Тамара Кандала - Шассе-Круазе
Проскочив обычную фазу влюбленности, они, счастливые, вошли в глубокие воды приятия, понимания, сродства, искренности. Не было экзальтации, но было ощущение полноты, правильности и полной гармонии, когда каждое движение души и тела вознаграждается адекватным ответом.
Он лежал рядом с ней на животе, вытянув руки вдоль тела. Во сне одна сторона лица была прижата к подушке. Рот и ноздри слабо подрагивали, как будто он вдыхал запах цветка или собирался поцеловать ребенка. Лора подумала, что сила личности и обаяние этого человека преодолевают все показное не только в нем самом, но и в окружающих и доходят до самых печенок. Она почувствовала, как ее сердце попало в тиски, и теперь эти тиски сжимаются. И там, у него в постели, к Лоре пришла та самая Радость, о которой говорила Беа. Но радость эта как бы не принадлежала ей одной – это было огненное колесо, катящееся через пространство и мир.
– Мы будем жить долго и счастливо, – сказала Лора тихо. – И, когда придет время, повесимся на одной веревке.
Карл открыл глаза и посмотрел на нее из своего беспокойного сна – это было самым замечательным признанием в любви, которое пришлось ему услышать в своей жизни.
– Для меня было большим сюрпризом узнать, что ты содержишь клинику, приют для больных детей. – Лора с Карлом завтракали на кухне.
– Брошенных, – уточнил Карл.
– Это что, благотворительность души? Желание поделиться? Жалость? – Теперь Лора хотела понять все, что касалось любимого.
– Это элементарный долг. И никакая высокопарность тут не уместна. – Карл нервно дернул головой и замолчал.
– Я просто хочу понять, – виновато пробормотала Лора, понимая уже, что эта тема болезненна для ее возлюбленного.
– Хочешь коньяка в кофе? – Похоже, он пробовал уйти от ответа.
– Нет. Я хочу услышать все, что ты собираешься мне сказать, абсолютно трезвыми ушами.
– Ну хорошо. – Карл смотрел на нее несчастными глазами. – Там, в этом приюте, как ты его назвала, живет моя собственная… дочь. Вернее, дочь моей дочери. Официально, внучка.
Теперь пришла очередь Лоры застыть от изумления.
– Ты хочешь сказать, дочь Габриэлы? И сколько ей лет? Она тоже с синдромом?
– Тоже. Почти двадцать. Ее зовут Анжела.
И Карл рассказал ей историю появления Анжелы на свет. Со всеми подробностями, как на сеансе психоаналитика.
– Теперь можно понять все «странности» Габриэлы. И, мягко говоря, неуравновешенность.
– Мягко говоря… Я ее дважды из петли вытаскивал.
– И она действительно считает, что это твой ребенок?
– Не думаю, она для этого меня достаточно хорошо знает. Но это не мешает ей меня этим несуществующим фактом всю жизнь морально шантажировать.
– Невозможно шантажировать несуществующим фактом.
– Но не могу же я на весь мир кричать, что никогда не трахал свою дочь! Сама тема обсуждения – уже шантаж.
– Ты можешь сделать тест ДНК на отцовство.
– Ты не понимаешь, о чем ты говоришь, сам факт, что я пошел на это, говорит о том, что есть сомнения. А у меня их нет. А потакать ей я не хочу. При отрицательном результате Габриэла первая заявит, что ребенок может быть и не мой – в ту ночь ею попользовались не меньше полдюжины жеребцов, – но раз я согласился на тест, значит, я признаю сам факт сексуального акта. Ты, радость моя, даже не можешь представить степень извращенности ее мозгов.
– Отчего же не могу? После ее милейшего перформанса на сцене Клуба очень даже могу. Но Габи же уверяла, что хотела этого ребенка, она навещает Анжелу?
– Нет. Вся ее готовность воспитывать ребенка сдулась, когда она поняла, что девочка с синдромом. Она ее стесняется. Анжелой с самого детства занимаюсь я. Малышка думает, что я ее отец. И я решил ее не разубеждать.
– Боже, наверное, я ее видела на одной из фотографий Томки! – сообразила вдруг Лора.
– Вполне возможно. Она и сама занимается фотографией. И обожает возиться с малышней. Очень добрая девочка.
Потом Лора признается Томки:
– Он такой сильный! А мне его так жалко!
– Это и есть любовь, – ответила на это Томки. – Любовь через жалость самая сильная, самая слепая. Особенно если жалеешь сильного. Только не напяливай, пожалуйста, на него никаких нимбов и корон, принимай со всеми слабостями, они ничто по сравнению с его достоинствами. Любовь – состояние живого организма, заставляющее забыть о собственной заднице и думать о чужой. Вот и все!
