Аркадий Макаров - Хочешь, я тебе Москву покажу?..
– Языком там много не ботай! Поняв? И пво комаика забудь! Мы с тобой посто азговаиваи – и всё! Потоков – вот он! – Картавый у меня на глазах порвал бумагу, где я должен был признать взлом пломбы на железнодорожном контейнере.
Шурепа повёл меня по коридору дальше к лестнице, которая спускалась в подвал.
Внизу было ещё холоднее. С потолка жёлтым тусклым светом свисали на длинных шнурах лампочки.
Остановившись возле железной двери, Шурепа большим ключом открыл её и молча втолкнул меня в чёрный дышащий смрадом омут.
Электричество здесь не горело. Только высоко под потолком, из узкой в решётку щели тихо просачивалось утро. На улице, наверное, шёл дождь, потому что стёкла за решёткой были в грязных мокрых разводах. Свет сочился настолько слабо, что я не сразу обнаружил людей, лежащих на узких железных лежаках.
Возле небольшого порожка под ногами белело узкое полотнище, вроде полотенца. Я машинально поднял его, а это оказалось действительно вафельное полотенце, повертел в руках, не зная, куда его деть.
Разом пустынная полутёмная комната заселилась весёлыми голосами:
– Кто к нам пришёл? Кто бабушку зарезал?
– Новенький! Новенький! – повизгивало около.
– Тогда присягу ему!
– Кашлак, поставь его к стенке! Узнаем – что за пацана нам мусора подкинули?
Я стоял и растерянно оглядывался на голоса. Что дальше делать? Какая присяга? Присягу принимают только в Армии…
Но потом я горько пожалел, что поднял полотенце…
По законам уголовного жанра, если ты «очковый пацан», надо вытереть о полотенце сапоги, а потом небрежно бросить его в угол, тогда я был бы этими сидельцами освобождён от нелепого и мучительного в своей простоте опыта приёма присяги. А теперь на меня с вожделением смотрели десяток неумытых, весело ощеряющихся рож.
– Ну-ка, Кашлак, поверни его к стенке!
Маленький горбатенький уродец по воровской кличке «Кашлак» сноровисто спрыгнул с верхних нар, вихляющейся походкой подошёл ко мне и сунул сухеньким кулачком в спину:
– Становись!
Я хотел от него отмахнуться, но десяток рук уже распяли меня, уткнув лицом в стенку. Ещё не предполагая дальнейших действий этой гоп-компании, я всей сущностью почувствовал за спиной неотвратимый ужас: что будет?..
Вдруг словно бревном ударило меня по становой жиле.
В полном параличе я рухнул на пол. Боли не чувствовалось, но руки и ноги отказывались служить. Хотелось броситься к двери и звать на помощь, но встать я не мог. Крика тоже не получилось, только жалобный писк, словно маленькому котёнку наступили на хвост.
Одобрительный гогот заставил меня с огромным трудом подняться:
– За что?
– Было бы за что, тебя бы на перо посадили, как Жар-Птицу.
Кто-то освободил мне место на нарах:
– Садись с нами!
Потом кто-то поднёс мне кружку горячего чая, горького, как настой коры дуба:
– Глотни чифиру! У нас обычай такой – присяга. Тебя никто не тронет. Прописку уже прошёл. Теперь ты – пацан свой! Не ссы!
Я, прихлёбывая вечное пойло уголовников и прочих насельников подобных мест, со слезами на глазах стал рассказывать свою историю, только со вчерашнего вечера, постеснявшись показать перед этими людьми прошлую глупость игры в барина.
– А нам сюда стукнули, что ты своего подельника, как барана, из-за денег зарезал. На волчару тамбовского ты не тянешь. Но дело тебе точно пришьют, мля буду! – человек, который угостил меня чифиром, смачно сплюнул на пол, коснувшись переднего сверкающего золотом фикса ногтём большого пальца. – Шурепа дела шьёт, как по выкройке. У него всегда будешь виноватым. Он тебя, что ли, захомутал?
Я рассказал, как на меня здесь хотели повесить вскрытие контейнера с какими-то тряпками, а теперь вот убийство приписывают.
– Ну, раз приписывают, то припух ты окончательно. За убийство в целях наживы тебе, пацан, вышка ждёт. К стенке поставят – и с ангелами туда… – фиксатый длинным указательным пальцем в синей наколке показал, куда меня понесут ангелы.
Я совсем упал духом. Все поры моего тела заполнил животный страх. Теряя сознание, я стал сползать на пол.
– Пацан, ты чего? Может, как малолетку, пожалеют. Вышак сроком отмажут. Знаешь, как в песне: «Идут на Север срока огромные…» – затянул, как над покойником, фиксатый.
Кто-то плеснул мне в лицо холодной водой:
– Не ссы! Первые десять лет тяжело, а потом легче будет!
Так начался в подмосковном СИЗО мой новый день, который лучше бы не наступал.
