Наринэ Абгарян - Люди, которые всегда со мной

– Поэтому никогда не знаешь, откуда завтра ветер подует, – вздыхает нани.

– Тамар, ты снова за свое? – хмурится дедушка.

– А что нани не так сказала? – спрашиваю я.

– Это просто легенды, никаких кувшинов за горизонтом нет!

– О восьми ветрах мне прабабка Тейминэ рассказывала! А ей рассказывала ее прабабка Нунуфар! Восемь поколений разве могут врать? – вскидывает голову нани. Косынка съезжает со лба, открывает седые волосы. Нани неспешно убирает выбившиеся пряди, снова берется за спицы. Она вяжет полосатый носок. «Квик-квик-квик», – стукаются друг о друга острые кончики спиц, «шур-шур-шур», – отматывается с клубочков шерстяная пряжа. Клубочков три – оранжевый, фиолетовый, зеленый. Носки получатся веселые – в полоску, и немного кусачие – когда стягиваешь их с ноги, ступня чешется, как от комариных укусов.

– Я не говорю, что ты врешь. Это сказки, легенды. Никаких кувшинов за горизонтом нет, – гнет свою линию дед.

– А если есть?

– Тогда почему мы их не видим?

– Наверное, много чести их видеть, вот и не видим, – отзывается нани.

Дед с шумом захлопывает книгу. Барабанит пальцами по колену. Хочет возразить, но косится на меня и передумывает. Снова раскрывает книгу.

Нани повязывает платок причудливым тяжелым узлом на затылке. Я люблю заплетать его бахрому в косички – она длинная, почти невесомая, шелковая на ощупь. Это очень старый платок, таких сейчас не делают и никогда уже не будут делать.

– И что, никому не увидеть этих кувшинов? – расстраиваюсь я.

– Если тебе удастся пройти под радугой, ты их увидишь, – отвлекается от вязания нани.

– То есть как?

– А вот так. Только тебе придется заплатить за это высокую цену. Человек не может безнаказанно пробегать под радугой. Поэтому те девочки, которым это удается, превращаются в мальчиков, а мальчики – в девочек.

– Тамар! – снова подает голос дед.

– Читай своего Ленина и не мешай нам, – возражает деду нани. – В Бога не веришь? Не веришь. Вот и не возмущайся.

Я лежу на старой скрипучей тахте и наблюдаю небо. Бог сегодня откупорил тот кувшин, что стоит на востоке. Поэтому кружевная вереница облаков уходит за солнцем на запад, туда, куда гонит их восточный ветер. Сегодня был тихий день, ни грозы, ни ливня, Бог не станет его ругать.

Утром, зацепившись крылом за плечо этого ветра, улетел в далекие края Витька. Нам уже никогда не поиграть в прятки, и к уста Саро в гости не сходить, и на речке тишину не послушать…

Я вспоминаю дельфина, который привиделся Витьке под водой. Он, наверное, приплыл предупредить нас, что скоро его заберут, а мы не поняли… Какие мы глупые – я, Витька и даже нани…

Я поворачиваюсь на бок, осторожно, чтобы не видели взрослые, смахиваю слезу. За первой слезой бежит вторая, потом третья. Зарываюсь лицом в тугой диванный валик, сдерживаю дыхание, чтоб не расплакаться в голос.

За окном, цепляя высокие кроны кипарисов, течет великая небесная река, перекатывая на гребнях своих ласковых волн тюлевые лоскуты облаков.

Девочка

Наш городок делится на две части – старую, где живем мы, и новую. В новой строят высотные дома – трехэтажные и пятиэтажные, из розового гладенького туфа. Если провести по стене нового дома рукой, ладонь ни за что не зацепится. Такое впечатление, что туф, словно масло, разрезали горячим ножом.

Я люблю старые дома. У них шершавые стены, потому что речной камень, из которого их возводили, в крупных, неровных сколах. Проводишь ладошкой по боку такого дома – и он цепляет тебя за пальцы, словно хочет удержать рядом.

Старые и новые дома пахнут совсем по-разному. Наш дом – старый, и пахнет он садом, свежевыпеченным хлебом, дровяной печкой, домашней ветчиной, соленьями из погреба и амбарными замком, на который нани запирает хлев Сето. А новые дома пахнут стеклом, бетонными лестницами, газовыми колонками, шумными дворами, высоченными фонарями. Мне нравится новый Берд – он почти такой, какими показывают города в телевизоре. Но жить я там, наверное, не смогла бы. Может быть, потому, что все мои родные живут в старой части городка, а еще потому, что я не могу представить, как это такое возможно – поселиться на пятом, например, этаже. Просыпаешься – а за окном – ничего. Ни яблоневых деревьев, ни цветочных кустов, ни серых, утопающих в осеннем разноцветье шиферных крыш.