– А тебе это не напоминает немного индийское кино – дочки, матери-отказницы, усыновления?..
В этот момент Лора, при всем ее «расщекоченном» воображении, не могла даже вообразить, в какое «индийское» кино вот-вот погрузится она сама. А Томки выдала вердикт: русские утверждают, что единственно правильно подобранная пара – два сапога. Вот вы с Карлом и есть эти два сапога, и это видно невооруженным взглядом.
Глава 18
Габриэла
Габриэла сидела на желтой кушетке в кабинете психотерапевта. Пришла она сюда не по своей воле. Карл впервые в жизни поставил ей ультиматум – или она идет на прием к психотерапевту, или он порывает с ней все отношения.
– Ты довела меня до необходимости посетить врача. Будет честно, если ты сделаешь то же самое, – сказал Карл, перед тем как закрыть за собой дверь ее дома. – Иначе ты меня больше не увидишь.
И Габриэла позвонила на оставленный отцом номер.
– Вы хотите мне что-нибудь рассказать? – тихо и доброжелательно спросил доктор.
Этот врач со странной фамилией Тушканчик каким-то необъяснимым образом сразу вызвал у нее полное доверие. Он выглядел абсолютно своим, этот доктор, почти родственником, которого она нашла по истечении долгого времени, но о котором помнила всю жизнь. И Габриэла заговорила так, как будто всю жизнь только этой возможности и ждала.
– Я ненавижу человечество. Ненавижу толстых, уродливых, глупых; ненавижу бедных – они завистливы и всегда готовы унижаться; ненавижу богатых – они наглы и безнравственны; ненавижу плебеев и еще больше ненавижу псевдоаристократию (а другой и не существует). Не выношу детей – орущих, сосущих и какающих монстров, к которым относятся как к центру мироздания. Брезгую стариками и старухами – они безобразны и воняют. Я чувствую панический ужас от того, что когда-нибудь могу превратиться в такую же. Люди мне отвратительны. Я их боюсь и презираю. Я только выгляжу такой сильной и самостоятельной, на самом деле во мне живет маленькая девочка, которую бросила сначала мать, а потом отец.
– Вас бросила мать? – уточнил Тушканчик.
– Она умерла, когда мне было всего пять лет. От овердозы. Когда у тебя есть маленький ребенок, ты не имеешь права быть наркоманкой.
– Но вы же остались с отцом.
– О, нет. Отцу было не до меня, он как мартовский кот носился за бабами и плевать хотел на свою «маленькую девочку», как он меня называл.
– Но ведь это нормально для молодого здорового мужчины встречаться с женщинами и хотеть заново построить семью. Может быть, даже найти вам новую маму, ведь маленьким девочкам необходима мама.
– Мне не нужна была никакая новая мама, мне нужен был только он, мой отец. И он должен был принадлежать только мне.
– Вы ревновали отца к его женщинам?
– Я их ненавидела, одну даже пыталась отравить, подсыпав ей в вино средство от тараканов. Но она только облевала весь дом, а помереть даже и не подумала. А потом он привел в дом эту новую сучку – она была хуже всех предыдущих. А он таскался за ней повсюду и выполнял все капризы. Со мной она вела себя как настоящая ведьма-мачеха и всеми силами пыталась разлучить с отцом. Но она меня недооценила, я оказалась умнее и хитрее.
– И вы решили обвинить своего отца в изнасиловании несовершеннолетней дочери! Вы понимаете, что нанесли ему тяжелую психологическую травму?
– Это он, первый, нанес мне травму.
– Но чем?
– Тем, что я не стала главной женщиной в его жизни.
– Вы влюблены в своего отца? Как женщина?
– Не знаю. Я просто любила его больше всех на свете и хотела, чтобы он существовал только для меня одной. Я боялась его потерять. Этот страх преследовал меня все детство и юность.
– Понимаю. Отсюда, скорее всего, и ваша жестокость. Ведь жестокость есть следствие страха, вымещение его хтонической энергии на другом. А себя вы любите?
– Ненавижу. Я знаю, я гадость, стерва и сука. Я всех вокруг делаю несчастными. Я много раз хотела убить себя.
– У вас были попытки самоубийства?
– Были. Неудачные, как вы можете констатировать.
– А за что вы себя ненавидите больше всего?
– Этого я не могу вам сказать.
– Мне вы можете сказать все. Представьте себе, что я машина, робот. Или врач, пытающийся починить вам колено, например, я же должен знать вашу самую болевую точку, ту самую, где хранится правда о вас. Вы должны мне помочь, а вы изо всех сил сопротивляетесь. Вам трудно говорить? Тогда закройте глаза и, как говорят индийские психоаналитики, попытайтесь мне потанцевать об этом.
