Елена Бочоришвили - Только ждать и смотреть

“Дети” смотрели на мать, а она – на Берни, и никто не делал попыток сгладить ситуацию или “вести себя так, как ни в чем не бывало”. Даже пациенты моей бабушки старались больше…

– Берни, – строго приказала Эммочка мужу, – иди кушать, твой бульон готов!

Берни оторвался от меня, так и не сказав ни слова. Мы сели за стол. Прислуживала полная чернокожая женщина, Патси. Я впервые видел человека с другим цветом кожи живьем. Я смотрел, как она передвигается, как колышется ее огромная грудь, каким гортанным голосом она произносит слова. Вот запоет… Нет, не только грузины поют и танцуют, все южане любят петь, это солнце в крови говорит…

Разговор шел о погоде, о том, что зима запаздывает, а компания, которая чистит снег перед домом Бергов, берет плату за сезон. Как будто они все были не прочь, чтоб пришла настоящая зима, раз уж за нее заплатили. Раньше в это время все Берги были во Флориде, а сейчас “из-за Берни” они вынуждены сидеть здесь. Берни дул на остывший бульон и хлебал его маленькой чайной ложкой. Он вроде не замечал, что обсуждали (и упрекали) его. Или делал вид, что не слышал.

– Ненавижу Флориду! – воскликнула девственница. – Там одни вонючие старперчики!

Эмма направляла беседу, а Берни иногда вставлял слово. Мы с Марком не участвовали в разговоре, потому что ели за четверых – надоело нам кушать макароны из картонной коробки “Крафт”. Наконец дело дошло и до нас.

– Переведи ему, – обратился Джейкоб к Марку (в доме Эммы никто, кроме нее, не говорил по-русски), – зачем они свою страну развалили?

– Сандро говорит по-английски! – вставила Эммочка. Ей доставляло удовольствие лишний раз упрекнуть своих переросших детей. – Он обучался в университете!

– По-моему, это была не страна, а тюрьма народов! – объявил я.

– Ну уж до вас, художников, кому какое было дело? – засомневался Джейкоб.

– Моя мать певица, а бабушка – врач, однако… – сказал я и осекся: забыл, что можно говорить о моей семье, а что нет.

– Мы очень хорошо знаем вашу бабушку, Дороти Окли! – перебила меня девственница. – Когда я была маленькая, мы ездили к ней в Нью-Йорк!

– Когда я был маленьким, – сказал я, – у меня не было отца. Если бы я мог, я давно бы развалил эту страну!

И тут началось!

Джейкоб ударил рукой по столу! Бокал упал, что-то звякнуло. Он закричал через весь стол:

– Дади, дади! Говорил я тебе: теперь этих советских не остановишь – все припрутся сюда и сядут нам на шею, будут просить политического убежища! – И встал – не хотел сидеть со мной за одним столом.

– А Берни никогда не бил рукой по столу! – воскликнула Эммочка.

– Что такое политическое убежище? – спросил я.

Марк наклонился к моему уху: “Понимаешь, если человека преследовали в своей родной стране, а государство его не защищало…”

– Так у нас ведь само государство и преследовало своих граждан! – воскликнул я. – Как же это называется?

– Почему он задает глупые вопросы? – обратилась толстая сестрица к матери. – Чему его там учили, в университете?

– Зачем вам это знать, молодой человек, – снисходительно сказал лысый старший брат. – Дороти Окли, ваша американская бабушка, позвонит своему адвокату из “Туччи и сыновья”, и все эмиграционные бумаги будут у вас в кармане! Если вы, конечно, действительно сын Марка…

И выразительно посмотрел на свою мать – хорошо я его отделал, а?

А я посмотрел на Марка и увидел, как оранжевое солнце взрывается в его прозрачных глазах. Этот взгляд… Еще когда я не знал, кто мой отец, когда этот вопрос меня очень мало волновал… Я уже видел этот огонь… Да будь мой отец хоть трижды… Я понял в тот момент, в ту секунду, что Марк любит меня – полюбил, и все. Как и я. И я понял также, что те двадцать два года, что были вырваны из нашей жизни, не вернуть. Мы сейчас оба пытаемся начать все сначала, как продолжить прерванный танец, мы с отцом – как два старых танцора, что знают все па, но боятся пуститься в пляс, чтоб не упасть… И у кого нам просить убежища? И выйдет ли у нас ремейк?..

– Десерт! – закричал Берни и захлопал в ладоши. Все встали из-за стола, чтобы Патси могла поменять тарелки и подать десерт. Мужчины вышли на веранду покурить. В начале девяностых годов все усиленно курили.

– Пойдемте со мной, молодой человек, – предложил мне Берни, – я покажу вам сад. – Он запустил руку в огромную вазу с конфетами и стал запихивать их мне – рассовывал по карманам брюк, пока я пытался отказаться. Так, наверное, поступают все дедушки, но откуда мне знать? Одного моего деда расстреляли задолго до того, как я родился, а второй повесился в своем гараже.

