Алексей Слаповский - Гений
А Светлана разумно понимала, что мама не та женщина, которую ей в идеале хотелось бы иметь мамой, но мало ли какой у человека идеал! Мать родила ее, Светлана – ее результат, в том числе, задумайтесь на минуточку, и с мыслями об идеале. Все просто на свете: тем, у кого нелюбовь к своим матерям и отцам, всегда можно напомнить, что они их родили – следовательно, получается, родили и нелюбовь к себе? Это, конечно, полная глупость.
Аркадий с утра находился в редакции. Он рассказал Вагнеру о вчерашней встрече с Мовчаном, о том, что Мовчан пообещал выпустить Светлану, и высказал желание написать статью о необходимости создания народной дружины.
– Какой дружины, зачем?
– В помощь официальным структурам. Трофим Сергеевич одобрил эту идею. Предложил брату принять участие. – Аркадий указал на Евгения, которому разрешили почитать новости в одном из редакционных компьютеров.
– Хочешь сказать, он его всерьез принял?
– Более чем!
Вагнер вспомнил свои ночные мысли, вызванные впечатлениями от знакомства с Евгением. Если уж на него так подействовало, то Мовчан тем более мог охмуриться этим загадочным человеком.
Но Вагнера смущало, что Аркадий до сегодняшнего дня скептически относился ко всем инициативам сверху. Явный этот патриотический оттенок в его речах – откуда? То все хохлов защищал, а теперь намекает, что это могут быть происки именно с хохлацкой стороны.
На самом деле Аркадию было почти все равно, какую писать статью, лишь бы опять взяться за работу. Вчерашняя ночь с Ниной получилась правильной: и он был горячий молодец, и Нина отвечала страстной нежностью, как любящим супругам и положено. Аркадий даже забыл на время о Светлане. А утром они с Ниной завтракали, с улыбками поглядывая друг на друга. От этого возникло ощущение налаженности, вхождения в мудрую житейскую колею, а колея эта предполагает, что у тебя, отца семейства, есть работа и ты ее достойно выполняешь.
Тут Вагнеру позвонили. Он взял телефон, послушал. Лицо стало серьезным и подчеркнуто ответственным. Положил телефон на стол, выждал паузу (все вокруг стихло) и огласил голосом Левитана, диктора Великой Отечественной войны:
– Убили Степана Трофимовича Мовчана! Расстреляли на украинской территории, когда ехал домой по пустоши около Кривого Яра.
Сказав это, он перешел на гражданский тон, недоуменно вымолвив:
– Черт, я же там сто раз ездил!
Ему было странно, перед глазами возникла пустошь, по которой не только он, многие спрямляли путь и на машинах, и на велосипедах, и пешком. Место тихое, как бы нейтральное, ничье. Учитывая рельеф и глинисто-песчаную почву, там и в советское время не пахали и не пасли скот, а теперь тем более.
– Кошмар! – сказал Аркадий. – А вы спрашиваете, Яков Матвеевич, зачем дружина!
– Ужас! – схватилась за щеки тридцатипятилетняя Наташа Шилкина, одинокая мать одинокой пятилетней девочки; Наташа гибель мужчин в этой войне воспринимала как вероятный ущерб ее личной жизни.
Остальные тоже сокрушались, сожалели, сочувствовали.
Евгений, оторвавшись от компьютера, сказал:
– Евгений, наблюдая за людьми, получившими известие о гибели человека, заметил, как он это замечал не раз в таких случаях, оттенок радости. Это была, конечно, и древняя инстинктивная радость любого стадного существа, когда кого-то из стада убивает хищник для еды, а ты пока остаешься жив. Но это была и радость, свойственная только человеческому виду. Люди, с одной стороны, любят спокойствие и стабильность, не хотят ничего менять, а с другой, пожив в спокойствии и стабильности, устают, им хочется перемен. Чья-то смерть – тоже перемена, вот мы и радуемся: что-то будет теперь не так, что-то надо сделать иначе, будет не так скучно.
– Помолчал бы ты! – строго посоветовал седовласый Маклаков, ничего не понявший в словах Евгения, но увидевший в них неуважение к смерти, а он терпеть не мог в современной жизни эти вот смехотунчики, эти черные комедии в интернете и по телевизору, которые любит смотреть его младшая дочь, из-за чего у них вечные споры, как и с другими членами семьи, которые, по мнению Маклакова, слишком легко предались бесовскому очарованию легкомысленного времени.
Но остальные почувствовали правду в том, что сказал Евгений. В самом деле, они, жалея Степу, в то же время взбодрились, посвежели душой, есть теперь о чем говорить, думать и писать.
