Евгений Орел - Баклан Свекольный
3. Свет
Всё проверено и выключено. Ключи на месте, в кармашке небольшого портфеля. Щелчок английского замка, дверь захлопнута. Надобности в лифте нет: третий этаж ведь. Прыжками через две-три ступеньки, как в детстве, Фёдор выносится из парадного.
Глава 2. Опоздание
...Понедельник, 4 октября 1993 г.
Время – 08:30.
Дворовая беседка напротив подъезда день напролёт оккупирована пенсионерами. На «доброе утро» следует нестройный благосклонный ответ.
В подъезде Фёдора знают и любят. Ведь это он минувшей весной забрался на крышу девятиэтажки, спасая кошку. Каким-то малолетним подонкам надумалось поиздеваться над животным: подвесили её в авоське на куске арматуры, невесть откуда взявшемся из-под козырька крыши. Ужас несчастной кици воем отдавался в ранимых душах соседей. Никто не решался на спасательные действия. Фёдор понимал, чем для него может закончиться авантюра, да не мог упустить шанс проявить героизм. Желание попасть на уста дворовой публики пересиливало любые страхи.
Чтобы добраться до кошки, следовало вначале попасть на технический этаж, взобраться с него на крышу, перелезть через ограду, после которой начинается козырёк. Уклон и без того опасный, да ещё и металл скользкий. Съехать с козырька – раз плюнуть, но всё хорошо, что хорошо кончается: киця спасена – соседи в восторге.
Беседка гудит от нескончаемых разговоров. Спор идёт о том, хорошо ли, что вышли из Союза, не лучше ли было, как прежде, жить одной дружной семьёй «братских республик». Обсуждаются события в Москве, грозящие перерасти в гражданскую войну. Народ переживает, не случилось бы чего подобного здесь, «в этой стране» (так говорят одни, а другие поправляют первых: «в нашей стране»).
Двое играют в шахматы. Политика давно Федю не занимает, а вот на доску с фигурами хоть краем глаза – как не глянуть? Через пару ходов чёрные дают мат, жертвуя ладью, но досмотреть игру не светит: Фёдор и без того уж опаздывает. Успевает только подумать, что хоть и непрофессионалы, но к игре относятся серьёзно, чего-то там обсуждают, анализируют. И никто не корит их, что якобы занимаются не своим делом.
Ни к селу, ни к городу вспоминается разговор с Аллой Петровной о новом квартиранте: «Стихи сочиняет», сказала она. Фёдор тоже одно время баловался рифмами, отсылал стишата в одну газету, другую, но отовсюду приходил отказ: стихи, мол, непрофессиональные.
Однажды ему повезло: попал на поэтический форум, даже к микрофону пробился. Первый «стиш» публика встретила общим гулом и жиденькими аплодисментами. Кто-то свистнул, потом ещё, и ещё… Федя не сдавался, хоть и кошки заскребли его романтическую душу.
На втором виршике вмешалась ведущая – маститая поэтесса. Даже дочитать не дала до конца. Вышла из-за стола жюри, подавая публике знак рукой. Зал притих.
Скрипучий голос престарелой тётки заполнял поры зрительного зала и тревожным пульсом отдавался в голове Фёдора. Морально подавленный, он выслушал безжалостный приговор: с такими творениями дальше собственной квартиры и соваться нечего. Вдребезги разнесла мастерица пера несовершенные строки, устаревшие формы, размазала об стенку отглагольные рифмы.
Обида резанула Фёдора, ночами корпевшего над каждым словом. С тех пор Пегаса оставил в покое.
По дороге к метро ход мыслей рождает причудливый вывод: как же так, мол, в шахматы по-любительски играть можно, а стихи писать надо только профессионально. «Что-то тут не то. Или я чего-то не догоняю», – размышляет несостоявшийся шахматист и ещё менее состоявшийся поэт.
Увлечённый мечтами о несбывшемся прекрасном, Фёдор не вписывается в людской поток часа пик. Раз за разом его толкают, оскорбляют.
– Чё стал, козёл?!
– Клоуном вырядился!
Он не отвечает, хотя запросто может любого хама поставить на место, да так, что тот пойдёт искать пятый угол в круглой комнате.
Не в его правилах сердиться на людей. Они кажутся ему чем-то сродни муравьям, а город напоминает большой муравейник. «Нельзя ведь обижаться на безмозглых насекомых. Да и на мозглых», – улыбается он про себя. Слово «мозглый» сам же и придумал, но никому пока вслух не говорил, надеясь использовать его в самый подходящий момент.
Полчаса давки в метро, ещё минут пятнадцать троллейбусом – и вот он, до боли постылый институт.
