Анатолий Гурский - Лики земного родства (сборник)
«От такой же слышу», – подумала рогатая «собеседница» и ещё настойчивее стала мотать головой в правый дальний угол сарая, протяжно стараясь как бы по-женски выговорить:
– М-м-му-у-у… му-у… мешки там… мешки!
Хозяйка насторожилась, задумчиво поковырялась в своём с горбинкой носу и подумала: «Может, с её телёночком чё?» Подошла, а тот резво взбрыкнул и тоже уставился на белолобую мать. Она же почувствовала, что её всё ещё недопонимают, опять закивала мордой в тот угол и уже заревела чуть ли не женским матом: мол, иди же дальше, к мешкам, этакая рекордистка детородия.
– Ах, вот куды ты, Антоха, эти «левые» зерноотходы схоронил… Так запрятав, чё аж корова мордой на них киваеть, – подойдя к ним, прошептала жена. Покосилась на замолчавшую Бурёнку и плотно закрыла эти дефицитные для той поры корма несколькими большими охапками уже пожухлой соломы.
Привалила её разными жердями да тележными колесами и с улыбкой подумала: «Интересно, а коровка-то наша и взаправду – дура али хитрее самого хозяина будеть?»
Долго мучиться с ответом на свой же вопрос ей не пришлось. Сельсоветская комиссия появилась у порога уже к обеду, но в дом не пошла. Старший из них, который был в белых начальственных сапогах-бурках, улыбнулся своим помощницам и указал хозяйке на подворье. Осмотрели все отсеки и сусеки, проверили соответствие сарайного поголовья существующим нормам его численности. Главный почему-то подошёл даже к тому «тайнику», который только что рассекретила Бурёнка. Хозяйка посмотрела на неё с опаской услышать очередное мычание, но та лишь как-то по-коровьи улыбнулась и продолжила свои жевательные раздумья.
– Ладно! Только вот мешочки никакие сюда случаем не закатились?.. А то ведь на неделе спёрли с фермы немного зерноотходов, – хитровато рассмеялся человек в бурках. Глянул на пожавшую плечами ефросинью и уже всерьёз добавил: – Да это я так… Знаем, у нашего бригадира свинофермы и дома всё в порядке. Как и полагается настоящему коммунисту.
Выходящая последней из сарая хозяйка на миг остановилась у коровы, погладила её бочок и шепнула:
– Спасибо тобе, подружка…
С тех пор они и вправду стали редкими для деревушки друзьями по хитроумию. Хозяин, так тот лишь со стыдливостью воришки заскочит в сарай, чтоб сменить подстилку у Бурёнки, и бегом на работу.
А она уж с ефросиньей – порой как единое целое. И по-своему взаимные улыбки, ласковые жесты, и взаимопонимание с полумычания и полуслова… Ну, разве только не целуются.
Такая их дружба мало-помалу обернулась и взаимной выгодой. Корова стала упитаннее и продуктивнее, а хозяйкина многодетная семья – даже с избытком парного молочка, других видов его продукции. Обе они настолько привыкли к режиму своих деловых встреч, что даже маленький его сбой начинал вызывать у них по-женски эмоциональную тревогу. Особенно – в полуденный час, когда побродившие по летним лугам коровы сходятся на «пятачок» у околицы села. Чтобы испить здесь родниковой водицы, дать отдых своим уставшим ногам. Ну, а самые удойные особи должны ещё и освободиться от накопленного с утра молока…
Сегодня же Ефросинья едва собралась на дойку, как пошел «слепой» (с лучами солнца) дождь. «Да он недолго будеть. Пережду малость и пойду», – подумала она и отставила замарленное сверху ведро на край табуретки. Пока оборачивалась по кухонным делам, а её годовалый малец решил проявить самостоятельность. Ухватился за ножку, с кряхтением поднялся вровень с этим табуретом и, потеряв равновесие, раскатисто грохнулся вместе с ведром на пол. Подбежавшая на его вскрик мамаша взялась за мальчишескую головушку, увидела кровоточащий носик и вконец потеряла счет минутам.
«Что ж там стряслось… забыла обо мне?» – подумала Бурёнка и настороженно глянула в сторону, с которой обычно появляется в это время хозяйка. Но её там не было. Поднявши кверху морду, втянула в себя максимально раздутыми ноздрями струю свежего, увлажнённого прошедшим дождём воздуха и голосисто издала протяжное мычание. Задремавшие было подле неё соседки даже недовольно приоткрыли глаза: мол, чего ж ты маешься, дурёха рогатая!
Но она, не обращая на них внимания, промычала себе под коровий нос только понятное для неё решение:
– У-у-у-ы… у-у… У меня вымя ужо по ногам бьёт, а там ребятёшки молочко дожидаются… Здесь же недалече, пойду-ка к ним сама.