Нашлись свободные нары, и ужас пережитого сразу повалил меня на лопатки. Я как провалился в чёрный холодный омут.
Разбудил меня строгий командный голос:
– Подъём, сучара! – передо мной стоял неизвестный милиционер в синих щекастых галифе, поигрывая в руке увесистой чёрной палкой на длинном шнуре. – Пошли!
Милиционер привёл меня в большую комнату, где за столом сидел человек в штатском:
– Фамилия, имя, отчество, год рождения?
Всё началось сначала, только мне больше не грозили ни «слоником», ни «комариком». Штатский разговаривал спокойно, но весь его вид простого мужика почему-то вселял в меня ещё больший ужас, чем сам Шурепа.
Милиционер в синих галифе вывел меня на улицу, где ждал крытый автозак, задняя дверь которого была гостеприимно открыта.
– Полезай!
Автозак тронулся. Сопровождающий милиционер уселся рядом, но через зарешеченную стенку, спокойно раскуривая папиросу. На мой вопрос: «Куда везут?» ответил: «Куда надо, туда и везут!»
Ехали долго и тряско.
Уже в решётчатое окошко ко мне внимательно и с подозрением стала приглядываться ночь. Сопровождающий милиционер, уткнув голову в чёрную шинель, спал, нахохлившись, как старая зловещая птица. Редкие посёлки на дороге щедро разбрасывали по болотам жёлтые краплёные карты, а мы всё ехали и ехали.
Что мне оставалось делать? Последние проблески надежды появились тогда, когда мы стали въезжать в город со стороны западной окраины, увязшей в чернозёме.
Вот приедем, я всё расскажу! Всё! Никого я не резал!
Да, только теперь прошило меня с головы до пяток: а кого зарезали? Дядю Лёшу, что ли? – почему-то у меня сразу встала мысль о нём. – Может, по пьянке подрался с кем?…
Про дядю Мишу и подозрений никаких не возникало. Дядя Миша есть дядя Миша! Он за меня заступится, расскажет всё, как было.
Я приободрился и стал с любопытством посматривать сквозь решётку на улицу с домами, больше похожими на сельские избы.
Тамбов.
Да, это мой город. Вернее сказать, город моих детских каникул, которые я каждое лето проводил здесь, под присмотром сестры моего отца, бездетной тёти Парани. Мои родители её почему-то называли Панночка. Хотя панночка – это из Гоголя, про незадачливого бурсака Хому Брута.
Вспомнив озорную и страшную сказку про Хому Брута и ужасного Вия, мне почему-то стало весело и хорошо: я никого не убивал, не резал, не грабил, я всего лишь неудачно покуролесил в Москве, о чём будет, что рассказать школьным приятелям. Вот сейчас привезут меня в отделение милиции, я там всё разложу по полочкам: и как получал деньги за работу, и как провожал до столицы племянницу лесничего, студентку одну, артистку, с каникул. Как она мне хотела показать Москву. Разве это преступление? А что было – про то умолчу. Скажу: потерял деньги, шёл пешком по рельсам, остановился у стрелочника, а он меня сдал в милицию. В чём моя вина? Скажите, и я вам отвечу?..
Машина тем временем остановилась возле большого углового здания на улице Советской, с большими горящими окнами на всех этажах. Областное Управление Внутренних Дел.
Это здание я знал и раньше. Мы как-то со своим тамбовским другом Муней подсмотрели, как сюда под вооружённым конвоем вели нашего дворового соседа дядю Вову, как потом оказалось, вора в законе, а тётя Параня всё вздыхала: уж очень он был уважительный и солидный мужчина, надо же!..
Два щелчка в замке – и дверь широко распахнулась. Слава Богу, приехали!
Первым на землю спрыгнул конвойный, потом мне строгим голосом было приказано выходить.
Оглядываясь по сторонам, я легко выпрыгнул из машины и сам было рванулся к двери – хотелось поскорее рассказать большому начальнику, что я ни в чём не виноват, что я никого не убивал, что я чист перед законом, но тут же резкий удар по почкам осадил меня на землю.
– Руки! – рявкнул конвоир, и мои запястья сразу оказались в тесных наручниках. Как это так ловко удалось милиционеру? Я не успел простонать – «Ы-ыы!», а уже в железе!
Ухватив за спиной наручники, милиционер приподнял меня с земли, выворачивая ключицы, как на средневековой дыбе.
– Вперёд!
Я, согнувшись пополам, мелко-мелко перебирая ногами, шёл, куда вёл меня конвойных дел мастер. Ткнув головой в стенку, приказал мне стоять и не шевелиться, потом тихо постучал в дверь и робко приоткрыл.
– Введите! – сказали за дверью и я очутился в ярко освещённой просторной комнате, один на один с человеком, похожим на пожилого учителя, сидящим за столом и обложенным бумажными папками.
