Владимир Токарев - У каждого своё детство (сборник)

Думая, что мама купила школьные ботинки, я присаживаюсь на краешек стула (стул мне всё же велик, высок) и быстро снимаю с ног свои лёгкие сандалии.

– В них супинаторы, – говорит мама, – их надо носить до тех пор, пока у тебя не исправятся ноги.

Я осторожно заглядываю – вначале внутрь одного ботинка, затем второго. Вижу там тёмно-коричневого цвета, кожаные, сильноизогнутые, очень толстые стельки. Опасливо надеваю ботинки и, при попытке встать со стула, чувствую боль в ступнях обоих ног, которая, по мере того, как я поднимаюсь на ноги, становится всё более и более нестерпимой.

– Ой! – кричу я и почти падаю на край стула. – Нет, не буду их носить! – категорично, громко говорю я.

– А, когда вырастешь, в армию, в солдаты, хочешь пойти? – вероятно, заранее заготовленную фразу говорит мама. Потом добавляет: – Если не вылечишь плоскостопие, то в армию тебя не возьмут: с этой болезнью в солдаты не берут.

В армию, в солдаты, я, когда вырасту, обязательно хотел пойти. Подумав об этом чуть-чуть, я, скрепя сердце, соглашаюсь на ношение этих коричневых ботинок с супинаторами. Здесь, вновь забегая вперёд, скажу: носил я их 3 –4 месяца всего, – носил добросовестно-терпеливо, изо дня в день. В самом начале их ношения – боль в обеих ступнях ног была нестерпимой, острой. В некотором роде отдыхая от боли, я то и дело переходил на ходьбу на носках в этих ботинках.

Постепенно боль в ступнях стала мало-помалу уменьшаться. Конечно, это происходило от выздоровления, исправления моих ступней ног, а не от привычки уже носить такие ботинки. Ну и перед самой школой, перед первым сентября, я носил их, хорошо помню, почти совершенно свободно.

Когда же, спустя необходимое время, мама отвела меня в поликлинику для проверки моих ступней ног, то врач, прописавший носить супинаторы, осмотрев меня, обрадовал меня и маму, сказав, что плоскостопия у меня больше нет. Добросовестное ношение ботинок с супинаторами – дало свои наилучшие ожидаемые результаты: я полностью и навсегда избавился от плоскостопия. Помнится, прощаться с супинаторами мне было довольно жаль. Ношение их изо дня в день, в течение трёх-четырёх месяцев, успело выработать у меня настоящую своеобычную привычку.

Лето 1956-го года незаметно подошло к концу. Можно сказать, в самом конце августа за мной в деревню Богачёво приехали родители и забрали меня в Москву.

В память врезался такой эпизод. В Москве, в каком-то универмаге (мосторге, как тогда говорили) мы с мамой покупаем мне школьную форму. На улице в этот день опять светит солнце и стоит жаркая погода. А может – в отношении погоды – мне это только так кажется?..

В универмаге – мосторге я стою перед большим зеркалом, одетый в новенькую, шерстяную, серого цвета школьную форму, покупаемую мамой на вырост. К слову сказать, школьная форма для мальчиков тогда продавалась и хлопчатобумажная. Была она тёмно-синего и фиолетового цветов. Недостатки её, как потом я узнал, были такие: она была мнущейся, а также и холодной для зимы. Достоинств было также два: стоила она, эта хлопчатобумажная форма, заметно дешевле шерстяной, шерстяной школьной формы, да и для осени и весны – хлопчатобумажная форма была соответственно не жаркой.

Очень хочется здесь вспомнить ещё и весь внешний вид вообще той школьной формы для мальчиков.

Что шерстяная, что хлопчатобумажная школьные формы в полном виде своём выглядели так. Брюки – стандартного образца, не широкие и не узкие, с ширинкой, застёгивающейся на пуговицы. Брюки подпоясывались тонким, брючным кожаным ремнём. Поверх брюк шла – по своему покрою – вещь очень-очень похожая на гимнастёрку без погон; лишь одна только деталь была у ней от верхней рубашки – отложной воротник, на который, кстати, пришивался отдельно воротничок из белой материи, – для украшения и чистоплотности. Подпоясывалась «гимнастёрка» широким кожаным ремнём, который имел довольно тяжёлую, металлическую, цвета латуни, пряжку; на пряжке выпукло были изображены два крыла; между ними – также выпукло – печатная буква «ш». Заканчивалась форма – головным убором в виде военной фуражки, на кокарде которой, выполненной из листовой латуни, также выпукло был изображён тот же самый символ: два крыла, между ними – печатная буква «ш».