Тот же настрой был и у Вагнера.
– Так, – сказал он. – Ты, Евгений, со своей философией сидишь там и ни за что не отвечаешь, а нам надо…
Он не сказал, что надо, только приподнял согнутую руку, сжал кулак и слегка потряс им. Но все поняли.
– Так я пишу о народных дружинах? – нетерпеливо спросил Аркадий?
– Конечно!
И Аркадий сел за свой стол, к своему компьютеру. Место у Аркадия было удачное, в углу, спиной ко всем. А ему как раз очень хотелось, чтобы не видели его лица, на котором может проступить та самая радость, о которой толковал Евгений. Степу он всегда считал недотепой, но опасался, что рано или поздно сын главного поселкового полицейского каким-то образом победит Светлану. Теперь, получается, одной помехой меньше.
Но, кем бы ни был Степа, это все-таки мерзость – расстрелять средь бела дня мирного жителя только за то, что он пересек границу, да и пересек-то где? – на земле, где сроду ничего не росло, не строилось, пользы от нее никакой, кроме повода украинцам называть этот бесплодный кусок земли частью суверенной территории!
А Евгений подсел к Наташе Шилкиной, которая держала платочек у покрасневшего носа, и сказал:
– Хотя Евгений не собирался общаться с этой женщиной, но он видел, что она хочет, чтобы он с ней поговорил, хотя и непонятно зачем.
– Вы сидели там и сидите, – шмыгая, ответила Наташа. – Не надо со мной говорить.
– Надо, но дело ваше.
– Не приставай к людям! – обернулся Аркадий, стесняясь за брата. – Иди воздухом подыши. Только не уходи далеко.
– Что такое далеко в твоем понимании? – спросил Евгений, но брат отмахнулся, слишком занятый написанием статьи.
В ней основной мыслью было то, что и русскому, и украинскому народу как воздух нужно ощущение, что все в их руках. Нужна гражданская самодеятельность. Конечно, советский строй во многом отучил мыслить и поступать общинно, а не по указке сверху. Но теперь без этого не обойтись. Важно при этом не перепутать гражданскую активность с деструктивными действиями, не поддаться на провокации. И помнить о равенстве: если какое-то национальное сообщество желает самоопределиться, оно должно спокойно относиться к тому, что внутри него есть и другое сообщество, имеющее точно такие же права. Не скрою, писал Аркадий, я был сторонник той мысли, что это самоопределение должно осуществляться в мирных условиях, но как быть, если не дают таких условий, если звучат выстрелы и раздаются взрывы? Переходя конкретно к Грежину, зададимся вопросом: почему так называемые третьяки появились именно сегодня? Кому это выгодно? И что могут сделать наши силовые органы без поддержки населения? Кто, если не мы сами, наведет порядок?
Строчки возникали быстро и бойко, как стежки на швейной машине Нины – она иногда любила что-то скроить и сшить для собственного удовольствия.
При воспоминании о жене Аркадию стало тепло. Хорошо все-таки, что он любит свою Ниночку, несмотря на любовь к Светлане, если бы иначе, он чувствовал бы себя предателем.
И Аркадий писал дальше с удвоенной скоростью под взглядом Вагнера – доброжелательным, почти отеческим.
А Евгений, выйдя из редакции, осмотрелся и сказал:
– Впервые Евгений увидел этот поселок сам по себе, без событий. До этого Евгению что-то было надо или его куда-то вел брат. А сейчас Евгению ничего не надо было, его никто не вел, можно идти на все четыре стороны, которых на самом деле было всего две – или направо по улице, или налево. Справа виднелось какое-то бело-зеленое здание старой постройки, оно показалось интересным, Евгений пошел туда.
И он сделал то, что сказал: пошел туда.
Здание оказалось вокзалом. Вокзал был построен еще в начале двадцатого века, одноэтажный, небольшой и очень красивый: посредине вход с аркой, с массивными дверьми, высокие окна, по четыре с каждой стороны, на крыше квадратная башня с проемами-бойницами наверху, напоминающими о том, что железная дорога по своей сути всегда связана с войной, а на этой башне еще одна башенка, круглая, венчал ее шест со звездой.
Евгений был доволен увиденным и вошел в вокзал. Там было пусто, прохладно и довольно просторно, несмотря на скромные размеры. Два-три человека стояли у кассы, продавщица продуктового киоска сидела за прилавком и читала книгу.
– Мирная жизнь, – сказал Евгений и подошел к продавщице.
Он стоял перед прилавком, а продавщица продолжала читать. Если подошедший хочет что-то купить, сам скажет, а если просто смотрит от скуки, коротая время, то зачем и отвлекаться?
