Маша Трауб - Замочная скважина
Нельзя сказать, что Таня ничего не чувствовала. Конечно, чувствовала. Валерка ее давно разлюбил, если вообще когда-нибудь любил. Домой его ноги никогда не несли, разве что к Наташке, когда та грудная была. И то, что женщина у Валерки появилась, Таня тоже знала. Он особо и не скрывал. Таня не спрашивала, где он, почему на работе допоздна задерживается. Молчала, как в детстве, когда Валерка с другими целовался, а она терпела. Страдала, но терпела. Вон сколько девчонок у него было, а женился он на ней. Так и с любовницей будет. Он же к ней, к жене, возвращается. Таня по привычке тихо всхлипывала.
– Не могу больше на тебя смотреть! – сказала как-то Светлана, вернувшись с работы. – Опять ревешь? Что случилось?
– Валерка… – всхлипнула Таня.
– Что – «Валерка»? Опять Валерка? – Светлана была уставшая и раздраженная. Домой она тоже возвращалась через силу. А что дома? Вечно заплаканная сестра, недовольная мать. Одна радость – Наташка – колокольчик, звенящий на весь дом.
– Мне кажется, у него кто-то есть, – вдруг призналась Таня и опять заплакала.
Ей нужно было с кем-то поговорить. Светлана – не самый лучший вариант, но других не было. Таня ни с кем особо не дружила, да еще так близко, чтобы такие вещи рассказывать. А держать в себе совсем сил не было.
– В каком смысле? – Светлана остановилась.
– У него есть женщина. Другая, – плакала Таня.
Светлана подошла и села на диван к сестре.
– И что? Ты давно знаешь?
– Давно.
– Ты с ним поговорила?
– Нет, ты что? Нет, конечно.
– И не собираешься…
– Нет. Не могу.
– Почему? Боишься, что твой ненаглядный Валерочка ее предпочтет, если ты поставишь его перед выбором? Совершенно этому не удивлюсь. Я сто раз тебе говорила, что Валерка твой как был бабником, так и остался. А ты клуша. Села дома и рыдаешь целыми днями. Возьми себя в руки наконец.
– У нас будет ребенок.
– Какой ребенок? – опешила Светлана.
– Пока не знаю. Может, мальчик.
Светлана замолчала, потом спросила:
– Скажи мне только одно: ты это специально сделала? Чтобы его удержать?
– Ты что? Нет, конечно!
– Отлично. Просто с ума с вами сойти! А мама знает?
– Нет, я ей не говорила. Может, ты скажешь? Я боюсь.
– Тебе сколько лет? Десять? Ты двойку из школы принесла? Неужели ты не понимаешь, что это всех нас касается? А как мы будем здесь все жить? Еще один ребенок! Ты совсем головой не думала?
– Не думала, – согласилась Таня, заливаясь слезами.
– А папаша-то знает?
– Нет!
– Ну ты даешь!!! У меня слов нет.
– Я боюсь…
– Чего? Чего ты боишься?
– Что он уйдет. Что я ему не нужна. И ребенок не нужен.
– Ну и пусть идет на все четыре стороны. Не пропадем.
– Нет. Я его люблю. Пусть гуляет, только не уходит. – Таня забилась в истерике.
– Ты совсем ненормальная какая-то. Прекрати немедленно, выпей валерьянки, тебе нельзя нервничать. – Светлана встала и пошла на кухню.
– Свет, что мне делать? – крикнула ей вслед Таня.
– А я откуда знаю? Сама разбирайся со своим Валерочкой. Маме я скажу.
Ольга Петровна после разговора сначала со Светой, а потом с Таней слегла с мигренью. И плакала, и пила таблетки, и пыталась подумать о том, что ничего удивительного – семья есть, ну будет второй ребенок. Надо радоваться. Но радоваться не получалось.
Ольга Петровна еще раньше Тани поняла, что у зятя есть другая женщина. Услышала несколько телефонных разговоров, посмотрела рубашку, брошенную в стирку, – в следах пудры. Заметила она и то, что Валерка почти не ест дома – значит, его кто-то кормит. И если не голодный, то кормят хорошо. Да и взгляд у него изменился. Все-таки Ольга Петровна знала зятя как облупленного, с самого детства, у нее на глазах мальчик вырос. Валерка как будто ожил, словно в него кто-то вдохнул кислород, энергию. Он стал улыбаться своим мыслям, шутить, иногда приносил бутылочку вина, заходил в комнату к Ольге Петровне, и они подолгу сидели вместе – или молчали, или она рассказывала ему про Лиду, про то, как они переезжали в этот дом, как встречали Новый год, про Израиля Ильича. Валерка слушал, не перебивая, впитывал, запоминал. И когда в нем стали происходить перемены, Ольга Петровна в глубине души не могла за него не порадоваться.
