Виктор Пелевин - ДПП (НН) (сборник)
– Давай, Танек, не тормози! – прошептал Сракандаев.
Бинги нигде не было. Степа снова взялся за свою зоотехническую работу.
«Триста шестьдесят шесть, – подумал он. – А почему? Непонятно… Ведь тоже прикидывает человек, считает, боится ошибиться. Надеется, что все обойдется… Про душу думает…»
Цифры означали, что в Сракандаеве, точно так же, как и в нем самом, шла мучительная борьба добра и зла, света и тьмы, только эти вечные субстанции протекали сквозь чужое сердце по неведомым руслам. Степа ничего не понимал про эту враждебную вселенную, про этот антимир, который был сейчас так близко…
Опустив глаза, он увидел ягодицы Сракандаева и вспомнил фрагмент своего сна – овальный вырез в трико ночного незнакомца. Он отвел взгляд, но увиденного было достаточно, чтобы вспомнилось предсказание, сделанное по телефону Простиславом.
«Войдешь в пещеру в бездне, – изумленно подумал он. – А ведь точно… Все знали китайцы! Пять тысяч лет назад все знали!»
Порошок между тем действовал все сильнее. Степа перестал слышать крики Сракандаева – вернее, перестал их воспринимать. Пронзительное «И‑ааа», которое Сракандаев издавал с интервалом в несколько секунд, стало подобием звуковых обоев.
Что-то произошло с его зрением – похоже, начинались галлюцинации. В один момент перед ним была дергающаяся человеческая спина в складках жира, а в другой он совершенно ясно видел, что накачивает велосипедным насосом большого толстого зайца, который почему-то кричит ослом. Этот заяц был такой белизны, что Степе приходилось щурить глаза. Потом он закрыл их совсем и понял, что может видеть свои мысли. Одна из них оказалась совершенно поразительной.
Степа увидел белое «34» – совсем как в тот вечер с Мюс. Но ее красного «66», огромного и неподвижного, нигде не было. Вместо этого вокруг летало небольшое синее «43» Сракандаева, описывая безумные рваные круги, как летучая мышь в сумерках. Два числа отталкивались друг от друга, словно магнитные полюса одного знака, и так продолжалось до тех пор, пока после очередного кувырка они не сложились в невозможное, ядовито-зеленое «77».
За этим числом открылась целая галерея образов: они со Сракандаевым, в черных рубахах, с факелами в руках, грохочущим шагом идут к огромному костру в шеренге с такими же крепкими ребятами… Надежное мужское товарищество, воспетое Де Садом… Вскинутая в римском салюте рука… Степа почувствовал, что все это не нравится ему до тошноты. Кроме того, он понял, что число «77» одной природы с «66» – оба сулят ему что-то опасное и дурное, хотя и непонятно почему.
Он почувствовал себя беззащитным и маленьким среди этих огромных цветных цифр – чужих, равнодушных, оглушительно трубящих на него ослом. А ведь у него было свое заветное число… Где оно теперь? Неужели оно покинуло его в этом сумрачном пространстве греха и падения, и осел растопчет его своими четырьмя копытами, тряся над ним тремя отростками – ушами и хвостом?
НЕТ.
Степа снова увидел вверху белое «34», похожее на пару обнявшихся ангелов. Теперь оно казалось совсем маленьким, так глубоко в бездну он сошел по лестнице порока. Но все же его можно было различить. Степа молитвенно поднял руки, заставив Сракандаева недовольно мыкнуть. И тогда из белого «34» ударил луч, который осветил все вокруг и погас, коснувшись Степиного лба. Число «34» исчезло. Но Степа знал, что это не страшно, потому что теперь оно было в нем. Оно снизошло.
Его ум заработал совсем иначе, чем секунду назад.
Осел был могуч. Очень могуч. Но было одно животное, которого он боялся. Был зверь, способный его победить…
«34» сверкнуло в Степиной голове и стало словом «волк».
Это слово начиналось с третьей буквы алфавита. Всего букв в нем было четыре. Тридцать четыре! Три согласных, четыре буквы. Двойное «тридцать четыре»!
«Волк! – подумал Степа. – Как же я не догадался? Волк!»
Он длинно завыл на лампу торшера. Сракандаев повернул к нему рассыпающееся на цветные осколки лицо, осклабился и спросил:
– Ну как порошочек?
Степа опять завыл, а потом его вой превратился в рык такой силы, что Сракандаев согнулся и задрожал, прижавшись грудью к полу.
«Пикачу был маленькой тихой свинкой, – подумал Степа, – но злые люди разбили его сердце. И он стал волком! Он теперь волк! Волк! Волк!»