Из двух школьных форм, о которых я упомянул, мы с мамой выбрали шерстяную; хорошо помню, я активно принимал участие в выборе для себя школьной формы. Шерстяная школьная форма мне приглянулась тем, что выглядела богаче, серьёзнее хлопчатобумажной формы. Соображения мамы в пользу шерстяной формы сводились, видимо, к достоинствам её перед хлопчатобумажной, то есть, что шерстяная форма была, во-первых, несравненно менее мнущейся, а во-вторых, – тёплой для зимы. Ну а то, что недостатком её, шерстяной формы, была более высокая цена, то здесь мама выходила из положения тем, что покупала мне форму – не размер в размер, а на вырост, – на 2, а может и 3 года вперёд.

Итак, мы покупаем школьную форму. Покупка формы затягивается. Мама внимательно рассматривает её на мне и кое-что у себя в уме прикидывает.

Отлично помню, мне очень жарко и неловко, – неловко из-за того, что форма, ну, совсем, совсем не моего размера. Я ловлю на себе долгие взгляды продавцов и отдельных покупателей.

– Давай быстрей! – негромко говорю я маме.

– Потерпи, потерпи, – строго говорит она. Однако уже через небольшое время, всё, видимо, решив для себя, радостно обращается ко мне: – Давай разоблачайся. Берём!

Я с удовольствием «разоблачаюсь» и одеваюсь, – одеваюсь в свою лёгкую, летнюю, моего размера, одежду, в которой я пришёл в универмаг (кстати, одет я был в матроску детскую и брюки к ней).

Купив в универмаге всю форму полностью (замечу, школьную фуражку мне мама купила здесь – размер в размер), мы уходим домой. Надо сказать, купленную форму, – я имею в виду, брюки и «гимнастёрку», – мама потом сама, собственноручно, достаточно искусно подгоняла дома по моему росту и фигуре. И когда я стал мерить, окончательно уже готовую форму, то остался ей полностью доволен.

Таков был для меня канун первого сентября 1956-го года. Других впечатлений о нём – у меня как-то и не осталось. Виной тому, я так думаю, была спешка, с какой мама спешила, энергично – озабоченно готовя меня к школе.

Рассказы

«Странно»

Странно, но в настоящее время /уже лет, этак, девять, не меньше/ нельзя отдыхать спокойно по субботним и воскресным дням, вообще – в свои выходные /то есть, в те дни отдыха, которые могут образовываться и в прочие дни недели/, без опаски быть, буквально так, наказанным, обобщенно говоря, другим человеком. Могу привести-припомнить целую, без преувеличения, пропасть примеров, подтверждающих сказанное. Припомню лишь некоторые из них, самые запоминающиеся. /В отношении отпуска – будет отдельный, тоже далеко небезынтересный разговор…/.

Однажды, в выходной день мы с женой решили пойти на выставку живописи. Был сентябрь-октябрь. Погода стояла хмурая, не холодная и не теплая; дождя не было. Одевшись в приличные для этой погоды и времени года плащи, вышли на улицу. Плащи на нас были маркие; на мне был – светло-светло коричневого цвета, на жене – светло-светло бежевого. Прошли всего-то ничего: метров 300–400 /пройти ради здоровья километр или даже несколько, как известно, редко кому вредно да еще в выходной день/, как вдруг проезжающая мимо машина, едущая, замечу, одиноко да нам навстречу, быть может, специально наехав на довольно большую лужу, мимо которой мы, идя по тротуару, как раз проходили, окатила нас, буквально, с головы до пят. Понятно, в таком виде /плащи-то были на нас – еще раз скажу – маркие/ мы уже не решились идти дальше, и вернулись домой. И этот весь день выходной прошел, помнится, как-то совершенно серо, незаметно, скучно.

В другой раз, – теперь уже, после удачно проведенного в выходные дни отдыха, – в ночь с воскресенья на понедельник, сплю и сквозь сон слышу довольно громкий лай собаки; очень скоро догадываюсь, на лестничной площадке. Лай периодически повторяется. Сна, конечно, как не бывало. Зажигаю бра. Смотрю на часы, – показывают 3 часа с чем-то. Наскоро одевшись, открываю входную дверь и смотрю – что на лестничной площадке происходит. – Вижу крупную, черной масти соседскую собаку. Она стоит одна перед дверью квартиры, в которой обитает, и, без сомнения, просит таким образом, чтобы ее впустили. Прихожу, недолго думая, ей на помощь: выйдя за порог, решительно нажимаю кнопку звонка этой квартиры. Звоню раз, другой, третий, но никто не открывает. Ни малейшего звука за ее дверью. Совершив это правое и правильное дело, удовлетворенно, но, понятно, не вполне спокойно ухожу восвояси. Ложусь опять спать, но через пару минут лай возобновляется; однако еще через примерно столько же времени – окончательно прекращается. И приблизительно еще через полчаса, я засыпаю вторично, но до раннего утреннего звонка будильника, оповещающего о начале новой трудовой недели.