Галина Артемьева - Несчастливой любви не бывает (сборник)
Как из камня сделать пар[11]
Медведи наконец-то сели парами, перестали шептаться и переговариваться и начали слушать, чему их учит Коля.
– Сейчас у нас будет чтение. Будем читать сказку Андерсена «Соловей». Начинай, Мика, – скомандовал он толстому медведю в клетчатой фуфайке, но без штанов, сидевшему ближе всех.
Медведь бережно держал книгу. Лапы его опускались под ее тяжестью. Он пристально вглядывался в буквы, но никак не начинал.
– Ну что уши-то растопырил, все равно никто не подскажет, все такие же умники собрались! – рассердился Коля. – Ты давай глазами пользоваться учись, мозгами быстрее шевели. У нас тут каждая минута дорога, а ты…
Медведь теперь совсем испугался и уронил книгу. Подумал немного, покачнулся и упал носом вниз.
– Ты мне только горе тут кончай изображать, – приказал учитель, – готовиться дома надо. Чтобы завтра мать пришла.
И вызвал следующего, своего любимчика – Винни-Пуха. Винни был небольшой, радостно-желтого цвета, в красной маечке, на которой было написано его имя. Винни светился добродушием и простосердечностью. Они с Колей были старые друзья, спали вместе, и когда Коля оставался дома один, Винни-Пух всегда садился рядом и грел его, и тихонечко-тихонечко шептал Коле, чтобы тот не боялся, а если никто долго не приходил, принимался рассказывать свои глупенькие нестрашные сказки. Коля даже записал его голос на диктофон, чтобы папа поверил и порадовался виннипухским историям, но только когда родители возвращались, из головы сразу вылетало, что надо прокрутить кассету с записью. Да и потом: сказки-то Винни-Пух Коле рассказывал, а не папе, обидится еще.
Винни-Пуху бесполезно было вручать книгу – лапы были коротки, поэтому Коля поставил ее прямо перед добрыми глазами друга. И даже немножко подсказал:
– Давай, Пухов, читай: «В Китае, как ты знаешь, и сам император, и все его подданные – китайцы…»
Но Винни даже повторить не смог, все улыбался по-жалкому Коле.
– Ну что, дождемся мы сегодня, когда ты заговорить изволишь? Шевели мозговыми извилинами! – возмутился Коля, вынужденный теперь забыть о старой дружбе, практически о родстве: перед другими учениками было бы неловко. Винни-Пух растерялся и отупел. Лицо у него из доброго стало глупым. Пришлось Коле вызывать следующего, вернее, следующую.
На самом деле ее учить со всеми было не очень удобно: она всем остальным медведям в матери годилась, она и была еще маминой лучшей подругой. Она была кудрявой блондинкой в пышном платье с кружевными оборками, в кружевном чепчике.
Из кармана фартучка торчал носовой платочек – мама до сих пор заботилась о своей подружке.
– Так, Мася, – еле сдерживаясь от гнева, спросил Коля, – ну, ты что нам скажешь хорошенького? Или тебе сразу двойку поставить, чтобы перед мальчиками не позорилась? Или ты думаешь, что нарядилась, расфуфырилась, так уже уроки можно и не учить?
Мася смотрела укоризненно и молчала.
– Ага, – раскипятился Коля, – смотрим в книгу, а видим фигу!
И переключился на следующего – Тедди Бера, привезенного дядей Гришей из Лондона совсем недавно.
– Федя Беров! – строго вызвал Коля (пусть теперь привыкает к новому имени).
Тедди Бер смотрел благосклонно и излучал благополучие и невозмутимое спокойствие.
– Беров! Тебя спрашиваю! Где уши-то потерял? Возьми глаза в руки! Читай, кому говорят!
Коля и сам понимал, что ругать Тедди Бера – несправедливо, он, может, и по-русски не понимает еще. Ему бы привыкнуть, акклиматизироваться, но что подумают другие медведи? Пришлось и тут быть строгим:
– Вот что, Беров! У тебя проблемы с чтением. А это значит – и с мышлением. Может быть, у тебя дислексия? Пусть родители тебя к психотерапевту отведут. Дай дневник, я замечание напишу.
Огорченный медведь так и застыл.
Пришлось Коле самому взять дневник. Не глядя в молящие глаза Берова, с которого уже почти слетела заграничная спесь, учитель четко вывел: «Не умеет читать! Не отвечает на вопросы учителя!» И ниже поставил диагноз, правда, под вопросом: «ДислИксия?» Коля не был уверен, что правильно написал это слово, но надеялся, что правильно, его каждый день на чтении повторяла Виктория Анатольевна. А даже если и неправильно – ничего: у медведей родители, наверное, не умнее собственных деток, не разберутся.
Необходимо было привести в чувство обнаглевший класс. Коля швырнул дневник в направлении опозоренного Тедди Бера и, напрягшись, закричал:
– Первый «Б» класс! Совесть у вас есть или нет, не пойму? Может, вас всех во вспомогательную школу перевести? Для умственно отсталых? Вы в школу учиться приходите или дурью маяться на переменках?
