишь издавал слегка чавкающие звуки, затягиваясь толстой пахучей сигарой. Иногда он аристократическим жестом, двумя скрещенными пальцами, убирал длинные черные с проседью волосы со лба, переводя пряди с висков за плечи.
Утякин не старался самостоятельно начать разговор, знал, что время диалога само наступит, лишь вожделенно поглядывал доктор на перстень с золотой ящеркой, украшающий руку визави.
– Что?
Разговор начался.
– Нашел, – ответил Утякин.
– Уверены?
– В наше время на сто процентов ни в чем быть уверенным нельзя!
– А на сколько процентов уверены вы?
– На девяносто пять.
– Как с тем членом Политбюро?
– Нет-нет! – замотал головой Утякин. – Здесь все по-другому!
В этом месте разговора возникла продолжительная пауза. Собеседники утоляли жажду рубиновым вином, а голод – маленькими бутербродиками с паштетом из гусиной печени.
Мило улыбался навстречу гостям бессменный директор клуба Алик. Ему было за шестьдесят, и многие стеснялись звать его просто по имени, присоединив к нему почетное «дядя».
Человек с верблюжьим лицом слегка кивнул дяде Алику.
– И кто наш разыскиваемый?
– Некая Ангелина Лебеда.
Собеседник выпустил к потолку тонкую струйку сигарного дыма, пожал плечами, не вспоминая ничего, связанного с названным именем.
– Ей восемьдесят два. Она – мастер спорта международного класса по стрельбе из арбалета. Воевала и имеет три ордена Славы. В нашей стране это очень почетно. Особенно сейчас, когда ветеранов осталось слишком мало. Тем более женщин с такой биографией.
– Я тоже из этой страны, – напомнил собеседник.
Утякин постарался заглянуть сотрапезнику прямо в глаза, ему это удалось, а увидел он в них собственное отражение – человека, заглядывающего в чужие глаза.
– Во всяком случае, последние семьдесят лет я проживаю в России.
– Конечно, – подтвердил Утякин.
Далее собеседник доктора произвел странные манипуляции. Взяв бокал, он аккуратно вылил из него несколько капель в блюдечко для масла, отщипнул от кекса крошку с изюмом и замочил ее в терпком французском вине. Затем стянул с пальца перстень и, осторожно уложив его рядом с блюдечком, откинулся на мягкую спинку кресла.
Обычно бесцветные, глаза Утякина теперь горели вожделенным огнем крайнего любопытства.
Собственно говоря, было чего так жаждать.
Внезапно ящерка, казалось, намертво прикрепленная ювелирами к ониксу, вдруг ожила, приподняв головку. Она с необычайной живостью огляделась по сторонам, затем спрыгнула с камня и подбежала к блюдечку с едой. Взбежала на него передними лапками, еще раз обернулась, а затем принялась лакомиться замоченным в вине кексом.
Попировав, золотое пресмыкающееся залезло в блюдечко целиком, вывернуло голову и вопросительно глядело в глаза человека, похожего на верблюда.
Ей не пришлось ждать долго. Крепкая холеная рука, густо поросшая черным волосом, вновь взялась за ножку хрустального бокала и уже щедро отлила из него старого бордоского в глубокое блюдце.
Ящерка стремительно плавала от одного края импровизированного бассейнчика в другой. Ее золотое тельце посылало к потолку солнечные лучики, разбавляя рубиновый нектар драгоценным металлом. Она ныряла, пуская со дна крошечные пузырьки, взлетала над поверхностью игриво и грациозно и опять скрывалась в винной пенке.
Лицо Утякина аж раскраснелось от просматриваемого зрелища, или отблески играющего вина делали его щеки более живыми. Он будто вкушал зрелище, как пищу, но не гурманом в этом был, а ненасытным поглотителем.
Плавание ящерки продолжалось еще несколько минут, затем хозяин перстня постучал о край стола фисташкового цвета ногтем указательного пальца. Ящерка отреагировала на призыв, выбралась на край блюдечка, встряхнула золото чешуи, освобождаясь от винных капель, затем неторопливо пробежалась по краю стола, добралась до оникса, расположилась на камне и замерла ювелирным изделием.
Хозяин перстня привычным движением возвратил драгоценность на волосатый палец.
Утякин тяжело сглотнул.
– Ну-с!..
Диалог продолжился.
– Так вот, Чармен Демисович, – собирался доктор с мыслями. – Анализы поистине фантастичны! Невозможно ожидать ничего лучшего!
– Как у вас?
– И у вас…
– Чудо природы?
– Не думаю, что природа на такое способна! – с уверенностью проговорил Утякин.