Хлестнула пучкообразным концом такого же белёсого, как лоб, хвоста нагло севшую на её спину навозную муху и потопала домой. Перед глазами замельтешили чирикающие под аккомпанемент августовского солнца воробушки, радостно кружились разнокрылые бабочки, а она их даже не замечала. Окунулась в плен единственной и главной мысли – успеть бы до ухода стада опять в луга донести свой ценный продукт до тех, кто его сейчас особенно ждёт. И шла настолько осторожно, как будто это хозяйка несёт ей в вёдрах воду, боясь расплескать по сараю. С особой настороженностью обходила оставшиеся после дождя лужи и побуревшие от влаги солончаки. Проделывала это чуть ли не с геометрическим расчётом, мысленно вычерчивая наиболее приемлемую траекторию своего движения всё дальше и ближе к дому.
Желая сделать его обитателям свой коровий сюрприз, направилась не на привычное для неё подворье, а прямо к парадной калитке. Громким мычанием радости невольно оповестила об этом даже соседские участки. «Чё это Бурёнка… сама пришла? Ну и закрутилася я!» – растерянно поправляя сползающую с головы косынку, подумала ефросинья. Хмыкнула и почти подскочила к комнатному окну, чтобы тут же проверить эту мысль.
Едва сдвинула оконную штору, как у домового деревянного мостика через придорожный кювет весело забелела голова их семейной молочницы. Одна её нога глухо стукнула копытом, за ней – другая, а вот уже и – правая задняя… Когда же стала подтягивать последнюю ногу, она соскочила с края этой дорожки и оказалась на прикрытом глиной жестяном склоне канавы. Пока хозяйка выбегала на улицу, корова в считанные секунды соскользнула назад и всем своим полутонным весом упала на эту подвернувшуюся под неё точку опоры. Раздался глухой треск, и перешедшее в дикий рёв мычание заставило замолчать даже беспардонно квакающих в болотном кювете уток.
– О боже! Зачем… на кой ляд ты сюда пришла, на кой?! – кинулась ефросинья к растянувшейся почти у самой калитки корове.
А та немного успокоилась, потом набрала воздуха и попыталась встать. Но едва начала приподниматься на задние ноги, как тут же с протяжным стоном упала назад. Бессильным помощником оказался и появившийся на обед хозяин. Он лишь многоэтажно чертыхнулся на притихшую в слезах супругу и почти бегом отправился на соседнюю улочку, к сельскому ветеринару.
– Ничем порадовать не могу, – осмотрев коровью ногу, резюмировал он. – Перелом бедренной кости, да еще в пятнадцатилетнем возрасте, понимаете ли… Как ни жалко, но выход здеся только один…
Бурёнка, словно расслышав этот врачебный приговор, приподняла голову и со стонущим мычанием освободила зажатое ногами вымя: мол, смотрите, люди, сюда-а-а…
– Да она, кажись, выказывает свою последнюю просьбу… Требуеть забрать у неё молоко, – догадался ветеринар.
Хозяйка дрожащими от волнения и страха руками, которые всё чаще срывались с сосков на ведро, с трудом провела эту дойку и разрыдалась. Обхватила Бурёнкину голову и со всхлипами запричитала:
– То я… то я, паскудница… я во всём виноватая. Прости ж, прости мени, грешницу растакую…
Корова мотнула головой, словно беззвучно огласила свою мысль: «Да освободь же ты меня, навалившаяся женщина, а то ещё сама и удушишь!» Выкатила что есть мочи глаза и обвела своим горестным взглядом всех собравшихся. Потом уставилась в так знакомое ей цинковое ведро, и две крупные бусинки медленно покатились вниз. Сопровождаемые жалостливым мычанием коровы, они едва достигли её ноздрей, как вслед за ними поползли другие. Этот женско-коровий плач ещё более усилился голосами прибежавшей детской «пятерки», вскормленной молоком Бурёнки. Двор словно утонул в сплошном потоке звуков, очень похожих сейчас на само завывание налетевшего внезапно ветра. Стало быстро хмариться, и раздосадованный хозяин по-бригадирски скомандовал:
– Фрося, хватит тут выть да хрюкать! Быстрей уводь детей… И сама отсель уходи. Бы-ы-ыстро!
– Всё-всё, Антон, поняла, – взяла она в охапку всхлипывающих ребятишек, – Пойдёмо, я вам дам зараз по кружечке молочка… Парного, вкусного.
Когда они скрылись за дверью хаты, ветеринар отвел Антона в сторонку и тихо вымолвил:
– Ну, што, надо её кончать…
– Не-е-ет! – молча поправил увлажненные печалью усы и слегка повысил голос тот. – Робить это и здесь я не буду… Давай возьмем стогомёт и оттарабаним её на скотный двор, а там решайте сами, без меня…
Такой его сердобольный и экономически выгодный хозяйству шаг по-своему одобрило и руководство села. Уже следующим вечером ефросинья с детишками привечали в стойле уехавшей навсегда кормилицы её четырёхлетнюю дочку, которая именно здесь и родилась. Теперь она к несказанной ребячьей радости продолжит тут материнское дело. Под её же именем, с теми же добрыми людьми. И даже, наверное, с аналогичной прозорливостью. Когда молодая Бурёнка с материнским любопытством начала оглядывать сарай, хозяйка настороженно, чтобы та не услышала, прошептала:
