Вадим Норд - Вероника желает воскреснуть
– Вот в этом-то и вся суть, Константин Владиленович. Кому обороты важнее, а кому репутация.
– Вы хотите сказать, что у вас в «Бель Элен» не раскручивают клиентов на бабло?!
Слово «бабло» и все производные от него слова Александру не нравились. Коробили, резали слух.
– Не раскручивают, – подтвердил он. – И вам это должно быть известно, Константин Владиленович. При вашей-то осведомленности.
Неприятно было говорить собеседнику неприятные слова, но что поделать – сам захотел, можно сказать, напросился.
– Да бросьте вы! – скривился Карачевский. – Не морочьте мне голову! Всюду одно и то же, все одним миром мазаны.
– Вы ошибаетесь, – возразил Александр. – Как говаривала моя бабушка, царствие ей небесное, «десять раз по десять копеек когда рубль, а когда десять раз по десять копеек».
– Это вы к чему, Александр?
– К тому, что не все одним миром мазаны…
Карачевский поднялся, достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, открыл его не глядя, так же не глядя достал несколько купюр, швырнул их на стол и молча удалился.
«Знакомство закончено», – подумал Александр, подзывая взглядом официанта.
Поразительно, но Карачевский, не отсчитывая денег, тем не менее оставил на столе сумму, равную тому, что он наел и выпил. Точь-в-точь, с округлением до сотни. Чаевые за двоих оставил Александр.
– Прежде чем требовать объяснений, подумай о том, понравятся ли они тебе, – тихо сказал Александр, вставая из-за стола.
За отсутствием собеседника пришлось обращаться к стулу, на котором тот сидел.
«Schadenfreude ist die beste Freude»[32] – гласит немецкая пословица.
Иногда это верно. Иногда так и тянет позлорадствовать.
Хоть немного. Хоть самую малость.
Злорадство было наказано спустя какие-то считаные часы. Александр обмолвился Алене, что ел сегодня морские гребешки с лососем, и даже не успел высказать мнение об этом блюде, как получил допрос с пристрастием.
– Сколько это еще может продолжаться?!
В голосе Алены боль смешалась со страданием, она впала в глубокий минор. Она рассеянно царапнула ноготками по груди Александра и тотчас же отдернула руку, словно обжегшись. А затем засверкала глазами, начала раздувать крылья точеного носа, звучно хлопнула ладонью по матрасу, будто ногой притопнула, и вылила на Александра целую бочку обвинений. Разных – в неверности, в пренебрежении, в непонимании… Это просто пытка, когда сидит рядом с тобой в постели очаровательная обнаженная женщина, которой гнев добавляет изрядно шарма, сверкает глазами, манит желанным до ненасытности телом, белым, гибким, страстным телом, каждый сантиметр которого излюблен до невозможности, и говорит тебе гадости.
Это очень похоже на контрастный душ, который принимаешь по принуждению, а не по своей воле. Только после водных процедур на душе не остается липкого жгуче-колючего осадка.
14. Луч света
Что такое «луч света в темном царстве», знает любой уважающий себя актер, потому что этой фразой критик охарактеризовал Катерину из драмы Островского «Гроза». Островский в русском театре подобен Шекспиру в английском, а Катерину можно сравнить с Гамлетом. Она и есть Гамлет, только в юбке – беспокойная мятущаяся душа, протестующая против того, что ее окружает.
Вероника часто использовала эту фразу, преимущественно в ироничном контексте, когда хотела проехаться по чьему-нибудь адресу. «Ах, он мнит себя лучом света в темном царстве». «Наш луч пришел – сейчас все вокруг засияет». «Мне этот луч света ни к чему, я в темные царства с фонариком хожу». Прикольное ведь выражение, не правда ли?
А тут вдруг в личном темном царстве появился луч света. Сначала тонюсенький, почти незаметный, забрезжил. Это когда после первой встречи с Соймоновым Вероника сидела у себя дома и безостановочно щипала себя за ляжку – все никак поверить не могла, что это наяву, а не в бреду и не во сне. Ущипнет, посмотрит на визитные карточки, которые оставили Соймонов и его помощник, вдохнет запах дорогого мужского парфюма, все еще витающий в квартире, тряхнет головой – и снова ущипнет. Ну, кто в такое поверит? Так только в кино бывает, да и то исключительно в индийском – чтобы с утра в петлю собираться лезть, а ближе к вечеру с поклонником-миллионером общаться. Пардон, не миллионером, а миллиардером. Круто-то как! От такой радости недолго и умом тронуться.
Но то был тонюсенький лучик, слабый. «Помнят меня! – радовалась Вероника. – Помнят! Да еще какие люди помнят! Но помнят и помнят, а дальше-то чего?
Лучик стал ярче, когда соймоновский помощник заговорил об операциях. Сначала Вероника и слышать ничего не хотела, боялась, что еще хуже сделают, но ее убедили. Ее вообще так легко убедить… Она такая доверчивая…
И в то же время очень недоверчивая. Еще бы, доверилась однажды каким-то шарлатанам, хватит! Доктор ей сначала не понравился – молодой, симпатичный, ясно дело, у такого на уме одни радости жизни. Вероника почему-то представляла, что ею будет заниматься какой-нибудь маститый профессор, а то и академик (Соймонов же договаривался, не кто-нибудь), седовласый, почтенный, окруженный толпой учеников. На этот раз все должно было быть серьезно, чтобы без проколов и осечек. А тут какой-то юнец, ну – не юнец, а молодой человек, внешне сильно похожий на непутевого сынка Леночки Горобейко. Бедная Леночка, три года назад о ее сынке вся Москва судачила.