Опять опоздал. Отмазка про сломанный троллейбус наверняка не сработает. Впрочем, Федя давно уж перестал оправдываться. Молча выслушает нагоняй – и ладненько. Ну не станет же он рассказывать о вчерашних приключениях! Чьё это собачье дело? Иной раз допоздна зачитается Фейербахом, Ницше, Гумилёвым – не для развития, а так, чтоб цитаткой блеснуть, если надо. Но кому это интересно?
Из-за ночных бдений он частенько не успевает до появления на вахте кого-нибудь из администрации. Особенно не любит сталкиваться с замдиректора по хозчасти, а проще – завхозом, Филиппом Анатольевичем. У того привычка выставлять перед опоздавшими согнутую в локте руку с часами, тыча в неё, точно дятел, указательным пальцем другой руки. И каждому, кто пересекает проходную после девяти, противным тенорком декламируется двустишье, самим же завхозом и придуманное:
Вы за опоздание
Получите взыскание!
И слово держит, гадюка! В то же утро на доске объявлений появляется список фамилий с количеством опозданий за месяц и, конечно же, обещанные взыскания: постановка на вид, замечание, выговор и прочее.
Сегодня на проходной ни завхоза, ни кого другого. На вахте только дежурный. Фёдор приветствует его не как все:
– Здрав желав, та-арищ капитан!
На что следует:
– В отставке. – и тут же, с дружеским сарказмом: – Что, рядовой Бакланов, опять опаздываем?
Фёдор уточняет:
– Гвардии рядовой!
Привычный диалог между бывшими сослуживцами. После школы Фёдору довелось отбывать «священный долг перед Родиной» в Хабаровском Крае, в подчинении капитана Груздина, командира мотострелковой роты. Частенько рядовой Бакланов и «товарищ капитан» конфликтовали. Дело однажды дошло до скандала, да такого, что подключилось даже дивизионное командование.
Через несколько лет судьба свела их под крышей института. Здесь капитан в отставке Груздин преобразовался в «ночного директора», то есть вахтёра, Сергея Николаевича. Или просто – Николаича. С виду он моложе прожитых лет, среднего роста, с прямой осанкой. Сказывается военная выправка.
Бакланов и Груздин зла не помнят, всегда здороваются, в их дружеской болтовне о том о сём армия почти не упоминается. Есть и без неё что обсуждать.
В этот раз Николаич украдкой сообщает:
– Ты, это, Федь, зайди после работы. Дело есть.
Характерным жестом, переводимым как «заложить за воротник», капитан даёт понять, что сегодня у него не то праздник, не то траур, но главное – законный повод расслабиться. Федя не уверен, выдержит ли он два вечера возлияний подряд, но предложение принимает. Об уговоре с Аллой Петровной быть дома часам к семи ему не вспоминается.
От входной стеклянной двери доносится гулкий стук, как от удара тупым предметом. Петли визжат, и дверь с таким же стуком захлопывается. Холл наполняет эхо цокота каблучков вперемежку с частным дыханием. Мимо Бакланова и Груздина вихрем проносится та самая Выдра.
– Доброе утро, Олюшка. Что ж ты не здороваешься, красавица? – слащаво напевает Бакланов. И дальше вполголоса:
– Многостаночница ты наша.
Запыхавшаяся Ольга, не останавливаясь, бросает на Бакланова полный ненависти взгляд. Федины словесные выкрутасы остаются без ответа.
Скабрезной ухмылкой и самодовольным взглядом Федя провожает её до лестничных маршей. В памяти снова всплывают подробности вчерашнего вечера. Бакланов ловит себя на мысли, что больше всего ему интересно, с двумя ушла Ольга или с тремя, а не то, что вообще ему… изменила? Но это не измена. Ольга не клялась ему в верности, равно и Фёдор на лояльность ей не присягал.
Ушла… Да какое там! Уйти – после немеряного количества пива с водкой – выше всяких сил. Унесли её! Как чурку неотёсанную!
– Вот же ж выдра! – шипит Фёдор вслед убегающей «красавице-многостаночнице». Губы выдают нарождающееся непечатное слово. Он едва сдерживается. Вроде не ревнует, а душа кипит.
– Ты зря так, Федя, – прерывает Груздин его рефлексии, – она же…
– Да я знаю, – досадливо морщится Бакланов и делает движение, будто собирается наконец-то идти на осточертевшую работу. Останавливается, что-то вспомнив и наблюдая, как Ольга со всех ног несётся по ступенькам на второй этаж, в приёмную шефа. Тот уж давно закрыл глаза на опоздания секретарши Выдриной. Да и все знают о причине, поэтому Ольгу мало кто обсуждает, а тем более осуждает.
Входную дверь корпусом открывает пёс по имени Альберт. Мотая хвостиком и радостно поскуливая, молоденький немецкий овчар несётся к Фёдору ткнуть его мордочкой в коленку. Таким дружественным жестом он всегда приветствует Федю и только Федю. Тот приседает и давай гладить Альберту шёрстку, щекотать его за ушками.
