Наталья Труш - Четыре подковы белого мерина
Лада слушала Димку. У них иногда случались такие разговоры, но не часто. Таким разговорчивым Димка становился тогда, когда очень уставал от всего, когда становилось невмоготу от такой жизни, если наркоманское существование можно «жизнью» назвать.
– Ма, ничего бы не было! Друзья помогли…
– Друзья? Заставили, что ли? – недоверчиво спросила Лада.
– Да нет, не в этом дело…
Друзей у наркоманов нет. В этом мире каждый за себя. Но случаются порой у них приступы любви братской, и тогда они готовы одарить весь мир. Савельев и Прыткин – Димкины одноклассники, с которыми он случайно встретился в городе, – были, как они сами о себе сказали, «на большом подъеме». Как вороне где-то бог послал кой-чего, так они по случаю разжились таким количеством наркоты, что им не жалко было бы угостить весь мир, не то что школьного приятеля Димаса. Правда, как Димка ни пытался вспомнить, так и не вспомнил ничего доброго про их отношения. Их просто не было никогда! Привет – привет, и все!
А тут увиделись, узнали друг друга, и поди ж ты! – лепшие корефаны! Даже облапались, как родные! Когда лапались, Димка пытался вспомнить, как зовут Савельева. Прыткин был Валериком. Всегда был маменькиным сынком. Валерием – по-взрослому – его никто не звал. Валерик! Как будто с горшка детсадовского так и не слезал.
Савельев всегда был шустрым, но все привык делать исподтишка. Да еще так, чтоб самому из воды сухеньким выйти, а все остальные чтоб отвечали. Но в дерьмо героиновое влез с головой, не смог уберечься. Хотел только «бизнес поставить», поторговать, но не вышло, соблазнился. Для первого раза сказал себе, что это ему нужно для дела: надо ж знать, что так тянет в эту яму?! Второй раз был для закрепления и полного понимания. Ну, а дальше понеслось, как у всех.
Ромка – вот как его звали. Точно, Ромка! Димка обрадовался, когда вспомнил имя, а то уже даже неудобно было перед одноклассником!
– По пивку? – спросил Ромка.
– Можно и побольше, чем по пивку! – весело отозвался Валерик.
– Мужики! Я ж за рулем! – возразил Димка. – Если хотите, давайте ко мне.
Два раза предлагать не пришлось, одноклассники согласились сразу. Купили пива, водки, закуски какой-то и рванули к Димке. Белка была на работе, и что-то там у нее со зверьем серьезное было, разболелся кто-то, поэтому она позвонила и предупредила: «Буду поздно».
– Это твоя? – спросил Димку Валерик, кивнув на фото в рамке, где красивая Белка, в шапке с белым пушистым мехом и в такой же шубке, стояла под елкой.
– Моя, – кивнул Димка, и его укололо где-то внутри: неприятно было, что чужие руки прикасаются к его Белке. Белка была из другой жизни, и нефиг трогать ее, даже одноклассникам, даже щедрым таким.
– А помнишь Зойку Мищенко? Ну, нашу старосту класса? – спросил его Ромка. – Ну, она еще в пятиэтажке за школой жила, и из ее окна было наш класс видно. И когда она придуривалась, что заболела, и не ходила на уроки, то торчала весь день на балконе и рожи нам строила!
– Ага! – Валерик противно хихикнул. – Один раз даже жопу голую показала! Такая оторва была!
– Не голую! Ты чё?! Это у нее трусы такие были, стремные! И название похоже – чо-то типа «стремы»!
– Стринги!
– Да ладно, не в том суть. Любила она тебя, Димас! Сына Димкой назвала. С мужем жить не стала, потому что тебя любила! Так вот, померла Зойка-то твоя…
– Как «померла»? – Димка поперхнулся. Как-то выпал он из жизни. Из своего района уехал, впрочем, и раньше-то мало с кем из одноклассников общался. Зойку помнил. Было дело, любила она его. А он серьезно ее не воспринимал. Потом слышал, что на игле она сидела крепко. Лечилась, но только выходила из больницы, как снова шла в компанию. – Померла, значит… – задумался Димка.
– Да ладно, Димас! Чё уж там! Из нашего поколения, говорят, осталось тридцать процентов в живых. Подсчитали ученые. Во! Остальные уже червей кормят. Да и те, что живы, тоже в группе риска. А еще ведь СПИД, Димас, и гепатит, и чего только…
– Ладно! Хорош о грустном! – перебил Валерика Ромка. – Давайте за упокой Зойки и всех, кто там…
Выпили. Закусили. Закурили.
– Доставай давай! – скомандовал Валерик, и Ромка зашуршал в сумке. Наконец он положил на уголок стола увесистый пакет с порошком и шприцы в упаковке.
Димка присвистнул:
– Это у вас что, лавка, что ль, своя?!
– Лавка не лавка, брат, но не бедствуем!
У Димки лишь на минуту возникло сомнение: зачем?! И тут же мозг, который хорошо помнил первый раз, доверчиво шепнул: «Разик-то можно! Только сегодня!»
– Ладно, только разик! – разрешил себе Димка.
Когда Элла утром пришла с работы, одноклассники дружно пускали пузыри.
– Белка, – беспомощно проблеял Димка. – Прости меня, Белка! Один раз – и все! Слово!
Белка посмотрела на развал, устроенный приятелями. Присела к столу, на котором, как подарок Деда Мороза, стоял увесистый мешочек из плотного полиэтилена с белым порошком.
– Ну-ка, как тут все это делается? Показывайте! – приказала Белка, закатывая рукав кофточки.
Где-то в глубине сознания у Димки метнулась мысль, страшная, с черным хвостом, длинным, как у кометы: «Белка, только не это!!!» Но мозг, который был похож на пресное тесто, подсказал ему: не суйся куда не надо! И то правда: Белка – девочка большая, сама знает, что делает! А вслух Димка сказал:
– Белка! Только, чур, один раз, и все! Попробуешь и забудешь, как страшный сон!
Белка с этого первого раза ничего не поняла. Ей просто было плохо. И тогда ее еще немножко «полечили». Удачно. На три года вперед…
– Ну, а потом все понеслось, как санки с горки. Ма! Я не про себя. У меня немного все не так. Я умею как-то обходиться без этого. Есть – хорошо, нет – ну и ладно! А Белка привыкла быстро, и ей «лечиться» надо было каждый день. А достать – это ведь не так просто. Нужно и места знать, и деньги иметь. Я плакал, глядя на то, как она мучается! Мама, это невыносимо – видеть, как любимому человеку плохо! Я ведь знал, как оно происходит все! Это ты не знаешь, и не дай бог тебе знать. А я-то был в курсе того, что она испытывает. Мною все было пройдено. Но у нее все было втрое сильнее и больнее…
Когда Димка не мог достать «лекарство», Белка умирала у него на глазах. Она тихо плакала в подушку. Ей хотелось орать, чтобы заглушить собственную боль, но остатками сознания понимала: нельзя орать, надо терпеть. К этому времени они уже переселились к Ладе, в Димкину комнату, и надо было держаться и терпеть. «Своих надо беречь!» – втолковывал ей Димка, имея в виду мать, которая не догадывалась, что происходит за стенкой.
– Хорошо, что ты услышала, мам, как Белка плачет, хорошо, что вызвала скорую! И хорошо, что родители ее забрали! – Димка незаметно смахнул со щеки слезу, которая внезапно назрела и пролилась. – Они ее вытащат, я знаю! Только я ее потерял… Да и не только ее. Я и себя потерял…
Если бы не Лада тогда, то Димка бы не выжил. Это он хорошо понимал. С работой было плохо: то есть, то нет. А нет работы – нет и денег. А была еще и тайная жизнь, в которую он мать не посвящал. Думать о ней Димка не хотел. Ему казалось, что если не думать, то она и отступит потихоньку. Ан нет! Если б так просто все было! Если б только от его желания зависело!
А еще где-то была Белка, из-за которой у Димки болело сердце, стоило подумать о ней. Тоска наваливалась тяжестью, под которой невозможно было шевельнуться. Она снилась ему по ночам, все время в одном и том же сне: будто бы Димка лежал в белой палате, на хрустящей простыне, укрытый одеялом, заправленным в такой же хрустящий белый пододеяльник. От этой белизны некуда было деться! Она была везде: на постели – бельем, на тумбочке – салфеткой, на окнах – занавесками, на стене – фаянсовой раковиной и квадратами кафеля. И даже за окном – белым снегом. Димка, весь в белом и просторном, как в саване, одеянии, смотрел за окно и видел, как от него по нетоптаному снегу в никуда уходит Белка. Уходит не оборачиваясь, не простив и не простившись, и следов не оставляя…
«Это я виноват перед тобой, Белка! Только я. Я же знал, как все начинается. Я знал, что такое любопытство до добра не доводит, но не остановил тебя. Это я привел домой людей из прошлого, которым плевать было на нашу любовь. Они сначала хватали своими липкими лапами твое фото, а потом с грязными носками завалились в нашу постель! И «угостили» от всей души! Жри – не хочу! Давись, но жри, потому что халява, плиз!»
Димку немного спасло то, что после исчезновения Белки он лечился, лежал дома и болел «на сухую». Это было очень тяжело. Порой ему хотелось бросить все, купить побольше, закрыться в своей комнате, помолиться, и…
Димка вспомнил, как однажды у них с Белкой было такое. И деньги были. Но вдвоем трудно было принять решение: они видели в глазах друг друга надежду. А вдруг ты сейчас опустишь занавес, а завтра все изменится. И солнце будет, и летний грибной дождь, а за ним гроза, и дети будут бегать по лужам, и мама высадит под окном гладиолусы. И только нас уже не будет, и всего этого мы не увидим! А так хочется увидеть! Ну, сегодня не получается, но, может… завтра?.. Бывают же чудеса! И почему бы им не произойти с нами?!!