Мальчик отходил душой и телом, почти забыл весь пережитый ужас. А то, что это случилось благодаря другой женщине, а не Тане – так что поделаешь? Ольга Петровна не переживала за дочь. Считала, что та сама виновата. Надо было найти подход. Поговорить, послушать, а не смотреть на мужа влажными от слез глазами коровы, которую ведут на убой. Наверное, Валерке нужна была другая женщина. Другая по внутреннему устройству. Что ж поделаешь? Винить его за это? Ольга Петровна была убеждена, что она не имеет на это права – осуждать зятя за измену. Мальчику нужна была любовь, он исстрадался, потеряв мать, и не нашел любви с женой. Ему нужно было чувствовать, жить, дышать. Ольга Петровна любила Валерку если не как родного сына, то почти как родного. Он ей был ближе, чем Таня, хотя даже самой себе Ольга Петровна ни за что бы в этом не призналась. Как мать она должна была защищать интересы дочери, но сердце радовалось за Валерку. Он заслужил чувства. Должен был проснуться после долгой многолетней комы, в которую впал после самоубийства Лиды. Будь она на месте дочери, то отпустила бы, не держала. Нельзя удержать то, чего нет. И не было. А Таня не пропадет. Была замужем, дети в браке рождены, все как у людей. Но не сложилось, бывает.
Нельзя удерживать Валерку, нельзя. Даже ребенком. Пусть идет, пусть живет.
– Танюш, а может, аборт сделаешь? – совершенно искренне, исключительно движимая заботой, предложила Ольга Петровна.
– Мама! – заорала Таня. – За что ты меня так ненавидишь? Опять? Света! Скажи ей! – Таня заорала, забилась, Света побежала капать валокордин и мочить полотенце, а Ольга Петровна стояла, недоумевая, – а что она, собственно, такого сказала? Надо было Тане позволить рожать в школе? И наплевать на аттестат? Нет, тогда все правильно сделали. А сейчас тем более. Наташа есть – и хорошо. Таня выйдет еще раз замуж, родит. Не выйдет, так и не надо. А куда сейчас ребенок?
– Свет, хоть ты ей объясни, – призвала в сообщницы Ольга Петровна старшую дочь.
– Я с вами с ума сойду, – ответила Света.
Ольга Петровна ушла к себе в комнату, легла на кровать и задумалась. Вспоминала, как была на месте Тани.
Своего собственного мужа, отца Тани и Светы, Ольга Петровна отпустила к другой женщине и ни разу об этом не пожалела.
Она дружила с бывшим мужем – девочки были совсем маленькими, муж еще не хотел разводиться, хотел подождать, пока дочки подрастут, но Ольга Петровна была непреклонна – пусть уходит, пока они маленькие, пока ничего не понимают. И отношения после развода у них стали даже лучше, чем прежде. Ольга Петровна никогда эту связь не прерывала – виделась, разговаривала, дружила. Бывший муж стал близким родственником. Взять с него, научного работника, было нечего, но Ольге Петровне было достаточно того, что он всегда мог с ней поговорить, посоветовать, утешить. На дочек, на общение с ними он никогда не претендовал. Не включился у него отцовский инстинкт – есть такие мужчины. В новом браке у него детей не было, он и не хотел. И о дочках всегда спрашивал так, будто это были не его дочери, а только ее, Ольги Петровны.
Ольга Петровна прекрасно помнила, о чем говорила с бывшим мужем, Вадимом, два дня назад, на прошлой неделе, но совсем не помнила, как они жили вместе – те короткие и пролетевшие так стремительно и незаметно три года, из которых они виделись в общей сложности от силы пару месяцев.
Вадим ездил в бесконечные научно-исследовательские командировки, дом для него был как перевалочный пункт – помыться, побриться, поспать и снова на вокзал или в аэропорт – лететь, ехать подальше от семьи и бытовых забот. Ольга Петровна в науку мужа никогда не верила, была убеждена, что все эти командировки – мальчишечьи забавы, от которых ни толку, ни смысла, одна растрата государственных средств. Она не принимала того, чего не понимала.
Помнила, как они уже под конец семейной жизни поругались с мужем, собственно, это стало последней каплей. Вадим вернулся из очередной командировки в какое-то захолустье и с восторгом рассказывал жене, как они проводили эксперименты на складе, расположенном глубоко под землей. И этот эксперимент можно было проводить только там, под землей, чтобы он получился. Но его все равно нельзя было считать успешным – на складе чувствовалась вибрация, которая мешала приборам. Теперь они искали новое место. Идеально было бы в метро, когда не ходят поезда. У Вадима горели глаза, а Ольга Петровна не могла понять, как можно остановить метро ради какого-то дурацкого эксперимента, который ни на что не влияет – от этого не станет лучше колбаса, не начнут быстрее ездить автобусы, не найдется панацея от всех болезней. Даже лампочка в люстре не будет гореть дольше.
