Людмила Петрушевская - Котенок Господа Бога. Рождественские истории (сборник)
– Как жалко цветок, – внезапно сказал учитель очень резким тоном.
– Да, жалко. Лежит теперь где-нибудь на городской свалке, – извиняющимся тоном сказала Крапива. – Если бы я знала, я бы принесла его вам.
– А я же ее видел где-то… В каких-то гостях, – произнес педагог.
– Да, кстати, я ведь совсем забыла! Да! Я вспоминаю, Малинка куда-то выходила один раз в красном костюмчике, я забыла. И напрасно, кстати, выходила. Она уже заболевала. «Я должна все сказать», – твердила, причем как сумасшедшая. Так что вот. Только хуже себе сделала. Я ее отговаривала, а она сказала, что это для нее важнее жизни. Дурочка, конечно, что может быть важнее жизни! Правда?
Такая у них получилась беседа.
Стало быть, теперь учитель ехал по горной дороге на своем велосипеде, ехал-ехал и уже к вечеру нашел то, что искал, – а именно грандиозную городскую свалку, которая дымила и воняла на километры вокруг и потому была сослана подальше от людей.
Уже смеркалось, учитель ехал, подпрыгивая на неровностях среди куч чего-то невыразимо пестрого. Стали попадаться битые стекла и железные обломки, наш путешественник спешился и повел велосипед очень аккуратно.
Однако довольно скоро с другой стороны свалки послышался далекий рев мотора – и учитель снова вскочил в седло и помчался, не разбирая дороги и не жалея шин.
Было очевидно, что там, вдали, среди холмов, гребет к городской помойке следующий дежурный мусоровоз. Он уже был виден внизу, гудящий как навозный жук, он ехал с новой порцией хлама, которая должна была скоро хлынуть и завалить предыдущее – а именно утренний привоз.
Учитель теперь видел, где у этих кораблей свалки находится пристань, т. е. куда они сваливают свежатинку.
До той границы было недалеко.
Однако мусоровоз уже подъехал, стал приподнимать спину – и в наступающей тьме учитель стал быстро расшвыривать какие-то днища, рваные книги и ломаные стулья. Он надеялся успеть и не видел, что над ним нависли тонны строительного мусора…
Но тут он внезапно увидел в глубине короткий красный блеск, вроде слабого сигнала или искры.
Могучий педагог отшвырнул в сторону какой-то тяжелый ящик с битым кафелем, затем рваный чемодан – и увидел свой цветок.
Он лежал, как поломанная стрела, зигзагом, на кусках кирпича, тлея последними двумя лепестками, и корень его уходил в пластиковый мешок для мусора.
Осторожно высвобождая корень, учитель вдруг увидел в глубине мешка чью-то светлую кудрявую голову – и сердце его почти остановилось от ужаса. Похоже было, что это волосы Малины.
Учитель поднял мешок – однако тут же понял, что в этом пластиковом мешке лежит: кто-то, выбрасывая цветок, одновременно выкинул и какой-то светлый парик…
И тут одинокий лепесток сорвался с облысевшего цветка и полетел куда-то в сторону.
Не выпуская из рук мешка, учитель, как вратарь, сделал бросок в сторону, ловя лепесток, – и вдруг ужасный грохот потряс все окрестные горы. Буквально в десятке сантиметров от педагога на свалку обрушился град камней и осколков кирпича. Окрестности заволокло белой пылью.
Затем все затихло, только эхо ныряло в горах.
На том месте, где он только что стоял со своим велосипедом, высилось огромное каменное надгробие.
Там, под камнями, был погребен новенький железный друг, совсем недавно купленный на средства, собранные за год тяжелого труда. Тридцать скоростей было в этом чуде техники, нелопающиеся шины и легкий ход вверх по горам.
Но там же, под камнями, мог лежать и сам бедовый педагог, и никто бы никогда не обнаружил его безымянную могилу.
Прощай, велосипед, тихо сказал себе учитель и побрел в сторону города по широкой мусоровозной дороге, а пойманный лепесток он положил в свою кепку для сохранности.
Что же касается цветка, то он явно умер – почернел, съежился как тряпочка. Учитель нес его и всю оставшуюся долгую дорогу тосковал безмерно.
И, придя домой, бедняга вынул его из пакета, где все еще зачем-то лежал белый парик, и похоронил все, что осталось от цветка, в только что вскопанной грядке при свете крупных южных звезд, а потом щедро полил это дело из леечки.
Лепесток же он бережно опустил в свой круглый аквариум, где бодро плавали предыдущие ярко-красные лоскутки.
Что касается парика, то ему было место только в помойном ведре!
Тем же темным вечером Крапива внезапно навестила учителя в его педагогической берлоге.
– Вот как вы живете, – сказала она с оживлением, глядя блестящими глазами вокруг. Внезапно она побледнела.
Перед ней стояла хрустальная чаша с яркими, как искры, лепестками.