Два еще не спрошенных медведя на задней парте робко пытались скрыться за Масей и Тедди Бером. Один из них был пушистый, белый. Северный.
– Эй, чукча, – уже совсем не церемонясь, вызвал его обиженный Коля, – давай хоть ты чем-то порадуй. А то сидишь тут, как красна девица, молчишь в тряпочку!
Он подбежал к медведю, чтобы тот не думал, что может спрятаться за товарищем по классу, и потряс его за мягкие приятные плечи. Медведь заговорил:
– Ур-р-р-р-ых! Мэ-э-э-р-р-р-х! Р-р-р-р-у-у-у!
Коля даже испугался. Забыл, что этот-то говорящий. Пришлось похвалить:
– Вот видите! Хоть один из вас подготовился! Правда, дикция у тебя! Тебе к логопеду надо! Кто-нибудь понял, чего он читал? Вот видишь, никто не понял!
Медведь заплакал:
– Ур-р-р-х!
И замолчал. Больше уже ни слова сказать не мог от стыда.
– А вы не дразнитесь! – упрекнул справедливый Коля. – Сами-то – ума палата! Ну и класс мне достался! Ведь один другого хлеще. А потом на педсовете – все шишки на меня.
Оставался еще один «умник», от которого Коля ничего хорошего и не ждал, поскольку он хоть и ростом вымахал практически с учителя, но голова его была почти оторвана (давно просил маму пришить, а она все забывает), отчего казалось, что он совсем уж отвлекся от урока и позволяет себе дремать во время объяснений нового материала. Этого Коля позволить никак не мог и, подкравшись на цыпочках, закричал великану в самое ухо:
– Доброе утро!
Белый медведь лебезиво хохотнул:
– Р-р-р-ха!
Коля одобрительно похлопал его по плечу, а переросток продолжал дремать, хоть бы хны ему было.
– В угол! – завопил Коля. И потащил упрямца к книжному шкафу: – Посиди здесь, подумай!
Он вдруг отвлекся от тяжелой учительской работы и вспомнил, что завтра по расписанию внеклассное чтение. Внеклассное – это значит, то, что сам дома прочитал, про то и расскажешь, даже почитать можешь, если уже умеешь. А Коля умел давно, даже не помнил сейчас, когда научился. Он достал с полки большую красивую книжку – «Три толстяка». Недавно прочитал, все будет по-честному.
Он так и не заметил давно стоявших у приоткрытой двери родителей, привлеченных Колиной педагогической страстью.
Мама вошла тихонько, чтобы не испугать увлеченного игрой мальчика.
– Коленька! Что это у тебя Мишаня в углу валяется? Давай-ка я ему головушку буйную пришью. А то он у нас такой печальный стал. Жалко тебе его?
– Жалко, – сказал Коля и понес маме медведя. – Это я его в угол поставил, он уроки не сделал.
– Он, наверное, чувствовал себя плохо? Голова болела? Ты уж прости его, ладно?
– Ладно, – радостно согласился Коля. – Они, конечно, все старались, но ничего, совсем ничего у них не получалось, – пожаловался он.
– А может, они тебя испугались? Ты вон какой строгий был.
– Все равно, – заметил Коля с невиданным ранее ожесточением, – должны делать, как им сказано.
Голову пришили. Видно было, что медведю полегчало.
– Ты его несколько дней не спрашивай, он только после операции, – посоветовала мама.
Коле и жалко было прооперированного медведя, но он уже твердо усвоил, что не все так просто в этом мире.
– Пусть справку от врача принесет, – угрюмо велел он.
– Ну, ты даешь, – изумился папа. – Откуда что берется?
Коля не понял, чему удивился папа, а скоро и спать наступила пора идти.
Спал учитель, спали не помнящие зла мягкие молчаливые ученики.
– Завтра моя очередь в столовой у них дежурить, – прошептала мама Мила, с нежностью глядя на кажущегося совсем маленьким рядом с верным другом Винни сынишку. – Так я пораньше пойду, послушаю, что там за дела.
В пустом просторном коридоре Мила от одного только школьного запаха ощутила тревогу, сосущий страх. Чего она боялась все свои школьные года? Да вроде и нечего было бояться, а вот каждое утро сгибалась пополам от ноющей боли в животе, от какого-то нехорошего предчувствия. И так изо дня в день.
Из-за дверей с надписью «1-й «Б» раздавался пронзительный голос:
– Лушин, ты будешь отвечать или нет, что ж ты отмороженный-то такой? Как на перемене, так тебя одного и слышно. А сейчас? Спой, светик, не стыдись!
Лушин что-то тихо проговорил. Слова Мила не разобрала.
– Яснее говори! Что у тебя с дикцией? – донесся вопрос Виктории Анатольевны.