«34» еще раз вспыхнуло в его мозгу, окончательно сплавив его с собой в одно целое. Когда огонь угас, Степы уже не было. Возле елозящего на коленях Сракандаева стоял Степной Волк.
DER STEPPENWOLF.
Он сильно отличался от Степы.
Степе были нужны какие-то резиновые инструменты. Степному Волку они были ни к чему. У него имелся собственный инструмент – серый угловатый DER, покрытый клочьями жесткой шерсти и вполне готовый к тому, чтобы кого-нибудь дернуть. Степной Волк потянул за красную кочерыжку, и лингам победы выскочил из пещеры в бездне.
– Ну что, ослик… Сейчас ты ответишь за все, – прошептал Степной Волк почти нежно, сдерживая рвущееся из горла рычание. – Сейчас ты узнаешь, что такое Степной Волчий Хуй! На! На! На-На!
– Татьяна! – закричал Сракандаев. – Я не могу! Татьяна!! Нет! Нет! Да! Да!! ДА!!! ТАТЬЯНА!!!!
Он замолотил рукой по полу, словно сдающийся борец.
И Степной Волк понял, что Осел низвергнут.
Как только это стало ясно, Степа ощутил, что он больше не Степной Волк. Он снова был собой, и в темноте перед его закрытыми глазами уже не вспыхивали молнии и не проплывали числа. Степа не понимал, как он мог оказаться в такой дикой ситуации. Но Сракандаев, несмотря на агонизирующие крики, так умело качал своим мягким задом, что ситуация все продолжалась и продолжалась, хотя сам Степа уже ничего для этого не делал.
Он моргнул несколько раз, чтобы привести глаза в фокус, и увидел перед собой чье-то знакомое лицо. Но это был не Сракандаев. Прошло несколько секунд, прежде чем он понял, кто это.
С портрета на столике, добродушно улыбаясь, глядел Путин в кимоно. Глядел он, ясное дело, не на вакханалию в кабинете, а куда-то вдаль – туда, где простирались зеленые просторы Евразии, свинцовые воды Атлантики и желтые дюны аравийских пустынь. И думал он явно не о них со Сракандаевым, а о чем-то важном, путинском. Но Степа не сомневался, что краем глаза Путин видит не только мировые пожары и бури, но и их со Сракандаевым, и не особо одобряет происходящее в комнате, хотя, конечно, не станет за это карать – не те времена. И все же что-то подсказывало Степе, что после новой галочки в деле спрос с него будет чуть строже. И спрашивать будет не Путин, а он сам. И так же спросит с себя Сракандаев.
А за то, что после случившегося им разрешено будет жить дальше и не просто пресмыкаться где-то во мраке, а дышать полной грудью, не боясь ни травли, ни ночного стука в дверь, он испытал к новой эпохе такую благодарность, такое доверие, такую нежность, что эти чувства, достигнув невозможного зенита, естественно переросли в неостановимую судорогу любви. Со Сракандаевым, видимо, произошло то же самое – не поворачиваясь, он упрямо дернул спиной, взмахнул своими длинными белыми ушами и зашептал жаркой скороговоркой:
– Семь центов, семь центов! Семь центов!
11Сидя в вагоне-ресторане, Степа пил коньяк, поглядывая на свое отражение в окне. Когда поезд проносился под мостом или мимо какой-нибудь темной стены, становился виден мужчина с всклокоченной бородой и ввалившимися глазами, одетый в помятую рясу. Зрелище вызывало тяжелое чувство.
Рядом с бутылкой на столе лежали мятые уши Сракандаева – памятный подарок, который Степа получил в обмен на красный лингам победы. Степа чувствовал весь символизм этой операции, так жестоко рифмующийся с новейшей историей России. Это делало его состояние еще мизерабельней. Хуже всего было то, что он даже не понимал, чем кончилась битва при «Перекрестке» – победой или поражением.
«Но пораженья от победы ты сам не должен отличать», – говорил Пастернак.
Степа со школы уважал Пастернака, зная, как трудно среди отечественных заложников вечности у времени в плену найти таких, которые не страдали бы стокгольмским синдромом в острой гнойной форме. Но все равно завет классика не грел.
«Вот оно как, – думал он, глядя на мерцающего в окне грешника. – Едет по России поезд. В нем сидит обычный парень, симпатичный и скромный. И никто даже не догадывается, что это и есть тот самый Пидормен, о котором все слышали столько невероятных историй…»
– Можно к вам присесть?
У стола стоял милиционер из линейного отряда – он уже несколько раз проходил мимо, привлеченный, видимо, романтическим видом Степы. Степа пожал плечами.
Милиционер сел напротив.
– А что это у вас за тряпочка? – спросил он.
Степа молча подвинул ему уши через стол. Милиционер с интересом взял вещицу в руки.
