Виктор Пелевин - ДПП (НН) (сборник)

– Не, брат, – говорила она, – если бы я знала, ни за что на свете не вписалась бы.

– Извини, пожалуйста, – уговаривал Степа. – Я и сам не знал. Ведь кончилось хорошо?

– Хорошо? А вот это ты видел? – Золотая рыбка скосила глаз в сторону дергающегося грудного плавника. – Думаешь, это я им шевелю? Это он сам!

– Извини, – повторил Степа. Больше ему нечего было ответить.

– За тобой должок. Понял, нет? – сказала рыбка голосом джедая Лебедкина, развернулась и уплыла в синие глубины.

Степа поплыл следом и вскоре выбрался к чердачному окну на романтической крыше. В небе сияла круглая луна, а за окном спал Сракандаев, которого следовало убить до того, как он проснется. Рядом был кто-то еще, кого он никак не мог разглядеть. Сначала Степа думал, что это золотая рыбка, и луна – просто ее глаз. Но когда этот кто-то сунул руку ему под рясу и схватил его за член, стало ясно, что это не рыбка.

Во сне было трудно сказать, за какой именно член его схватили – то ли за священный лингам победы, то ли за его собственный. Но путаницы у Степы не возникло, потому что в том измерении, где он находился, это было одно и то же. Когда он это понял, стало ясно и другое: чтобы увидеть нахального приставалу, надо заглянуть в зеркало. Замирая от жуткого предчувствия, Степа приблизил лицо к пыльному стеклу слухового окошка.

Предчувствие не обмануло.

Перед ним стоял мультимедийный герой Пидормен. Он был одет в трико с буквой «Q» на груди и розовый плащ с галунами, а на его лице была дивной красоты венецианская маска. Пидормен вскинул свободную руку в приветствии, и Степа заметил на его плаще блеснувший под луной значок с американским флагом. У Степы отлегло от сердца – он понял, что бояться нечего.

– Кто ты? – шепотом спросил он.

– I’m your neighbourhood friendly Queerman[31], – ответил Пидормен.

– Говори тише, – прошептал Степа, – разбудишь гада. Почему ты стал таким?

– Когда-то я был такой же, как ты, – прошептал Пидормен. – Но однажды меня укусила божья коровка… Вот подожди, тебя тоже укусит.

– Чего ты хочешь? – шепотом спросил Степа.

Вместо ответа Пидормен снова потянул Степу за лингам.

– Не надо, – попросил Степа, но Пидормен не послушал и потянул в третий раз. Степа с ужасом понял, что больше не может контролировать ситуацию. Он несколько раз передернул ногами, и лингам выстрелил.

Пидормен, сделав испуганное сальто, унесся на брызнувших из запястий белых струях куда-то вниз, в горящие неоном джунгли наслаждений. Двигался он быстро, но Степа успел увидеть на его трико овальный вырез, открывавший ягодицы.

Все было кончено – выстрел разбудил Сракандаева. Тот постучал по стеклу изнутри.

– Приехали! – крикнул он.

Степа открыл глаза и понял, что кричит не Сракандаев, а проводник в коридоре.

– Приехали! – повторил тот и снова постучал в дверь. – Петербург!

Степа провел день в гостиничном номере. У него было мутно на душе. И не только из-за надвигающегося дела – было непонятно, почему сновидение такого рода вызвало у него мужскую слабость. «Неужели и я в душе пидор? – думал он. – Нет, только не это!»

Большую часть дня он проспал. Ему снились обычные петербургские сны – сначала липкая темнота, в которой ничего не было, а потом холодная мгла, которая все сгущалась и сгущалась. В шесть вечера он принял душ, проверил боевое снаряжение, заново приклеил бороду и облачился в рясу.

Спектакль начинался в восемь в зале на Петроградской. Билетов в кассе уже не было. Покрутившись на улице, Степа нашел билет за двести долларов.

– Скидка для вас, батюшка, – сказал спекулянт, – так они по триста пятьдесят идут. Помолитесь за меня.

– Во имя отца, сына и святого духа, – пробормотал Степа и сотворил небольшую четверицу.

Народ на премьеру собрался, со Степиной точки зрения, самый противный – богема. Люди толпились у стен, на которых были развешены картины: в фойе проходила выставка современного искусства.

