Мария Метлицкая - Женский день
– А он? – резко спросила Аля. – Он живет вместе с ними?
Благонравова пожала плечами.
– Ну, я же за ним не следила! В городе его любят, – вздохнула она, – а ее, Ангелину, жалеют.
– Угу, – бросила Аля, – в хоре, значит, поет. Набожная. При этом с чужим мужем спит и детей от него рожает!
Благонравова вздохнула и развела руками.
– Как мне ее увидеть? – спросила Аля.
– Да хоть сегодня, на вечерней службе. Она не пропускает. Храм на Кирочной улице.
– А как узнаю, что это – она?
– Узнаете! – засмеялась Благонравова. – Сразу узнаете! Белая коса из-под косынки ниже пояса. Я же вам говорю – поет народные песни!
– Народница, – усмехнулась Аля, – эх, ей бы еще и вашу фамилию. К такому подходящему имени… Благонравова Ангелина. И сразу – в рай. На белом «Мерседесе».
Благонравова виновато улыбнулась.
– А может, не надо? Подумайте! Вам же… есть что терять! – смущенно сказала она.
– Ему, кстати, тоже, – откликнулась Аля, – или вы сомневаетесь?
Благонравова отчаянно замотала головой.
– Да, вот еще… А почему вы уволились? – поинтересовалась Аля.
– Вам объяснить? – усмехнулась та. – Или не надо? Просто сказали – исчезни. Сгинь, а то будет хуже.
И на глаза корреспондентки навернулись слезы.
Аля вернулась в гостиницу, выпила чаю и легла на кровать. А ведь права эта девочка! Ей есть что терять. Может, не стоит ворошить муравьиную кучу? Может, все это лишнее, зря? Вернуться в Москву, уйти с головой в работу, зажить прежней жизнью, словно ничего не случилось? Закрыть глаза и… продолжать ездить в Парижи, Америки, на острова. Пользоваться прежними благами – а их, ой как немало! Развод – это снова сплетни. Снова проблемы. Головная боль – как жить дальше?
А как жить дальше, зная все это? Нет, не получится. Никак не получится. У нее не получится точно!
Она попыталась уснуть. Тщетно – какой там сон! Если вся твоя жизнь под угрозой!
Она зашла в церковь, когда молодой полноватый батюшка уже нараспев читал молитву.
Огляделась – кучка пресных старух, молодой мужчина с жидкой бородкой. Девушка, совсем подросток – в инвалидной коляске. Пожилая пара – умные, добрые и грустные лица. Она. Высокая, стройная, синий шелковый платок, из-под которого видна толстая, ниже пояса, светло-русая коса.
Прямая спина, маленькая, изящная ножка.
Обошла сбоку – тонкий нос, пухлые губы. Глаза опущены, губы повторяют за батюшкой слова молитвы.
«Замаливает, – подумала Аля, – наделала делов, как говорила Валечка, и замаливает».
Молода, стройна, хороша собой. И это все? Достаточно, чтобы оттеснить ее, Алю? Известную актрису и законную жену? Обычная девочка – таких на пучки по пятнадцать копеек. Обычная! А вот она, Аля, совсем необычная. Умница, красавица, статусная жена. И что с того? Перепрыгнула тебя эта девочка с длинной косой. Легко перепрыгнула – на раз-два-три. Молодость!
Выходит, что так. Грустно выходит. Аля вышла на улицу и села на лавочку. В голове было звонко и пусто. Растерялась. Увидела ее и растерялась. И вот что странно – никакой злости нет. Вот совершенно никакой злости. На нее – нет. А вот на тебя есть, мой дорогой!
Вот и посмотрим, как выйдешь из ситуации. Даже интересно. Святой наш! Благодетель, меценат, человек чести. Доверенное лицо власти. Надежда народа. Сволочь последняя!
Посмотрим тебе в глаза. И послушаем праведные речи.
Только как-то грустно от всего этого… Грустно и нелепо. В который раз нелепо складывается ее, Алина, жизнь!
И почему так отчаянно не везет? Вот почему, а? И нет ответа…
Прижать к стенке – прижать так, чтобы не отвертелся. Руки на стол и – всю правду! Начистоту! Воззвать к совести, припугнуть. Шантажнуть, наконец! Испорчу твою предвыборную кампанию, зайка. Не полюбуешься видом из окна из губернаторского кабинета. А что, они такого боятся. Еще как боятся! Боятся слететь с тех вершин, на которые так долго карабкались. Пусть поваляется в ногах, пусть порыдает! Пусть будет каяться, захлебываясь честными слезами и густыми соплями, дескать, ошибся, с кем не бывает. Исправлюсь! Честное пионерское! Искуплю! Всей своей жизнью, любимая! Только поверь и прости!
А она – она с удовольствием будет смотреть на него, корчащегося у ее ног в предсмертных судорогах. Ох, с каким удовольствием! А потом – нет, подожди, любимый. Чтоб вот так, сразу – и схватились мизинцами? Мирись, мирись? Да бог с тобой, деточка! Я еще… Подумаю. Вот что! А надо ли мне все это? Вот теперь ты подожди, ок?
