Юлия Андреева - Предсказание
– Разумеется, нет. Ибо грех словоблудия равен греху умолчания, и когда на море шторм, тихо спят его глубины. Глубины с глыбинами, вот, – он показал руками, – с какими рыбинами, крабами, раками. Глубина, колодец, вход в темные, недоступные эрогенные зоны земли.
Лада перевернулась на другой бок и погладила спутавшиеся во сне волосы Питера. За окном волочил свое существование серый и, казалось, наскучивший самому себе день. Питер спал, и Лада, не желая мешать ему, тихо лежала в постели, размышляя на отвлеченные темы.
Наверное, стоило использовать время более продуктивно, во всяком случае, написать, наконец, стихи, которые заказала Ольга, но ничего путного не лезло в голову. Поэтому она решила переписать все те странные сны, в которых Агасферу виделись предсказания связанные с грядущей мистерией. Ну, предсказания не предсказания, а, во всяком случае, некоторые посвященные называются по именам, а кого-то она знала лично.
«– Что? Андрей Головин? Предок Пушкина? Собирается ли он когда-нибудь родить нам солнце русской поэзии?
– Ну да, он на сносях. Но только не сразу же Пушкина, не вот так вдруг и Пушкина, опомнитесь, господа! Сначала, по крайней мере, его мать.
– Не хочу мать его! Хочу Пушкина.
В разговор вступает подошедший Маяковский.
– Светить – и никаких гвоздей!
– Владимир Владимирович! Автограф.
– Еще чего, придумали, в темноте автографы раздавать. Трясите Головина!
– Но он поэт, а не фиговое дерево, отказавшееся дать фигу самому Христу. То есть, образно говоря, смоковница, она же фиговое дерево, дала-таки ему именно фигу. Не плод, конечно, но называется так же. А еще Головин не крокодил, укравший солнце, он его не крал, он его не родил.
– Пока не родил, пока… Не будем трогать Головина. Он пишет…
– А может, совокупляется где. Он ведь не прост, не наркоман, а на колесах, не Емеля, а с трубой. Головин – он один.
– Так размножьте его, растиражируйте… Это же страшно, в самом деле: не будет Головина – не будет и Пушкина!
– Может, его еще в красивую обложку одеть?
– В вицмундир.
– А в арестантскую робу не хотите?
– Все мы вышли из Гоголевской шинели…
– Шанель Коко диктует моду от Парижа до Парижа, от Петербурга до Петербурга. А вы знаете, сколько на планете Санкт-Петербургов? И не сосчитаешь.
– Так где же, в конце концов, произойдет мистерия?
– Где столпотворение и давка? Я понимаю. Народ помнут.
– Ну, потеснят немножко, так ведь не кто-нибудь, а гении. Гладите! Темнокожий молодой человек – никак Пушкин?
– Никак нет-с. Дюма отец-с.
Над городом нависает Гоголевская шинель, из нее валят литераторы. Ворот шинели вздрагивает, как волны, и над ними появляется солнце.
Все вместе: Пушкин! Пушкин!»
«… – За одного Битого двух небитых дают. За одного Андрея Белого два черных застрелились. За одного Сашу Черного всю красную армию!» – Лада остановилась, переводя дыхание: мало того, что она записала давно увиденный сон, так тут же ей словно начали диктовать следующий, а это было уже явной переработкой.
«– Сегодня поэт не тот пошел, уже не вчерашний, а вчерашний не позавчерашний, а позавчерашнего, вообще нельзя было…» – прочла Лада.
– Пришел час, – произнес кто-то над ухом Лады, и она попыталась проснуться.
– Час икс? – Лада села, поправляя волосы.
– Игрек. Собирайся. Через пару минут сюда придет Ольга Дан.
– Ага. – Лада встала, и, не увидев никого в комнате, села обратно.
– Собирайтесь, вам говорю, – настаивал невидимый собеседник. – Надо Копье Власти выручать.
Лада кивнула головой, и, сняв с себя платье, взяла со стула футболку и джинсы, которые час назад прислали вместе с другим гардеробом из дома.
– Ну что вы делаете? Я же невидимый, а не бесчувственный! Хоть бы сказали, мол, отвернись, – возмутился незнакомец.
– Я вас не стесняюсь, – Лада оделась и пошла в ванную ополоснуть лицо. – И потом, я ведь все равно не знаю, отвернетесь вы или нет.
Разговор с невидимым оппонентом не смущал ее не потому, что для поэтов такие беседы дело самое что ни на есть обыкновенное. Просто она еще не до конца проснулась и мало что соображала.
В прихожей зашуршало, лязгнул замок, и охрана пропустила Ольгу Дан.
– Готова, – не спросила, а скорее констатировала она, оглядывая сестру.
– Только его не буди, – попросила шепотом Лада, бросая нежный взгляд на спящего любовника. – А ты не знаешь, это надолго?
В воздухе просто витало дремотное нежелание что-либо делать. Весь облик младшей сестры, такой уютный и домашний, не создавал даже незначительной иллюзии что с таким помощником Ольге удастся хоть что-нибудь сделать.
Ольга тряхнула головой, отбрасывая не вяжущиеся с грядущим походом мысли.
– Готова, тогда пошли, – она резко повернулась, но, поскольку сестра продолжала стоять столбом и любоваться дрыхнущим Питером, ей пришлось все-таки немного задержаться, взяв Ладу за руку. – Запомни: мы идем просто забрать Копье. Сигнализацию отключат мастера своего дела, мы просто должны найти большую деревянную палку с наконечником и выйти с ней.
– А если… – Лада не изменила позы, и даже не смотрела в сторону сестры.
– Если появятся другие «если», я возьму их на себя, тебе предстоит только взять Копье и отдать его Агасферу. Все. Надеюсь, хоть с этим ты справишься?
– Конечно, Оля, – Лада, наконец, оторвалась от Питера и лучезарно улыбнувшись, вышла в коридор.
– Когда за сестрами закрылась дверь, Питер открыл глаза и бесшумно сел на постели.
«Итак, – они вступили в схватку».
Питер огляделся: охраны поблизости не было, должно быть, стражи заняли оборонительный пост на кухне или пошли провожать девочек.
Разумеется, он сразу же догадался, о какой коллекции шла речь, ведь антиквары-коллекционеры собирали предметы, так или иначе являющиеся частью его жизни, а значит, он просто не мог не встречаться с ними время от времени. Питер любил трогать милые безделушки, возвращающие его в события далекого детства и юности, заставляющие вспоминать ушедших друзей и любимых. Конечно, он тяжело, даже болезненно, воспринимал исчезновение в городе какой-нибудь хорошенькой церквушки, но не менее печальной была разлука с вещами и вещичками, в которых было сохранено воспоминание о пережитой любви.
Не менее тяжело расставался он и с мрачными воспоминаниями, например, с заспиртованной Петром I головой любовника и камергера Екатерины Виллима Монса. Как она пугала его маленького, эта страшная голова, глядящая из банки в личной опочивальне Екатерины – страшный приговор царя. Заставить жену ночью и днем любоваться на голову своего несчастного любимого. Потом, уже после смерти государя, банка с головой перекочевала в подвал Кунсткамеры, где продолжала свое существование в качестве анатомического экспоната. Там-то ее и обнаружила Екатерина II, которая отдала распоряжение предать земле бренные останки кавалера Монса.
Может показаться странным, но успевший к тому времени привыкнуть к голове в банке Питер вдруг начал сожалеть о ней, как могли сожалеть в свое время опальные тамплиеры, утратив, ко всему прочему, еще и голову Бафомета.
Другой любимой его забавой был человеческий скелет огромного роста, в котором юный Питер видел сказочного великана. Смотря на скелет, мальчик представлял себе как этот громила жил себе в неприступном замке, занимаясь магией или алхимией. Пока какой-нибудь прекрасный принц не убил его в честном или бесчестном поединке.
С тех пор жил-поживал скелет в Кунсткамере, никого не трогая, и жил бы до наших дней, если бы не прогремела революция. Молодое правительство решало более важные вопросы, нежели содержание экспонатов, многие из которых за ненадобностью были выброшены вон.
Во всей этой неразберихе потерялся череп огромного человека. И вот тут-то со скелетом начали происходить удивительнейшие вещи. Прежде-то он, скелет скелетом, спокойно занимал отведенное ему место. А тут, по всей видимости, обнаружив пропажу, решил скелетина непременно отыскать свою голову. С того дня работники музея начали встречать его то в одном, то в другом коридоре.
Бывший директор Кунсткамеры Рудольф Итс, например, откровенно признавал наличие в Кунсткамере бродячего скелета, оговариваясь при этом, что тот только ходит, не принося никому никакого вреда.
Так бы и гулял скелет по музею, если бы в один прекрасный день кто-то не додумался прикрепить к нему чужой череп. Должно быть, призраку такая замена понравилась, так как с того дня он уже не бродил где ни попадя.
Будучи еще маленьким и воспринимая мир глазами ребенка, Питер воспитывался среди странной, карнавальной жизни Российского Олимпа, где всем заправлял сказочный богатырь. Разбуженная его затеями Рос сия вертелась в невиданном доселе буйстве красок и ассамблей.
Славили Бахуса, прозванного Ивашкой Хмельницким, и Венеру, почитали Нептуна и Пана. И пили, ужас как пили, по высочайшему повелению, до последней капли все – мужчины и женщины, водку да перцовку.