Одна картина, почти до потолка высотой, называлась «Мадонна на фронте». Она изображала певицу в пустыне, среди толпы морских пехотинцев в костюмах полной химической защиты. Мадонна танцевала на крыше вездехода «Humvee», окрашенного в желто-коричневые цвета. Вокруг ее бедер был обернут американский флаг, а грудь скрывало нечто вроде бюстгальтера из снарядных головок, соединенных между собой стальным «пасификом». По бокам вездехода стояло два адвоката, консультативные стилисты по патриотике, антибуржуазности и нонконформизму, вагинальный биомассажист, пресс-секретарь, повар и четыре охранника – все тоже были в костюмах химзащиты, но кто они, было понятно из сделанных на холсте подписей со стрелочками. Мадонна, как всегда, выглядела молодо и актуально.

Следующее полотно называлось «Битва за сердца и умы» (автором был тот самый Лукас Сапрыкин, одну из работ которого Степа видел в офисе Сракандаева). Жанр был обозначен как натюрморт. На этот натюрморт было тяжело смотреть. Сердца, за которые происходила битва между стоящими в песке телевизорами, были разложены на длинном деревянном прилавке. Над ним висела туча сине-зеленых мух, а облепленные песком куски умов валялись на земле среди снарядных воронок. Но тяжело Степе стало не из-за мух и крови, а из-за кучи кала на проигравшем битву телевизоре и голого человека в маске Бэтмана, перелезавшего через забор на заднем плане.

Степа подумал, что человеку в рясе не пристало долго стоять рядом с такими картинами, и отошел к буфету. Заняв наблюдательную позицию, с которой просматривался вход, он стал изучать программку.

Пьеса называлась «Доктор Гулаго» и позиционировалась как трудный первенец российской гей-драматургии («Первый блин гомом», – шутил неизвестный рецензент). Ее авторами значились «Английские драматурги» (49 %) и Р. Ахметов (51 %). Действующими лицами, в числе прочих, были Джеймс Бонд, доктор Гулаго, Два Королевских Батлера (так, кажется, назывался английский мажордом) и Царственный.

Дочитав программку до конца, Степа понял, откуда взялось такое распределение творческого вклада: хоть контрольный пакет находился у Р. Ахметова, все слова Бонда были взяты из пьес английских драматургов. Кроме Шекспира, в их длинном списке Степа не знал никого. Другой странностью было то, что вместо первого и второго действия пьеса состояла из «активного акта» и «пассивного акта».

Сракандаев с большой компанией появился, когда спектакль уже начался, и Степа прошел за ними в зал. У Сракандаева оказалось место перед самой сценой. Степа устроился на откидное сиденье, с которого был виден первый ряд, и стал смотреть пьесу, стараясь не терять Сракандаева из виду.

Сюжет основывался на том, что между президентами России и США существовала сверхсекретная линия связи, неподвластная электронному наблюдению со стороны транснациональных масонских структур. Послания, где два лидера обменивались подарками и записками, в которых только и могли высказать все, что действительно думают о жизни, доставлялись на собачьих упряжках через Берингов пролив, и практически никто в мире не знал об этом канале, так называемой «холодной линии». Никто, кроме доктора Гулаго.

Его план был циничен и жесток – он собирался перехватить набор матрешек, который русский президент посылал своему американскому коллеге, и заменить его пакетом корма для мартышек. Оскорбленный до глубины души Буш, по расчетам доктора Гулаго, должен был начать ядерную войну, не дожидаясь следующей собачей почты. Такова была интрига.

Во время первого акта Бонд охотился за злодеем по всей сцене, но поймать его было непросто – доктор Гулаго умел принимать вид других действующих лиц. Кроме того, он мог окружать себя туманом. Этот туман, подсвеченный десятком лазерных указок, в изобилии стекал в зал со сцены, на краю которой было выставлено несколько лотков с сухим льдом. Параллельно шпионской интриге развивалась и любовная, завершившаяся натуралистичной сценой: Бонду удалось соблазнить мужеподобную помощницу доктора Гулаго, которая в экстазе выдала ему секретное обиталище доктора, ледяную избушку посреди Берингова пролива.

Вскоре Бонд в бобровой парке от Кензо уже подъезжал к ледяному домику на упряжке из десяти белых бультерьеров. Еще несколько минут, и доктор Гулаго с демоническим хохотом пал в борьбе, разбрасывая по сцене пенопластовые блоки, изображавшие лед. Цивилизация была спасена. Но без спецэффектов это выглядело убого и оставляло открытыми много проклятых вопросов, которые в фильмах обычно удавалось обойти. Кроме того, было непонятно, чем автор собирается заполнить второй акт – все негодяи были обезврежены уже в первом.

Перерыв объявили очень интересным способом – на сцене появился человек в костюме химзащиты и закричал в мегафон голосом, искаженным мембраной: