Александр Холин - Осколки Русского зеркала
А вот сей час, когда избиваемого шпицрутенами Струменского вели через строй, когда обнажённое тело солдата лопалось под ударами, и кровь обильно поливала булыжную мостовую, Александр вдруг понял, что Суворов был трижды прав и что над бедным унтер-офицером совершается тягчайшее преступление. Причём инициированное им самим, императором Александром I, Государём всея Руси. Оказывается, Закон Божий «Не убий!» нельзя оправдать никакими доводами, объяснениями и необходимостью. Убийство так и останется убийством, с какой стороны ни посмотри.
Но самым тяжким и несмываемым преступлением на совести императора было убийство отца. Это мучило Александра всю сознательную жизнь. И он до боли в душе понял, что повторяет то же преступление, только уже не чужими, а собственными руками. Всё было так ощутимо, что государь почувствовал боль в спине, будто получал удары вместе с наказуемым. Видимо, недаром придворные астрологи утверждают, что двойники при жизни могут испытывать одинаковые чувства, особенно острую физическую боль и моральную утрату.
Александр близоруко прищурился. Потом, чтобы повнимательней рассмотреть истязуемого, он достал лорнет и принялся пристально разглядывать экзекуцию. Но уже через несколько минут заметил, что место вокруг него освободилось – пришедшие поглазеть горожане узнали двойника истязуемого и шарахнулись от императора, как черти от ладана. Такое отношение к собственной персоне государь видел впервые в жизни, что повлекло за собой ещё большую депрессию, плотоядно пожиравшую сознание.
Император растерянно осмотрелся и, испугавшись подступавшего к нему одиночества прямо посреди шумной толпы, повернулся и быстро зашагал прочь.
Однако барабаны, сопровождаемые звуками флейт, не утихали, значит, казнь продолжалась. Государь вдруг понял, что надо хотя бы посочувствовать солдату, не подозревавшему, что незаслуженное битие совершается по приказу самого императора.
– Если я признаю, что так должно быть, что это нормально, – твердил вслух Александр, шагая широким шагом к дворцовым апартаментам, – если я с этим соглашусь, то должен буду признать также, что вся моя жизнь, все мои дела и даже победа над Францией – всё дурно! Мне давно уже было откровение: надо выполнить то, что давно уже хотел сделать несмотря ни на что! Я должен уйти, исчезнуть, всё бросить, не сожалея о том…
Только где, в каком храме к императору приходило откровение, он так и не мог вспомнить, потому что, мучаясь своими сомнениями, неоднократно бывал в храмах разных конфессий. Александр часто молился Богу то с патриархом Фотием в православном Ильинском соборе, то с протестантом Парротом, то с католическим епископом Кампанеллой, то с иллюминатом Крюднером. Ходил ли он тогда в храмы различных конфессий с чистой совестью? Но, даже молясь Богу, император старался показать подданным, что он молится, совершает разговор с Богом. Значит, молился он вовсе не Богу, а просто хотел показаться подданным в роли набожного и праведного государя.
– Пора настала уезжать в Ярославль и записываться лицедеем в театр Волкова, – недовольно проворчал Александр, вспоминая свою религиозную экзальтацию.
И снова скрывшегося с места казни царя догнала крамольная мысль, что такие экзекуции – бесчеловечны, что так не должно быть! Но тут же, где-то в глубине сознания, поднимался афронт: мол, всё совершается по уставу, и никуда не денешься от печальной необходимости. Более того, Александру ничуть не жаль было избиваемого унтер-офицера, и, вместо того чтобы остановить казнь, он испугался быть узнанным, потому и спешно ретировался с места преступления. Преступления?!
Вернувшись в собственные покои, император выпил утренний чай, попутно приняв князя Волконского и барона Дибича, которые подробно принялись освещать добытые и уже проверенные сведения о собраниях тайного общества. Знать, масонство вновь поднимает голову, и он сталкивается с выбором: либо подчиниться масонской лести, как это было с батюшкой, либо окончательно раздавить масонских червей, умело и нахально проникавших в сферу управления Государством Российским. Батюшка, император Павел I, поняв, к чему могут привести опасные замашки властолюбивого масонства, немедленно принялся избавляться от проникновения болезнетворных течений на территорию России, за что и поплатился жизнью.