Инфантильный молодой человек девятнадцати лет от роду, изрядно замордованный деспотичной матерью (Леночка та еще Марфа Посадница, ее даже режиссеры боятся), поднимал самооценку в Интернете, оскорбляя налево и направо совершенно незнакомых людей, а также регулярно совершая то, что на юридическом языке называется распространением заведомо ложных сведений. В общем, развлекался как мог. В конце концов дошел до того, что однажды утром опубликовал в Сети обращение, написанное от группы террористов-антиглобалистов, в котором сообщал, что сегодня, ровно в полдень, будет взорван международный деловой центр «Москва-Сити». Уповал на прокси-серверы, якобы обеспечивающие абсолютную анонимность, но был очень удивлен, когда за ним пришли еще до полудня. К кому Леночка только не ходила, перед кем только на коленях не стояла, добиваясь, чтобы ее дураку дали условный срок. Светило-то ему несколько лет отсидки, дело ведь нешуточное.
Видимо, это случайное сходство и настроило Веронику против доктора Берга. Подсознательно, нами ведь на самом деле управляет подсознание, это мы только льстим себе, уповая на свой разум и свою волю… Вероника даже подумала, что Соймонов пожалел о своем бескорыстном благородстве и решил подыскать для нее кого-нибудь подешевле. Да, представить трудно, но такая мысль закралась в душу и какое-то время сильно беспокоила Веронику. Дешево хорошо не бывает, молодо-зелено и так далее. Нет, если, конечно, выбирать, с кем пару недель в Тоскане или на Крите провести, то тут доктор Берг пришелся бы весьма кстати. Это же настоящий викинг, бог Тор в его земном воплощении – чеканный профиль, твердо очерченный подбородок (подбородок – это характер, а от мужчин с характером Вероника всегда млела), широкие плечи, сильные мужские руки, ладная попка (очень важная для мужчины часть тела, кстати говоря)… И карие глаза, которые (у Вероники создалось такое ощущение) видят тебя насквозь. Красавец! Отрада для души!
Но далеко не каждому, кто может стать отрадой для души, можно доверить свое лицо и свою грудь. Доверить сокровенное можно только тому, в ком ты на все двести процентов уверена. А где найти такого пластического хирурга? Кто его порекомендует? Вот и пришлось довериться выбору Соймонова. Соймонова сильно озадачивать не стоит – он как вспомнил о Веронике, так и забыть может. Сказано, что доктор Берг – один из лучших, значит, надо в это верить. Как бы трудно ни было поверить, а надо.
Акции доктора Берга резко скакнули вверх (до заоблачных, можно сказать, высот) в тот день, когда Вероника устроила ему скандал по поводу отека на носу. Стыдно теперь вспомнить, как она себя вела и чего наговорила. Боже мой! Даже кислотой облить грозилась… Мама дорогая, откуда только такая мысль в голову пришла? Живого человека – и кислотой? Вероника на такое никогда бы не решилась. «Одно дело – ляпнуть, другое – сделать», – говорил покойный режиссер Басовский, требуя от актеров настоящей игры. Но ляпнуть-то ляпнула…
Этот грех Вероника за собой знала – на пике эмоций из нее так и рвалась наружу девчонка из рабочего поселка, наглая, хамоватая, никому не дающая спуску и не слишком разборчивая в словах и жестах. Сколько Вероника ни работала над собой, как ни пыталась сдерживаться – все без толку. Еле-еле отучилась от плебейской привычки упирать руки в бока, вместо этого скрещивала их на груди, так выходило гораздо достойнее, аристократично выходило. А вот языку укорот давать не могла. Это все знали, что у Алецкой язык по-настоящему без костей. Кто-то осуждал, кто-то относился с пониманием. Она же не просто так, с места в карьер, а только когда на нервах. И потом – женщине простительно. Женщина – тонкое, нежное, утонченное и оттого весьма нервное создание. Если у женщины нервы, как корабельные канаты, то это уже не женщина, а баба. Или, согласно буддийским верованиям, человек, достигший полного просветления, когда ничто мирское уже не способно волновать. Доктор Берг, наверное, тоже буддист – уж больно он невозмутимый. А может, и не буддист, с чего ему быть буддистом, может, просто такой человек – вежливый и все понимающий. Понял, что не со зла Вероника свирепствует, а потому что беда у нее, и повел себя наилучшим образом. Молодец! Другой бы наговорил в ответ гадостей и отказался бы иметь с ней дело. Берг тоже чуть не отказался (по тому, как подернулись ледяной коркой его глаза, было видно, что он не шутит и не понтуется), но это не его вина – Вероника, не встретив отпора, сорвалась с катушек окончательно и начала нести такое, чего ни один уважающий себя человек не потерпит. Но обошлось, слава богу, что обошлось! Когда отек стал сходить, Вероника окончательно осознала, какой дурой она выглядела в тот злополучный день. Даже извиниться потянуло, но, с другой стороны, инцидент был предан забвению, а старое лучше никогда не ворошить. Забыли – и навсегда. «А кто забудет – тому два долой», это не совсем правильно. Это так – для красного словца.
