Андрей Геласимов - Год обмана
– Где это ты так научилась фокусы показывать? – спросил я.
К моему удивлению, все вокруг дружно рассмеялись. Что уж такого смешного я, интересно, сказал?
– Мы тебя совсем запутали, – смеясь, проговорила Марина. – Не обижайся. Просто забавно получилось. Это же Чехов.
– Какой Чехов?
– «Вишневый сад». Самое начало третьего действия. Помнишь, когда они сидят и ждут известий из города о том, кто купил сад?
– Чехов?
– Ну да. Антон Палыч.
– Да-да, вспоминаю, – сказал я. – Самое начало третьего действия. Как же…
– Потом придет Лопахин и скажет, что он купил.
– Лопахин, – повторил я. – А вы почему на даче этими вещами занимаетесь?
– Надо готовить дипломный спектакль. Ребятам нравится здесь репетировать. Лес, свежий воздух.
– Понятно.
– Вот Ира играет Любовь Андреевну.
– Очень приятно, – сказал я.
– А Петя Трофимов у нас Рамиль. – Марина кивнула в сторону длинноволосого.
– Рамиля играет Петя, – уточнил я.
– Нет, Петю играет Рамиль.
– А! Все понял. Это, значит, не Рамиль, а Петя.
– Ну да. Только наоборот.
– Так, подождите. Я, кажется, совсем потерялся. Кто Петя? Кто Рамиль?
– Все будет хорошо, – сказал мужик, который искал деньги. – Меня зовут Борис Борисович Симеонов-Пищик.
– Перестаньте его морочить, – опять засмеялась Марина. – Это Ира, это Рамиль, а это Игорь.
Тут на крыльце показался еще один человек.
– А это Лопахин, – сказал я.
– Точно, – удивился длинноволосый. – Откуда ты знаешь?
– Сами же сказали, что он должен прийти.
– Железная логика, – отозвался другой.
– Ребята, – вмешалась Марина. – Перестаньте его дразнить. Это мой хороший друг. Его зовут Михаил.
– Добрый вечер, хороший друг, – густым басом сказал человек на крыльце.
– Его зовут Михаил, – как эхо отозвался длинноволосый.
– Продан вишневый сад, – тем же басом сказал «Лопахин».
– А это наш Репа, – улыбнулась Марина. – У него самый красивый голос на курсе.
– Могу сказать «Упал – отжался» на два порядка ниже, чем генерал Лебедь.
– Врешь, – махнул рукой длинноволосый. – Репа всегда заливает.
Человек на крыльце откашлялся, уперся руками в перила и совершенно невероятным голосом произнес:
– А тех, кто не будет отжиматься, – в расход!
– Круто, – сказал я. – Даже у Лебедя так не получится.
– Понял? – усмехнулся Репа. – Слушай, что тебе народ говорит. Это не какие-нибудь паршивые критики из газеты.
– А у нас вино почти кончилось, – с сожалением вздохнула Марина.
– Это все Репа один выпил, – сказал длинноволосый.
– Да что он ко мне цепляется? Еще в электричке начал…
– У меня в машине есть две бутылки «Бордо», – вставил я.
– Красное или белое? – быстро спросил Репа.
– Красное.
– Марина, у тебя правда очень хороший друг.
– Что ж ты нам раньше о нем ничего не говорила? – сказал длинноволосый.
– В сумке, на заднем сиденье! – успел крикнуть я ему вслед. – Там еще мясо и зелень, и в большом термосе мороженое.
Вскоре совсем стемнело. Марина вынесла из дома свечу, но легкие, едва уловимые порывы ветра заставляли дрожать неверное пламя и то и дело гасили наш свет. Репа принес стеклянную банку, внутри которой свеча стала гореть ровно и устойчиво, как в комнате.
– Вот и лампочка получилась, – густым басом прогудел он. – А кто будет против, два наряда вне очереди.
Вино в стаканах при таком свете казалось почти черным. Мы болтали, ели мороженое, смеялись, по очереди бегали за Мишкиным мячом, который он специально кидал куда-нибудь подальше в темноту, за деревья.
Поднимая ветви смородинового куста в поисках мячика, я случайно взглянул в ту сторону, где сидела Марина со своими друзьями. Светящийся шар давал света ровно настолько, чтобы видеть их лица. Все остальное исчезало в непроницаемой темноте. На черном фоне светился круг улыбающихся лиц, кроме которых во всем мире ничего больше не существовало. Я застыл на месте, позабыв про Мишкин мяч, как будто мне открылось что-то самое важное. Эти обращенные друг к другу лица светились настоящим золотом. Они поворачивались, сближались, раскачивались, словно были совершенно независимы, словно им не требовалось никакой поддержки, и они могли вот так свободно парить в темноте, улыбаясь друг другу, кивая, временами на мгновение исчезая и потом вновь расцветая неизвестно откуда в этом золотом сиянии.