– Ой, как красиво, это что? – забормотала она. – Ой. Что это со мной? Ой. Мне плохо! Мне воды…
Учитель пошел на кухню и услышал вдруг за своей спиной грохот, звон разбившегося стекла и крик.
Крапива лежала на полу среди осколков и виноватыми глазами смотрела на педагога.
– Мне стало дурно, простите, – забормотала она, – но я все уберу…
Вскочив, Крапива метнулась мимо учителя в кухню, безошибочно нашла веник и совок и, не давши математику опомниться, сгребла все в кучу, в том числе и три красных лепестка – и выбросила в ведро…
– Я куплю вам новый аквариум, завтра же, – пробормотала Крапива, исчезая.
После ухода девушки учитель высыпал на газету все осколки из ведра.
Лепестков среди них как не бывало. Не было и парика.
Математик сжал кулаки, но было поздно, поздно, поздно…
Ближайшие два дня он провел дома при запертых дверях, просто лежал, пытался читать и даже не поехал на своем старом велосипеде купаться…
А когда поехал, его остановила старенькая учительница биологии и среди прочих новостей преподнесла ему и такую, что девушка Малина лежит при смерти, надежды нет. Даже Крапива, ее сестра, которая все время бегала по аптекам, перестала появляться.
Учитель отправился по привычному маршруту к морю, но как только доехал до знакомого беленького дома, то быстро слез с велосипеда, подошел к знакомому окну, на котором уже не было цветка, подумал, прислушался и перемахнул через подоконник как вор.
Малина в полной тишине лежала под одеялом очень светлая, как из белого мрамора, исхудавшая, с широко открытыми глазами, и у нее было такое прекрасное лицо, что хотелось плакать или молиться.
Учитель склонился и прижался лбом к руке умирающей.
Вдруг послышались быстрые шаги. Он тут же вскочил и вымахнул в окно, и остался по ту сторону. Занавеска скрыла от него все, что происходило в комнате. Он только слышал, что кто-то вошел очень аккуратно, прикрыл за собой дверь, потом как будто рухнул на колени, такое было впечатление…
Затем раздался тонкий дрожащий звук девичьего голоса:
– Господи, прости меня! Господи, помилуй ее! Господи, прошу, верни ей жизнь! Я знаю, что была грешна и пыталась колдовать, но мне не надо ничего! Господи, возьми мою жизнь, я так больше никогда не буду делать! Мне не надо колдовства, спаси мою сестру! Она ни в чем не виновата! Ну убей меня! Прости и помилуй! И пусть теперь мое колдовство исполнится, она не хочет жить, но я… (торжественно) Я ЖЕЛАЮ, ЧТОБЫ ОНА ОЖИЛА!
Учитель, ничего не понимая, слушал этот бред. А потом вошли какие-то люди, заговорили «пойдем, пойдем» и увели ту, которая бормотала как в горячке.
Настала полная тишина.
Учитель стоял на улице, прижавшись лбом к стене. Прохожие смотрели на него, видимо, но ему было все равно.
В комнате, однако, нечто произошло. В той полной тишине, которая царила там, за занавеской, прозвучало что-то, чего раньше не было, – кто-то вздохнул, тяжело и хрипло. Потом опять… И еще раз…
Учитель не удержался, он полез головой за занавеску и увидел Малину – глаза у нее были закрыты, но она дышала!
И наш математик вскочил побыстрей на свой велосипед и помчался, но не к морю, а домой.
Он зашел за низкий забор, отделявший палисадник от улицы, и там, на черной как смола земле, которую он поливал два раза в день с остервенением безнадежности, сиял ярко-зеленой искрой только что проклюнувшийся росток! Проклевыш, правда, был небольшой, размером с конец иголки.
Учитель суеверно зажмурился и не позволил себе обрадоваться, это мог быть вполне стебелек лопуха или полыни, мало ли. Той же крапивы, будь она неладна.
Затем молодой педагог выпрямился и почувствовал себя очень взрослым: он понял, что до сих пор ничего не боялся, поскольку его кто-то охранял (и тот случай на море, и чудесное спасение в Ущелье Смерти, когда он зацепился за веточку, и тот момент на свалке, когда его чуть не задавило вместе с велосипедом). Теперь же Малина была больна, и охранять надо было ее – и ныне, и в будущем.
Кроме того, он почему-то точно знал, что Малина поправится, и открывались некоторые перспективы, от которых замирало сердце, но прибавлялось забот. Учитель должен был думать о будущем, потому что у них с Малиной родится четверо детей (две девочки сразу и потом два мальчика по очереди), и дом должен быть двухэтажный, чтобы наш кот свободно бегал за нашим щенком. И какие вырастут красные цветы – они будут видны даже ночью, их будет много, и они спасут и сохранят всех, цветы ведь – это живая любовь, и никакого колдовства здесь нет.