Снова Государю вспомнился не единожды мучивший его сон, будто он сам, царственный наследник, присутствовал при последних минутах жизни батюшки. В опочивальню ворвались: петербургский генерал-губернатор Пален, братья Платон, Николай и Валериан Зубовы, генерал Бенингсен и командир Преображенского полка генерал Талызин. Комната оказалась пуста, но вскоре Государя нашли, прятавшегося за занавеской. Несколькими дерзкими ударами царя свалили на пол. В ногах у смутьянов лежал поверженный император, и каждый из заговорщиков пинал Государя с таким остервенением и удовольствием, будто пред ним была тряпичная кукла. А Пален во всеуслышание беспрестанно повторял: «Rappelezvous, messieurs, que pour manger d`une omelette, il faut commencer par casser les oeufs».[9]
Это и пытались исполнить заговорщики, кто во что горазд. Многих из них цесаревич видел в ту же ночь в Михайловском замке, но сначала не придал значения шумихе, ведь они обещали неприкосновенность Государя, а в те годы Александр часто верил людям на слово. Он рос совсем не ведавшим, что такое ложь и правда. Цесаревич слишком поздно понял, что жизнь страшна и непредсказуема, когда матушка, вдовствующая царица Мария Фёдоровна, бросила ему в лицо:
– Радуйтесь, Александр, вы добились того, что стали императором. Votre ambition est satisfaite?[10]
Упрёк был очевиден. Александр никогда не ругался с матерью. Более того, он даже любил её, но эти слова отпечатались на всех дальнейших делах нового императора.
Вот тогда-то к нему во сне явился претерпевший муки отец в монашеском подряснике, но с посохом епископа, и поведал, что пойдёт по русским городам и весям, поскольку за четыре года своего царствования не успел это сделать, а вот теперь в самый раз. Александр проснулся в холодном поту и целый день не мог найти покоя. Он отправился в какой-то храм, долго молился и услышал голос отца, повторивший, что надо отправляться странствовать по России и отмаливать накопленные грехи. Недаром калики-перехожие почитаются на Руси до сих пор.
Это был уже не сон. Но император никак не мог вспомнить церковь, в которой его посетило первое откровение.
На всякий случай он заказал своим портным настоящий монашеский подрясник, который теперь висел у него в гардеробной. Александр даже не примерил новую одежду, так как камергер Фёдор Кузьмич дерзнул посмеяться над монашеским нарядом:
– Что вы, ваше величество, разве так можно?! – не в шутку ужаснулся камергер.
– Чем тебе не нравится православный подрясник? – нахмурился государь. – Может быть, сам сошьёшь?
– Да нет, Ваше Величество, – замотал головой Фёдор Кузьмич, – сшито отменно, ничего не скажешь, с двойным прихватом и подстёжкой. Но в каких Палестинах вы видели монахов в батистовых подрясниках? Люди Божьи, верно, даже слыхом не слыхивали о такой персидской материи. Представьте, идёт по Руси калика-перехожий, кусок хлеба выпрашивает, на ночлег к кому-нибудь просится, а у самого подрясник, как кафтан боярский, разве что золотом не шит?! Да за такой подрясник нищий калика может целую деревню себе купить!
– Ну, хватит, хватит, – одёрнул Фёдора Кузьмича император. – Распорядись, чтобы сию одежду в гардеробную отнесли.
На том бы всё и кончилось, только впереди была война с французами. После безоговорочной победы французов на Бородинском поле император уже всерьёз мыслил для себя Томский острог, или какой подале. Но за Русь вступилась сама Богородица. Государю доложили, что Царица Небесная явилась перед Буанапартием и повелела убираться вон из Москвы, не то, мол, худо будет.
В россказни эти слабо верилось, тем более, что сообщали их те же монахи, прибывшие из Москвы. Но французский император действительно кинулся вон из Златоглавой. Более того, не взорвал даже Кремль, о чём хвастался когда-то перед пани Валевской. Факты – вещь упрямая, против этого ничего не скажешь. И тогда он опять услышал голос отца.
– Будет тебе царствовать, сын мой, пора Богу послужить… Я тебя прощаю, несмышлёныша, токмо не замай родину, не разрушай державу…
Голос батюшки Александр хорошо помнил и никогда не спутал бы его ни с каким другим. Это произошло ночью в спальне императора, и вокруг не было ни души. Лишь из коридора доносились размеренные шаги смены караула. Император лежал на постели, боясь пошевелиться. Сознание говорило ему, что так не может быть, что всё только кажется. Но сердцем Александр чувствовал присутствие батюшки, переживающего за сына и за державу Российскую даже находясь в другой жизни.
В этот раз Александр всё же примерил сшитый царскими портными монашеский подрясник. Одежда оказалась впору, и выглядел в ней император иначе. Но рутина обыденности опять отвлекла государя от решительного поступка. Да и как на него решиться? Царь не может бросить всё и уйти ни по своей, ни по чужой воле. Но сейчас Александру был зов в третий раз. Зовом пренебрегать нельзя, с такими вещами не шутят. И как некстати подвернулся двойник! Значит, отступление невозможно!