Мы пошли по ухоженной дорожке, Берни держал меня под руку. Он был легкий, как комарик, и передвигался легко, как летал, – от куста к кусту. Подходил, трогал какое-нибудь по-осеннему голое растение, наклонялся, чтобы понюхать невидимые цветы, и улыбался мне, ничего не говоря. В саду пахло нафталином – его подложили в фонтан, чтобы отвадить мелкого хищника, который приходил в сад по ночам, – я не понял, то ли барсука, то ли енота.

– Ну, молодой человек, – начал Берни, – чем занимаются ваши родители?

Берни тоже не верит, что я сын Марка, подумал я, или он забыл. Тогда лучше не обращать на это внимания. Моя бабушка начала забывать какие-то вещи и страшно переживала, если ее на этом ловили. И что можно рассказать о Лили? “Звезда всесоюзного масштаба без права выезда за рубеж? Птичка с разбитым сердцем, что всю жизнь пела в клетке? “Красную розочку, красную розочку я тебе дарю”? Не поймут!

– Моя мать занимается импортом дефицитных товаров, – сказал я. – Это очень успешный бизнес.

– Да-да-да, – закивал Берни. – Дайте мне, пожалуйста, конфетку, мне запрещают сладкое!

Я вывернул карманы. Берни быстро разворачивал конфетку, закладывал ее себе за щеку и отдавал мне фантик. Так мы дошли до самого края сада и сели на скамью. И оттуда, сверху, впервые в жизни я увидел небоскребы. Они все стояли внизу, в центре города, сбились в кучу. Тбилиси тоже расположен в горной котловине – мое сердце сжалось. Небоскребы действительно упирались в небо своими четырехугольными головами. Вокруг них толпились дома-карлики. Наверное, смотрели на гигантов-соседей разинув рты. Сейчас, ночью, освещенный город был восхитительно красив. Я подумал – как давно, еще с конца восьмидесятых, я не видел Тбилиси при свете фонарей. Вначале к нам пришла нужда, потом – война…

– Дороти Окли нахлебалась горя со своим сыном, – вдруг прервал молчание Берни. – Но что поделать? Только она и может помочь.

Я резко обернулся. Берни Берг сидел неподвижно и был похож на статую – глаза пустые, и вся история жизни на лице.

– Он должен продать свою арт-коллекцию, – продолжил Берни ровным голосом, – у него же есть покупатель! А сейчас мне нужно в туалет по-маленькому!

Вторая часть

– О, шер Нини! Я вас так ждала! – барышня отложила рукоделье и живо поднялась навстречу подруге. Они расцеловались. – Говорите же, говорите! Вы уже видели его? И что же?

– Я еду прямо от Потоцких! – объявила мадемуазель Нини. – Маменька осталась у них, а я сразу к вам, ма шер! У меня полно нувель!

Фигура мадемуазель Нини напоминала по форме новогоднюю елку: от маленького хорошенького личика, сидящего на тонкой длинной шейке, она колоколом расширялась книзу, слаборазвитую девственную грудь гирляндой стягивал поясок.

– Это правда, что он безумно красив? И непомерно высок? И шарман? Весь Петербург говорит о нем! А. О.! А. О.! – какая волшебная музыка! Вас представили? Каков он? – забросала ее вопросами подруга.

– Се те ку де фудр! (Любовь с первого взгляда!) – объявила Нини.

– Как это случилось? Ах, расскажите же, прошу вас, голубчик!

Они уселись на низкий диван.

– А. О. приехал вместе с Дидло, нашим танцовщиком, – начала Нини. – Ох, вот уж кто некрасив! Все его лицо в маленьких дырочках! А уж неуклюж, мельтешит вокруг, дрыгает ножками, как на сцене…

– Ну что же вы все о Дидло? – нетерпеливо перебила ее подруга. – Расскажите же о нем, об А. О.!

– Вуаси вам гранд нувель! (Вот вам большая новость!) – Нини прикрыла глаза на секунду, потому что “нувель” была короткой, а ее следовало растянуть на целый вечер. – Дидло пролил чернила на стол, и А. О. превратил эту кляксу в большой рисунок! Мы все стали подходить к столу, чтобы рассмотреть поближе, и, когда наступил наш черед, мы с маменькой апроше (приблизились)…

– Ну же! Не тяните! – подруга понимала, что “нувель” состоит не в рисунке.

– Он сжал мне пальцы с неимоверной страстью!

– Ах! – вскрикнула, забывшись, подруга Нини и откинулась на подушки. Потом понюхала табак.

– Покажите! – попросила она ослабевшим голосом. – Как это было? Как?

– Вот так, – продемонстрировала Нини, – чтоб никто не заметил!

– Фу! Я вас ненавижу!

Подруги засмеялись и взялись за руки.

– Что было дальше? Не утаивайте от меня, шери! Ведь он известный любезник, говорят, в Мраморном дворце есть потайная дверь с переулка, и дамы в сумерках в нее стучатся!