– Спасибо, что приехал, – сказала Марина, когда все ее друзья уже сидели у меня в машине. – Мишка вчера целый день про тебя спрашивал.
– Мишка? – сказал я.
– Он любит, когда ты приезжаешь.
– А ты?
– Я?.. – Она на секунду замолчала. – Я тоже.
– Вам не страшно тут одним оставаться?
– Скоро привыкнем. – Она зябко поежилась под курткой.
– Холодает, – сказал я.
– Ничего, сейчас печку затопим.
Из машины кто-то постучал по стеклу.
– Смотри, – сказала Марина и рассмеялась.
Я повернулся. Длинноволосый Рамиль прижал лицо к стеклу, и его губы расплющились, как у негра. Он скосил глаза и несколько раз чмокнул стекло этими вывороченными губами.
– Придурки, – смеясь, сказала Марина.
– Любовь! – прокричал Рамиль приглушенным голосом. – Любовь!
– Водитель, – прогудел из темноты Репа. – Поехали, а то под трибунал отдам.
– Придурки, – повторила Марина.
– Вот у меня тут триста баксов, – сказал я.
– Не надо. Я не могу их взять.
– Почему?
– Я не могу их взять у тебя.
– Именно у меня?
– Я не могу их взять, Миша.
– Водитель, – снова загудел Репа. – В какой части службу несете?
– Поезжай, – сказала Марина. – Они все равно не дадут поговорить. Я тебе потом как-нибудь все объясню.
В темноте я почти не видел ее лица.
– Ты уверена?
– Да, я уверена. Но все равно, большое спасибо.
Она привстала на цыпочки, и по щеке у меня скользнул легкий летящий поцелуй.
– Ты чудо, – шепнула она.
* * *На следующий день я отправился навестить Сашу Мерседеса. На переднем сиденье у меня лежал журнал с фотографией Шумахера на обложке. Гонщик стоял на пьедестале с сияющим лицом и поливал публику шампанским из огромной бутылки. На такую фотографию Саша должен был пойти, как щука идет на хорошую блесну. Все, что мне оставалось, – лишь аккуратно подсечь и потом наблюдать, как рыба засверкает чешуей в воздухе.
Моей старой знакомой на прежнем месте не оказалось. Должно быть, она все-таки не смогла нести бремя Сашиных налогов. Ничего не поделаешь. Каждый выживает в одиночку. По крайней мере, я успел ей хоть как-то помочь с теми десятью баксами. Надеюсь, они ей пригодятся.
Я прогулялся между прилавками и почти сразу наткнулся на бывший магазинчик Ильи Семеновича. Сомнений у меня не возникало. Все окна были обклеены плакатами. На каждом постере красовался болид той или иной команды. Этот Саша явно помешался на «Формуле-1». Журнальчик мой должен был сработать на сто процентов. Знал бы Шумахер, для чего может пригодиться его фотография.
Как только я вошел внутрь, от прилавка на меня посмотрело удивительно знакомое лицо. Я где-то встречал этого человека, но где и при каких обстоятельствах – так быстро я вспомнить не мог.
– Слышь, мужик, – сказало лицо. – Где-то я тебя раньше видел.
– Такая же история, – ответил я.
– Радиатор у тебя сильно знакомый.
– В смысле?
– Мордально я тебя вроде помню, а вот кто ты – ну хоть убей… Ты не в Борзе служил?
– Где?
– В Читинской области.
– Нет. Там я точно не служил.
– Блин, да что такое! – чертыхнулся он. – Ну, вот вертится в голове! Может, этим летом в травматологии вместе лежали? Первая Градская больница, а?
– Нет. Я в другой больнице лежал. Хотя тоже в травматологии.
– Точно не в Первой Градской?
– Сто пудов.
– Блин! Где же я тебя видел?.. Может, у Николай Николаича?
– Да нет. Я даже не знаю, кто такой Николай Николаевич.
– Подожди! – Его лицо неожиданно просветлело. – У тебя машина есть?
– Есть.
– Где она?
– На стоянке, у входа на рынок.
– Пошли! – Он поднялся из-за прилавка.
– Куда?
– Машину твою смотреть.
– Зачем?
– Пошли, я тебе говорю. Там разберемся. Эй, Киря! – крикнул он в сторону приоткрытой задней двери. – Хорош мозги колупать! Иди сюда. Поработай немного.
Из подсобки показался бритоголовый Киря. Хмуро посмотрев на меня, он плюхнулся на стул за прилавком. Кожаная куртка у него на поясе подозрительно оттопыривалась.
– Сейчас мы с тобой все выясним, – сказал мой «старый знакомый». – Пошли, посмотрим на твою тачку. Вспомнил! – сказал он, как только мы подошли к машине. – «Лэндровер» девяносто второго года. Специальная модель для сафари. Усовершенствованная коробка передач. У тебя в салоне, кажется, над водительским сиденьем обивка немного отодралась.
От удивления я не знал, что сказать. Я все еще не мог вспомнить этого человека.
