Мария Метлицкая - Верный муж (сборник)
Надя растерянно пожала плечами:
– Наверное, нет.
Наталья закурила новую папиросу и, помолчав, продолжила:
– Ненавидела? Да что вы! Это была любовь. Настоящая любовь. С элементами ненависти, вы правы. А какая любовь без этого? Сколько раз я от нее сбегала – не счесть! Думала – спасусь. И всегда возвращалась. Всегда! Потому что жалела. Знала, что без меня она пропадет. Ведь и без жалости любовь не бывает, верно? Да вы этого и не поймете!
– Почему? – растерянно спросила Надя. – Почему вы так про меня думаете?
Наталья махнула рукой и пошла к дому.
Выйдя на перроне в Москве, Надя – вот чудеса – с удовольствием вдохнула запах большого города – гари, копоти, смога, бензинового выхлопа.
И дома было так хорошо! Так хорошо и спокойно, словно она вернулась туда после тысячи лет скитаний и странствий! Очень тяжелых скитаний и очень долгих странствий.
Ее кровать – не такая «королевская», как в отеле, – ее чашка со смешными сердечками, клетчатый плед на кресле, ночник на тумбочке, картина на стене – белые лилии в синей прозрачной вазе – все, до самых последних мелочей, было ее родным домом, ее гнездом, ее очагом, любовно создаваемым столько лет. Ее пристанью и гаванью, которые оберегали ее, жалели – в отличие от ее близких.
Раздевшись и разобрав «бассейновую» сумку, она с удовольствием облачилась в старый фланелевый, самый любимый и уютный халат и, усевшись в любимое кресло с чашкой горячего чаю, подумала: «Как жить дальше, решу завтра. Потому что сегодня решительно нет ни на что сил».
Но то, что жить она будет, – это определенно. И совсем не потому, что деваться некуда! Просто потому, что жизнь – есть. И никто и ничто отменить ее не в силах. Ни обида, ни боль, ни память, ни чувство вины и ни чувство долга. И еще потому, что она, жизнь, просто продолжается.
***С Надеждой Алексеевной я познакомилась на одной из многочисленных читательских встреч, после которых обычно подходят подписать книгу, задать вопрос или просто – поговорить.
Немолодая, с уставшими глазами, тяжеловатой походкой и очень смущенная, она, краснея и робея, попросила уделить ей пару минут.
Мы отошли в сторону, и она протянула мне сверток.
– Здесь не рукописи, не подумайте! Я не из пишущих. Здесь – другое. Вдруг вам будет интересно и найдется время… Ну, словом, если посмотрите! – Она опустила глаза. – Я, честно говоря, абсолютно не знаю, что со всем этим мне делать. И выкинуть не могу, и дома хранить как-то… не очень. В общем, решать вам.
«Ничего себе! – подумала я. – Ведь это уже ответственность! Вот только за что – пока не понимаю».
И огорчать ее не хотелось, и что-то внутри торкнуло, что ли…
Мы распрощались, и я попросила Надежду Алексеевну оставить мне ее телефон.
Записки в коричневой тетради я прочла не скоро. В суете я о них забыла. А потом прихватил радикулит, я валялась в кровати, делать было нечего. Вот тут-то я вспомнила про эту самую тетрадь.
Когда повесть была написана, я позвонила по оставленному номеру. Вежливый мужской голос ответил, что Надежда Алексеевна сдала квартиру и уехала в Португалию к дочке. У той родилась двойня, и без помощи матери она никак не справлялась.
Показать повесть мне было некому. Остается только надеяться, что книжные магазины с русскими книгами есть повсюду, где живут наши соотечественники, и Надежда Алексеевна все прочитает и не останется в обиде.
Впрочем, у нее сейчас, наверное, столько дел! Двойня – это не шутки. А большая, надеюсь, радость. Ну, когда в сборе вся семья, я имею в виду.
Пятый постулат
Август предполагал безделье, полную расслабуху и заслуженный отдых – недаром на него приходились самые плотные графики отпусков.
Впрочем, до отпусков Лоре было еще далеко, пока что ей полагались каникулы – если и не очень заслуженные, то точно обязательные. Последние школьные каникулы в ее жизни.
Думать ни о чем не хотелось – позади дурацкая июньская практика с уборкой территории и мытьем столовских котлов, генеральная уборка в лаборатории – классная дама была химичкой, – тоскливое общение с одноклассниками, надоевшими хуже горькой редьки, и придирки этой самой крысы-химички и ее верной помощницы и стукачки Фоминой. Естественно, старосты.
Одноклассники, мелкорослые, прыщавые, с жирными длинными челками по самые глаза, раздражали еще больше, чем Фомина и химичка. Они тупо острили, рассказывая бородатые и пошлые анекдоты, хвалились количеством выпитого накануне, громко перешептывались, делясь «богатым» сексуальным опытом, не забывая при этом поглядывать на смущенных одноклассниц.