– Природа, может быть, и не способна, – уточнил Чармен Демисович, указывая пальцем в потолок, – но Он способен на все!
– Но почему именно эта старуха?
– А это не вы у меня, а я у вас должен спрашивать!
– Да, конечно! – согласился Утякин.
Прерывая серьезный разговор, к столу, широко улыбаясь, подобрался дядя Алик.
– Рад-рад, – приговаривал он, пожимая руку Чармена Демисовича двумя горячими ладонями. – Все ли в порядке?
– Все отлично, Алик, спасибо… Как сам? Дети?
Все знали, что у дяди Алика молодая жена-красавица и двое чудных детишек-погодков. Сия нагрузка помогала Алику не стареть и держаться молодцом. Лишь одна страстишка мешала отличной жизни дяди Алика – игра в покер на интерес. Если день проходил без часовой тренировки, щеки Алика отвисали, как у старого добермана, угасало либидо, а желудок выказывал неудовольствие несварением.
В подвале клуба имелось небольшое казино, в котором Алику играть не разрешалось, но наблюдать за движением карт он мог беспрепятственно, что было равноценно просмотру стриптиза, после которого не следовало разрядки.
Сегодня щеки Алика смотрелись как после лифтинга, не дряблые, похожие на румяные яблочки.
– Шпилил? – поинтересовался Чармен Демисович.
Алик кивнул.
– Надо понимать – удачно?..
– Еще бутылочку за мой счет? – таким был ответ дяди Алика.
– Спасибо, дорогой, но мы с Михаилом Валериановичем и так переборщили… Да и возраст мой…
– Какие ваши годы? – картинно развел руками Алик. – Вам же и шестидесяти нет!
– Ну уж, ну уж!.. – слегка улыбнулся Чармен Демисович, раскуривая сигару.
Утякин все эти расшаркивания считал полной бессмыслицей. Ему казалось, что, просиживая время в ресторанах и клубах, попросту теряешь драгоценность жизни. Михаил Валерианович не выносил табачного дыма и вкуса алкоголя. Табак считал просто ядом, а от вина у него начиналось головокружение, как у юнца. Только ляжет в постель и закроет глаза – все плывет в голове, будто мозг превращается в карусель!.. Когда приходило время конца застолья и Чармену приносили счет, Утякин старался не заглядывать в него, зная, что за алкогольную отраву выставлена цена в несколько тысяч долларов. Как-то Чармен Демисович забыл кредитную карточку и расплачивался толстой пачкой американской валюты. У Михаила Валериановича чуть было ноги не отказали. На эти деньги можно было приобрести пусть и отечественный, но все же автомобиль.
Еще раз поклонившись, дядя Алик отбыл к другим гостям, оставив странную парочку продолжать свой таинственный разговор.
– А как ее кожа?
Утякин слегка опустил голову, выражая тем самым некоторую печаль.
– Кожа, как у всех…
– У тебя какие наработки?
– Ну, вот на ней и испробуем…
– Не тяни время!
– Что же ваше животное, э-э, пресмыкающееся, о коже не позаботилось? – с раздражением и укором поинтересовался Михаил Валерианович.
– Ты, Мишенька, куда-то не в ту область полез! – Маслины глаз Чармена Демисовича еще более почернели, а пухлые губы сжались. – Благодаря кому ты еще на этом свете, докторишка маленький!.. Ишь, тля, животное обвиняет! Ты уже сорок лет ищешь средство, а толку!.. Ляпнешь еще что-нибудь подобное, меня больше никогда не увидишь!
Утякин дрожал всем телом от унижения, но от дальнейшего препирательства отказался. Знал, по чьей милости существует. Выворачивало от униженных амбиций, но держался доктор благодаря ужасу, который пересиливал ущемленное самолюбие. Михаил Валерианович непременно мечтал видеть своего сотрапезника как можно чаще.
– Еще бы одну процедуру… – прошептал Михаил Валерианович.
– Она не вечная! – отрезал Чармен. – Когда заслужишь!..
– Я – заслужу!
Более они ни о чем не говорили.
Чармен Демисович вальяжно покрутил пальцем, и сие действие не осталось незамеченным официантом. Халдей помчался к кассе, ненасытным желудком ожидая щедрых чаевых.
Чармен Демисович, опираясь на трость с серебряным набалдашником, отлитым в виде головы старого бедуина, опираясь скорее для антуража, нежели за надобностью физической, вышел из клуба и, едва заметно кивнув Утякину, уселся в белокожий «Бентли». Дорогая машина неторопливо отплыла от края тротуара и понесла своего седока в сторону Лубянской площади.
