Юлия Монакова - Говорят, под Новый год…
– Женька плачет! Наверное, хочет есть.
Соня, и так падающая с ног от усталости после бесконечно долгого дня, до ужаса похожего на предыдущий, заводилась с пол-оборота:
– А тебе невдомёк, что в этом возрасте дети плачут уже не только от голода? С ребёнком надо играть, возиться, разговаривать, петь ему песенки, носить на руках и показывать всякую фигню…
– Какую фигню? – Сашка моментально терялся. – Ты скажи конкретно, что мне делать – ну, там, подгузник ему сменить или в коляске покачать… А придумывать я не умею, мне это напряжно.
– Конечно, «напряжно»! – язвительно передразнивала Соня. – Гораздо проще сунуть мне орущего ребёнка со словами «он голодный» и самоустраниться…
Не раз, занятая по хозяйству, она слышала, как ребёнок в комнате надрывается от крика. Соня бежала на зов и заставала следующую картинку: муж сидит, уткнувшись в телевизор, Женька багровый от плача, а муж рассеянно поглаживает его по животику и, не отрывая взгляда от экрана, бормочет:
– Ну, тихо, тихо…
– Возьми ребёнка на руки, идиот! – не выдерживала Соня, с ходу задавая самый агрессивный тон. Слово за слово – и вспыхивал скандал. Скандалы вообще стались частым явлением в семействе Кулаковых… Если же муж предупреждал, что задержится на работе, Соня тут же слала ему истерические смс-ки, что она повесится – да, бывало даже такое.
Иногда на подмогу являлась свекровь, живущая через дом. Помощь её заключалась в следующем – она приходила, когда Женька спал, и смирно сидела рядышком, таращась на коляску. Как она искренне верила, охраняла сон – а на самом-то деле просто доводила Соню до белого каления своим молчаливым присутствием. Как только младенец Евгений просыпался и начинал ныть, свекровь удовлётворенно констатировала:
– О! Проголодался, – совала его Соне и удалялась с чувством выполненного долга.
Соня не винила её – та не нанималась нянькой, она не обязана. Но с некоторых пор просто перестала открывать свекрови дверь, завидев её физиономию в глазке. А смысл? Свекровь разобиделась и вскоре сама перестала приходить.
Большие надежды возлагались также на Сонину маму, специально приехавшую из Сибири нянчиться с новорожденным. Поначалу всё шло как по маслу, ибо бабушка души не чаяла во внуке и бежала к нему по первому писку. Но уже неделю спустя Соня готова была взвыть от того, что они с мамой – сторонницей традиционных методов воспитания и ухода за грудными детьми – решительно, категорически отказывались понимать друг друга. Мама постоянно психовала, упрекая Соню в том, что она не умеет обращаться с ребёнком, всё делает неправильно, и муж её тоже всё делает неправильно, и только она одна знает, как надо. Да, Соня с уважением относилась к материнскому авторитету, но, чёрт возьми, у неё тоже были свои взгляды! К примеру, мать говорила Соне, чтобы она не надевала малышу памперсы, а всё время держала его голеньким – мол, попка будет «дышать». Соня объясняла ей, что голенький Евгений описает-обкакает и мебель, и всех членов семьи впридачу. Мама сразу же начинала орать на неё, не церемонясь в выборе выражений:
– Подумаешь, описают её! Я вон, когда тебя родила, вечно обоссанная ходила!
– Но при чём тут ты, если я лично так не хочу ходить? – искренне недоумевала Соня. Она, если честно, вообще была готова поцеловать создателя памперсов в попу, ибо он избавил её от изнуряющей круглосуточной стирки загаженных пелёнок и ползунков. Мама же ставила ей в вину то, что она думает только о себе.
Сашка тоже не был особо доволен присутствием тёщи. Особенно тем, как она без стука и предупреждений врывалась в супружескую спальню ночами, заслышав малейшее покряхтывание маленького Женьки, и гневно вопрошала:
– Он у вас плачет, вы что, не слышите? Соня, покорми ребёнка и дай мне, я его укачаю!
После чего она часами слонялась по спальне и убаюкивала малыша, распевая колыбельную. Младенец в конце концов засыпал под её монотонное пение, а вот Сашка всё больше раздражался, и с него слетал всякий сон, хотя завтра надо было рано вставать на работу. Если же Соня мягко говорила: «Мама, иди, пожалуйста, к себе, мы сами справимся!» – тут же начинались слёзы обиды и упрёки. Короче, через пару недель тёща была отправлена из Питера восвояси.
Соня медленно, но верно осознавала, что её жизнь уже никогда не станет такой, как раньше. Ни-ко-гда. И это не вселяло в неё оптимизма… Её женское самолюбие если и не издохло окончательно, то явно валялось в глубоком обмороке. Ей просто было некогда заняться собой. Даже сейчас, при наличии всех новомодных девайсов (слинги, специальные стульчики и кресла, развивающие коврики, мобили-хренобили, позволяющие занять малыша), времени у Сони на себя практически не оставалось. От неё теперь вечно пахло молоком (а когда у неё случился лактостаз – то ещё и капустой, поскольку она лечилась народными средствами и запихивала свежие капустные листья себе в лифчик), она ходила в одном и том же халате и не успевала даже банально после мытья головы расчесать волосы – обычно это занимало у неё как минимум тридцать минут, поскольку она отрастила шевелюру до пояса. Как-то в нервном припадке Соня просто схватила ножницы и сгоряча чикнула косу сантиметров на десять. Хорошо хоть, под корень не оттяпала с досады, да и за эти сантиметры Сашка потом её чуть не сгнобил.
А ещё она уже не помнила, когда вырывалась куда-нибудь поразвлечься с подружками. Да что там – поразвлечься! Она забыла, когда просто в последний раз выходила из дома. На дворе стоял конец декабря, мерзкий, серый и бесснежный, гулять с Женькой было холодно, и она ограничивалась тем, что, закутав сынишку потеплее, выставляла его на некоторое время в коляске на балкон. Пока он «гулял», вернее – дремал на свежем воздухе, она успевала поделать домашние дела. «Кто вообще придумал, что декрет – это отпуск? – недоумевала Соня про себя, запихивая пелёнки в стиральную машинку. – Если ты ходишь на работу, то вполне допускается, что ты можешь не успеть приготовить еду или заняться уборкой, все относятся к этому с пониманием. Но если ты в декрете, предполагается, что и квартира должна быть отдраена до блеска, и бельё выстирано-выглажено, и обед из трёх блюд готов, и ребёнок присмотрен-ухожен, а ты сама должна выглядеть красивой, приветливой и жизнерадостной… Это же нереально!»
Самое обидное, что обычно в это время года она порхала как на крыльях, предвкушая новогоднее празднество. А теперь вся подготовка прошла мимо неё. Люди обдумывали праздничное меню, подарки, место встречи Нового года и компанию, в магазинах активно продавалась всяческая ёлочно-игрушечная дребедень… Соне, обожавшей встречать Новый год с детства, казалось, что жизнь проходит мимо – а она лишь наблюдает за праздником с обочины. У неё даже не было времени нарядить ёлку.
Тяжела и неказиста жизнь эстрадного артиста
Алекс, 25 лет, Москва
Как и любой другой популярный артист, в преддверии Нового года Алекс Воронков становился особенно востребованным и чрезвычайно высокооплачиваемым. Он люто ненавидел новогодние праздники, потому что после них чувствовал себя выжатым лимоном. Но это приносило деньги. По-настоящему большие деньги. За возможность увидеть Алекса на своём новогоднем корпоративе или частном концерте люди не поморщившись выкладывали по сто тысяч евро. И это только в Москве, за выезд же звезды заказчики радостно платили около двухсот тысяч. В прошлом декабре Алекс отработал двадцать шесть концертов, из них три – в саму новогоднюю ночь, и ему реально тогда казалось, что он сдохнет от усталости. Поэтому он страшно бесился, когда читал в Интернете комментарии доморощенных незваных критиканов на предмет того, что «по сцене скакать – не кувалдой махать, всех этих звёзд отправить бы вкалывать на завод или строить дороги». Особенно обидным это казалось ещё и потому, что он никогда не был халтурщиком, не пел под фонограмму и выкладывался на концертах на тысячу процентов. С него в буквальном смысле сходило семь потов, а свободные от выступлений дни он посвящал занятиям хореографией и вокалом.
В этом году Алекс отказался от выступлений в ночь с тридцать первого на первое, но всё равно работы хватало. Он предвкушал новогодний праздник как возможность тупо отоспаться и отдохнуть. То, что он встретит Новый год один, нисколько не пугало – вынужденная публичность профессии давно уже сделала его ярым интровертом. Алекс полюбил блаженное одиночество, когда можно было расслабиться и не думать о том, как он выглядит со стороны, под прицелом объективов.
Можно было поехать в Тулу к матери, но Алекс, поморщившись, признал, что это не самая удачная идея. Мама, конечно, обрадуется, и ему будет приятно её видеть, но уже через час пребывания на малой Родине впору будет завыть от тоски. Накормив сынулю своими фирменными голубцами, варениками с картошкой и грибами, а также непременным заливным, мама заведёт любимую песню о главном: когда же Алёшенька, наконец, женится? Она родила его поздно, в сорок лет, и опасения не дождаться внуков были вполне резонными. Однако Алекс не мог ей ничем помочь – ну что значит «пора жениться»? Разве это происходит по заказу, в удобное и подходящее для всех время? Вокруг него постоянно вился рой красивых интересных девушек, но пока что ни одна не вызвала желания предложить ей руку и сердце. Только внешней привлекательностью пленить Алекса было сложно – он был избалован светскими красавицами, в обществе которых постоянно вращался. Певицы, актрисы, модели, телеведущие, спортсменки… А для того чтобы познакомиться с богатым внутренним миром и прекрасной душой очередной девушки, ему банально не хватало времени и сил.