И еще пытались кадриться к Лоре и к Соньке Тульчиной. Ну, разумеется – Лора признанная красотка, а Сонька… И красоткой ее назвать как-то язык не повернется, а хороша – глаз не оторвать.
Впрочем, и Лоре и Соньке было до этих баранов как до лампочки.
Сонька встречалась с школьным физруком и даже собиралась за него замуж. Знала об этом только Лора – они считались подругами.
Лора полагала, что Сонька законченная дура. С ее-то сексапилом можно было найти кавалера и получше. Физрук Сергей Андреич был, конечно, собою неплох. Но туповат малость и примитивен – как все спортсмены. Такое вот бытовало мнение.
С Сонькой Лора в дебаты не вступала: любишь – люби, если такая дура. Да и не до Соньки ей было – у самой начинался роман. Да такой, что покой и сон свой она давно потеряла – вот уже три недели.
Студент Рома был и собой недурен, и одет по последней моде – весь в джинсе, да еще и во «Wrangler», и к тому же был владельцем собственных «Жигулей» – правда, омерзительного, кастрюльного синего цвета.
Рома слыл большим шутником и однажды, пока Лора была в ванной, прицепил к ее лифчику октябрятский значок с кудрявым мальчиком Володей – Лора обиделась до слез, а Рома ржал, как подорванный.
Она была влюблена, а вот он… С этим было непонятно. То исчезал на несколько дней, и она не отходила от телефона, гипнотизируя его остановившимся взглядом, то появлялся, как черт из табакерки, и тогда она была счастлива. В июле внезапно уехал в Крым с приятелями, позвонив ей с вокзала.
Лора поплакала и наконец согласилась поехать с мамой в санаторий в Хосту. Не Крым, Кавказ, но поближе к любимому. Была даже мысль рвануть в Крым, но где его, коварного, искать? Ни адреса, ни места. В общем, пришлось мучиться с маман – есть манную кашу по утрам, валяться на деревянном лежаке и слушать сплетни зрелых кумушек, новоявленных знакомых матушки, чрезвычайно общительной, особенно на отдыхе.
На танцы Лора не ходила – глупо переться одной, а с маман – еще глупее. Да и не хотелось ей ни танцев, ни кино. Думалось только про Рому. И еще – тосковалось и скучалось. Тоже, разумеется, по нему же.
В августе она снова села у телефона, и наконец он объявился. Матушка, слава богу, отбыла к папаше на дачу, выполнив материнскую обязанность отдохнуть с дочкой на море: «Знаете, следующий год – поступление. Надо набраться силенок». При этом она тяжело вздыхала и закатывала глаза. «Актриса погорелого театра», – с раздражением думала Лора.
«Изображать сцены» Янина Васильевна умела и наивным папашей крутила, как могла. А могла она совсем неплохо – все было у Янины Васильевны: прекрасная квартира сталинской застройки, академическая дача на гектаре земли, машина с водителем и прислуга.
Все это, конечно, полагалось отцу и мужу – профессору и членкору Академии наук Князеву – вполне заслуженно.
Мать называла мужа гением – в лицо и за глаза. Никогда не перебивала, всегда соглашалась, кивая красивой, хорошо уложенной прической. А потом все делала по-своему! Да так, что профессор Князев и заподозрить ее в самовольности не мог. «Ты же так хотел, Петя?» – спрашивала она, заглядывая мужу в глаза.
Петя терялся, сомневался и… Соглашался – во всем.
Лора, наблюдая за матерью, искренне восхищалась: «Вот уж хитрюга! Всем в доме руководит, всем заправляет, а папашу выставляет действующим генералом! Ай да маман! Аплодисменты!»
Впрочем, ничего предосудительного Янина Васильевна не делала – женой была верной, подружек в дом не допускала, большую и нищую родню не привечала. Создавала мужу «условия труда». «Быть женой большого ученого – это вам не хухры-мухры», – говорила она, поднимая указательный палец с идеальным маникюром.
Ничего криминального – просто жила так, как ей нравится. С большим удовольствием и тайным сознанием того, как крупно ей повезло и какую золотущую рыбину ей удалось выловить из мутного пруда ненадежной и скупой на подарки жизни. Дорого, со вкусом обставила квартиру, привела в порядок разваленную дачу, ранее принадлежавшую дряхлому одинокому академику, построила водителя и прислугу. Покупала «качественные» вещи, отдавая предпочтение мехам, бриллиантам и старинной, антикварной мебели. Да и умница – если бы не она, жить им до сих пор не на Большой Грузинской, а в хрущобе на «Полежаевской», на пятом этаже.
