Валентина Ива - За миг до откровения
До Морского кладбища пешком всего час ходьбы. Тётя Зина стала ходить туда каждый день и разговаривать с Гришей, чтобы ему там не страшно было одному. Дом заброшен. Обеда нет. Люська бегает за хлебом и молоком, после школы присматривает за Янкой.
Я видел, как тётя Зина утром, зажав рукой платок под подбородком, как будто ей холодно, быстро шла по дороге к тропе, ведущей на Морское кладбище.
Никто не мог ничего сделать. Она не слушала ни мужа, ни соседей, ни подруг, ни дочь. Её не было с живыми. Высокая, сухощавая, с белыми скорбными губами и опрокинутыми внутрь глазами, она с решительным видом творила что-то очень важное для неё и для её мальчика. Пустым взором смотрела вокруг, не понимая, чего от неё хотят.
Сентябрь стоял жаркий. Температура днём достигала 24–25 градусов. В этой широте сентябрь практически летний месяц. Еще ни единого желтого листа, солнечно, небо ясное, синее, а облака, если и пробегут, то где-то там по краешку. И такая благодать Божья на дворе, что кажется, будто смерти нет.
Около свежей могилы, усыпанной засохшими цветами с венком из красной материи, сидела мать и раскачивалась, как будто под музыку. Она даже не успела вскрикнуть, когда грязные мужские руки схватили её за плечи и повалили на землю.
Когда она возвращалась с кладбища в грязной, разорванной одежде, без косынки, её белёсые волосы, растрепанные и вздыбленные, завешивали глаза, огромная кровавая царапина начиналась на лбу и, пересекая все лицо, скрывалась на шее за воротником, почти все жители дома в ужасе следили за её неторопливой походкой.
– Что случилось, Зина?! – крикнула соседка Маруся.
– Ничего. Я убила чёрта, – почти весело произнесла она.
Спустя несколько дней тётя Зина вышла на работу.
Никакого чёрта она не убила, но бомжеватый разбойник, развлекающийся на кладбище, наверняка получил сотрясение мозга. Каменистая местность приморского городка щедра на булыжники разного вида и размера. Спустя много дней тетя Зина с удивлением вспоминала:
– Откуда взялись силы, не знаю! Я ведь долго ничего не ела, только воду пила… Он повалил меня, а я думаю: вот и смерть моя пришла. Хорошо бы!!! Там аралия колючая росла, лицо мне разодрала. Кровь брызнула, и я как будто проснулась. Э, думаю, не дамся чёрту!!! Схватила камень и ка-а-ак садану его по голове! Он тут же и помер. Я вскочила и – бежать. Иду, и стало мне радостно. Вспомнила, у меня же еще дети есть. Нужно в милицию сообщить. Пусть чёрта похоронят.
Сколько я её помню, частенько её фигура маячила на крыльце у дверей нашего подъезда, высокая, сухопарая, чуть сутуловатая, с метлой в руке.
Спустя десять лет я уже жил с родителями в Новосибирске, а в родном морском городе был проездом, и ноги сами привели меня во двор, где я родился и вырос. Всё так же шумело сентябрьское лето, и у подъезда стояла тётя Зина, долговязая и худая. Когда я подошел поближе, я увидел, что копией тети Зины стала выросшая Яна. Только она стояла без метлы. Говорить она так и не научилась, и струйка слюны стекала по подбородку за шиворот.
Два mistera
Высокий, стройный, немного сухощавый, с волнистыми русыми волосами майор медицинской службы Грюков Владимир Исаевич еще при прохождении службы в Германской Демократической республике подружился с майором медицинской службы Гобием Борисом Петровичем, крепко скроенным, с косой саженью в плечах, могучими, сильными руками.
Приказом № 247 от 15 мая 1975 года оба были командированы из Германии в город Ленинград для поступления в Военно-медицинскую Академию имени С. М. Кирова.
Такой удачи никто и не ожидал. Известно, что Военно-медицинская Академия основана в 1798 году Указом Императора Павла I и с момента создания носила наименование «Медико-хирургическая Академия». Это образовательное учреждение является старейшим среди военных академий и медицинских ВУЗов страны. Академия в дальнейшем неоднократно переименовывалась: в 1808 году – в «Императорскую Медико-хирургическую Академию», в 1881 году – в «Императорскую Военно-медицинскую Академию». Вскоре после учреждения академия была возведена в ранг «Первых учебных заведений империи» и до 1917 г. совмещала функции учебного заведения и Академии медицинских наук.
В 1918 году академия стала носить название «Военно-медицинская Академия», а в 1935 году была переименована в «Военно-медицинскую Академию имени С. М. Кирова».