Я хорошо знаю, как пахнет шифер, потому что часто вожусь у нани на чердаке. У чердака скошенная крыша, с одного бока она высокая – не допрыгнуть, а с другого лежит на полу. Я могу долго наблюдать волнистый узор шифера сквозь балки перекрытия. Если немного прищурить глаза, он начинает рябить и перекатываться, кажется – еще чуть-чуть, и укатит волнами за горизонт.

После отъезда Витьки я провожу много времени на чердаке. Одна. Маму очень беспокоит моя замкнутость. Сначала она водила меня к соседям, у которых маленькие дети. Чтобы я завела себе новых друзей. Но мне было скучно с ними, даже поговорить было не о чем – у них свои разговоры, у меня – свои. Они мне про то, что за домом большая лужа с головастиками, айда ловить их и выкидывать в сортир, а я им в ответ словами нани – нельзя обижать живую природу, обижая ее – обижаешь себя. Соседские дети выслушают меня, покрутят пальцем у виска и убегут ловить головастиков. А я ухожу с мамой домой. Держусь за мамину руку, а другой рукой цепляюсь за подол ее платья. Для надежности.

В сентябре Тата записала меня в детский сад. Чтобы я научилась жизни в коллективе. Такое вот смешное слово – коллектив.

Мне в садике не понравилось. Во-первых, он пахнет невкусно – остывшей манной кашей, несладким чаем и кусачими одеялами в унылую клетку. А во-вторых – там много детей, и они дразнятся. И воспитательница какая-то странная. Вывела меня в центр комнаты и представила:

– Дети, у нас новенькая, и зовут ее так-то и так-то.

Я ей говорю – зовите меня просто Девочка. А потом детям говорю – зовите меня Девочка.

А тут мальчик один – смешной такой, вся голова в мелких кудрях – говорит:

– Да какая она девочка, она настоящий дядя Степа.

И громко рассмеялся. И дети рассмеялись за ним. И я тоже рассмеялась.

– Можете называть меня, если хотите, дядей Степой, – предложила я им.

И полдня ходила дядей Степой. А когда воспитательница обращалась ко мне по имени – делала вид, что не слышу ее. Сначала она удивлялась, потом рассердилась – ей, наверное, показалось, что я издеваюсь над ней. Но я ей объяснила еще раз – не называйте меня по имени, по имени меня никто не называет, даже мама.

Воспитательница выслушала меня и повела к садиковому психологу. Психолог мне сразу понравилась – толстая, румяная, с большой грудью и попой. Настоящая русская народная печка. Она вручила мне карандаши и предложила нарисовать свою семью. Ну я и нарисовала. Большой дом, синее небо, красное солнце, тутовое дерево. На лавочке сидят мама, папа, дед, Тата и нани. Дед с папой играют в нарды, мама читает, Тата перебирает горох. Нани вяжет. Рядом с лавочкой стоит конура Боцмана. После Витькиного отъезда Боцман навсегда переселился к нам. Сам так решил, никто его не заставлял. А бабушка Шушик завела себе новую собаку, правда, теперь уже девочку. Зовут ее Чита. Смешная такая – сил нет. Первым делом прорыла лаз под конурой. Нормальные собаки в конуру через вход пробираются, а она – через лаз. Дед Арам говорит, что она прирожденная разведчица. «Или воровка», – смеется Жено. Жено в последнее время постоянно смеется, ей вообще все кажется смешным, даже пасмурная и дождливая погода. Наверное, она столько раз обнимала меня, что продлила свою жизнь до тысячи лет. Вот и радуется такой долгой жизни. Да и свадьба у нее на носу. Тоже радость.

Но я отвлеклась, мне надо было про психолога дорассказать. Так вот. Когда я вручила ей свой рисунок, она принялась расспрашивать, кого я нарисовала. А потом спросила: а себя ты почему не нарисовала?

– Потому что я на них с чердака смотрю, – объяснила я.

– Почему с чердака? – полюбопытствовала тетенька психолог.

– А я знаю? – пожала я плечом. – Я просто много времени там провожу. Вот и наблюдаю за ними оттуда.

Потом психолог расспрашивала меня о разном. Умею ли читать, что люблю, что не очень. Сколько будет два плюс два. А если два плюс два, а потом плюс три, а потом минус один? Удивилась, как споро я умею складывать цифры. Хотя что тут удивляться, у меня в роду почти все математики. А Тата моя, говорю я психологу, когда училась в десятом классе, преподавала младшеклассникам математику. Так хорошо ее знала.

– Подожди, – психолог раскрыла тетрадку, прочитала мою фамилию, – ты внучка Таты Меликян?

– Да, – говорю я, – а что, в вашей тетрадке не написано, чья я внучка?

– Не написано, – говорит психолог. – Надо же! Я как раз была одной из тех младшеклассниц, которым твоя бабушка преподавала.