Она знала – такие вот мачо, мать их, в подобные минуты сразу теряют лицо. Ах, посмотреть бы на него, жалкого… Вот уж удовольствие, право слово! Жалким она его ни разу не видела. Не везло.
Она снова подошла к зеркалу. Яркий холодный искусственный свет гостиничной люстры безжалостно обнажил все то, что путем чудодейственных и упорных трудов и ухищрений ей удавалось так успешно скрывать.
Она увидела далеко не юную женщину, бледную, почему-то отечную, с болезненно искривленным ртом и страдальческим взглядом усталых, поблекших глаз.
– Дурочка! – прошептала она. – Какая же ты, Алька, дурочка! Думаешь, победила? Вытянула счастливый билет? Тебе же положено! Кому, как не тебе? Ты же красавица. Умница. Талантливая. У тебя же такие родители, такие бабушка с дедушкой… Нет, правда. Кому, если не тебе? А что ты выиграла, Аля? Дырку от бублика? Шиш с маслом? Кукиш с солью?
Когда-нибудь же должно было тебе повезти? Правда ведь? Ну, чтобы по справедливости!
Нет, Алечка! Не должно. Кто тебе обещал? Бабушка с дедушкой? Папа? Мама покойная? Где написано, что будешь счастливой? На каких свитках, пергаментах, в каких скрижалях обещано?
Где, кроме твоего наивного и глупого сердца? И веры дурацкой? Когда-нибудь, непременно…
Она медленно провела рукой по лицу. Мать ты, Аля, никакая. Точнее – полное дерьмо, а не мать. Дочка тебя ненавидит – и есть за что. Ты променяла ее на мужика. Как банально! Банально и просто. Ты хотела этого мужика до трясучки. Нравились его крупные сильные руки. Красивый затылок. Темные, как кофейные зерна, соски. Голос его нравился – глуховатый, хриплый. Казалось, страшно волнующий. Запах его – ох как нравился! Нравилось засыпать у него на плече и слушать его дыхание. Все! Нет, не так – ты убедила себя, что он – талант! Просто огромный талант. Из тех, кому ничего при жизни. Все только потом. Себя убеждала, его… А все не совсем, Аля, так… Хотя какая теперь-то разница? Ты быстро «выспалась» у него на плече. Очень быстро. Только вот сына успела родить и еще – бросить родную дочь. Для того, чтобы «выспаться». Саввушку, сына от любимого человека, бросила на стариков. Они все везли, как могли. А могли уже как-то не очень. Мамину квартиру потеряла. Бабулину у тебя отобрали. Терлецкий, бывший муж и дружок, ну, это – вообще, обхохочешься. Сменил ориентацию, господи боже мой! Дочка продолжает ее презирать и ненавидеть. Саввушка – недовольный кивок в ее сторону и снова в экран. Кто она сейчас? Актриса? Да, безусловно. Успешная? Да, вроде бы так. Только… это как посмотреть. Не стала она той актрисой, о которой мечталось. Не стала. Уж себе-то в этом признаться можно? И даже нужно! Она неплохая сериальная актрисулька. Вот так. И – не более! Нет, была пара-тройка полных метров, не главные роли, конечно, но все же. А так, по большому, по гамбургскому, как говорится, счету… Да ты и сама, Аля, знаешь. И дальше – ты, милая, обманутая жена. Глупо обманутая. Тебя променяли на девку, соплюшку. Провинциальную дурочку. Хотя… Кто из вас дурочка – большой вопрос. Она-то взяла и родила. А ты – поленилась. Карьера, то-се. Есть двое детей, хватит? Двое – да. Только есть ли у тебя эти дети, Аля? Хотя бы один? И посему выходит – стерва ты, Алька, и неудачница. Лузерша – как есть! Сопли утри, мстительница, и успокойся. Ну, или не успокойся – если полная дура. Говенная мать, внучка, паршивая жена. Средненькая актриска. Усекла?
Она побросала вещи в дорожную сумку, заказала такси и поехала в аэропорт. Публичная казнь отменяется. Почему? Испугалась? Да бросьте! Просто нет сил. Совсем нету сил. На разборки эти, расстрелы у стенки, оправдания, снова ложь. На разводы, разъезды, дележки имущества. На вопросы родных, взгляды коллег. Шушуканья, сплетни. Разборы полетов. Вранье.
Нет сил. Пусть все идет как идет. И – наплевать. Кривая вывезет. Всегда вывозила! Кривая…
Она купила билет, натянула вязаную шапочку по самые глаза, нацепила на нос очки, взяла в буфете стакан крепкого кофе, булочку с маком и бутерброд с колбасой. Наплевать. На все наплевать. И на запрещенные булки и копченую колбасу тоже. Она уселась в самом дальнем углу, угнездилась в глубокое кресло, съела все без остатка и крепок уснула.
Проснулась она оттого, что кто-то настойчиво теребил ее за плечо. Она вздрогнула, открыла глаза и увидела перед собой молодое и бородатое незнакомое лицо.