Так как Военно-медицинская Академия являлась основным центром профессиональной подготовки военных врачей, путевка на повышение своего уровня медицинского образования выпала двум майорам одновременно, что не всегда бывает хорошо.
Два друга легко и успешно сдали экзамены и, переполненные чувствами хорошо сделанного дела, удовлетворения и полноты собственного достоинства, почувствовали, что имеют полное право на праздник души и тела. В Ленинграде на Васильевском острове проживал любимый дядя майора Грюкова, к которому они на радостях и поехали.
В портмоне каждого из майоров лежали билеты на самолет в Германскую Демократическую республику. Билеты были приобретены на рейс немецкой компании, поэтому в каждом билете фигурировали фамилии офицеров, которые предварялись приставкой «мистер» (mister). В советское время, как известно, все были товарищи и друзья, никаких господ и мистеров в Советском Союзе не существовало, поэтому друзья пошутили по поводу «мистера Гобия» и «мистера Грюкова», исполняя реверансы и книксены по отношению друг к другу.
– Мистеру Гобию! – поклонился и шаркнул ногой Грюков.
– Мистеру Грюкову! – присел и согнулся в сатирическом поклоне Гобий.
На улице Тифлисской Васильевского острова, упирающейся в набережную Макарова, одной из самых коротких улиц острова, их с нетерпением ждали. Улица Тифлисская сложилась в первой трети XVIII века, когда с левой стороны был сооружен Старый гостиный двор, а с правой – дом московского губернатора К. А. Нарышкина, который с 1730-х годов занимала портовая таможня. Здесь веяло прошедшими веками и историей России. Рассматривать старинные особняки не входило в задачи страждущих офицеров. Они стремились к душевным родным и близким и к богато накрытому столу с закусками и, соответственно, напитками. «На Руси заведено: длинных тостов не бывает, водку пьём, а не вино, водки вечно не хватает…» – как поют барды. «Все торопимся сказать, сердце бьется, веселится, чтобы удаль показать, а не то, чтобы напиться…». За здоровье всех, кто здесь, за счастье, за моряков, за артиллеристов, за военных врачей, за успехи, за отъезд и за приезд… тосты, короткие, как выстрел, ложились автоматной очередью на распахнутую душу слушателей академии. Гобий точно помнил, что рейс ранний и надо успеть до того, как разведут мосты, но расчет на могучий организм товарищей майоров оказался неточным. Когда они гнали таксиста нетрезвыми голосами, было уже поздно… Мосты развели, и надеяться можно было только на чудо.
– Пэслушэй, – медленно растягивал слова отяжелевший от усталости Владимир Исаевич, – Прэдлагаю вернуться, капэльку поспать и утром-м-м….
– Э, нет! – категорически отрезал Гобий. – Ночуем на вокзале и первой лошадью успеем, а если вернемся, то – крантец!
На вокзале не то, что яблоку, – вишенке некуда было упасть. Прорва народа занимала все квадратные сантиметры площади вокзала, а на улице полоскал беспросветный ленинградский дождь. Протиснувшись к стойке с закрытым окном и зажав баулы между ног, они попытались облокотиться на пятидесятисантиметровую полочку, чтобы прислонить парящие в пространстве с кувырками в воздухе хмельные головы. Глаза закрывались сами собой. Локти съезжали с пьедестала, и подпертые ладонями головы шумно падали прямо в пропасть.
– Упали-с, мистер Грюков? – нагло иронизировал Борис Петрович.
– Вас не спросил, мистер Гобий! – парировал Владимир Исаевич.
Грюков, пытаясь удержать тело в равновесии, задевал окружающих людей и низким хриплым голосом говорил: «Пардон, твою мать». Гобий безуспешно пытался пристроить свое могучее плечо на крохотную полочку и хоть как-то зафиксироваться, но тщетно. Ближе к утру они выползли на воздух.
– Ну, как Мистер Гобий? Пить надо меньше?
– Да уж, Мистер Грюков. Надо меньше пить. Вас не остановишь, берешь дистанцию и прешь, как танк, до упора.
– Ты как хочешь, а я летать не люблю. Мне надо добавить.
Когда-то давно, несколько лет назад, его друг с женой и детьми погиб в авиационной катастрофе, с тех пор Владимир Исаевич, если можно не лететь – не летел, а если нельзя, то только без сознания, то есть напивался до бесчувствия.
– Если ты добавишь, я тебя не понесу. В самолете добавишь, – сурово пресёк дебаты Борис Петрович.
И они стали таращить глаза в предутренний серый туман и молча ждать, когда лягут мосты.
