Юлия Зеленина - Татьянин день
– Идея интересная в целом, – произнес он, внимательно глядя на эскиз. – Это вы рисовали?
Я кивнула и нервно задрыгала ногой, чтобы мое недовольство было очевидно Владимиру, но он искусно притворялся, что не замещает моего нетерпения. Это занимало слишком много времени и мне хотелось поскорей поставить точку в этой скорбной истории. В течение пары минут я ожидала, пока уста мастера выдавят хоть какой-то звук и наконец он изрек:
– Неплохо.
Я натянуто улыбнулась в благодарность, меня не интересовала оценка качества работы, я жаждала получить согласие на изготовление.
– Я не могу взяться за это, к моему глубочайшему сожалению, – откликнулся художник на мои мысли. – Я работаю только с живыми. Мертвые – дело прошлое, как говорится.
– Но Святослав сказал…
– Мы плодотворно сотрудничали одно время, до того момента, как мертвые люди начали являться мне.
Я с изумлением уставилась на Владимира. Он рассказал престранную историю, как увлекаясь созданием образов, воспевал мертвые лики и они становились частью его жизни. Он создавал их скрупулезно, был внимателен к подробностям фотопортретов.
– Они мне начали сниться, но меня это не смущало. Мы беседовали на разные темы, и обрывки некоторых разговоров я помнил на следующее утро. Я подружился с потусторонним миром – так мне казалось. Но однажды одна из моих мертвых подопечных очутилась возле моей кровати во время бодрствования. И вот тогда я понял, что перешел какую-то грань! Я напугался – не скрою. С тех пор подобные темы мне не любопытны.
Когда художник рассказывал о своем свидании с ушедшей в мир иной девицей, я почувствовала, как по позвоночнику движется тоненькой струйкой страх. Я собрала все силы, чтобы не выказать своего беспокойства и почти равнодушным голосом произнесла:
– Это просто композиция – имитация, я не требую портретного сходства, поэтому можете не переживать – мои приятельницы не станут вас навещать. Я уверена, им есть чем заняться там.
– Где там?
Своим вопросом он поставил меня в тупик. Где именно находится тот утиль, куда стекаются отслужившие свой срок на земле души, я не имела понятия. И опасалась об этом размышлять. Я решила, что пора наш разговор свести на нет, потому как подозревала, что он ни к чему не приведет и поспешила распрощаться, но прежде произнесла:
– Я уверена, что они находятся в очень хорошем месте и неважно где оно.
– Кто эти женщины? – отозвался он через некоторое время.
– Это Татьяны.
– Все четыре?
– Да. Все с одинаковым именем. Но фамилии разные, конечно же.
– Как они погибли? – Владимир задавал вопросы, не отрывая глаз от рисунка, лицо его было сосредоточено, о чем именно он думал, трудно было предположить, но я приняла решение удовлетворить его любопытство и рассказать об инциденте, произошедшем совсем недавно, после которого останки этих женщин еще можно сказать не остыли:
– На днях был теракт – взорвали кафе, вы, конечно же, слышали о нем, – произнесла я дрогнувшим голосом. – Мы встретились много лет спустя – междусобойчик под названием «Татьянин день». Я ушла раньше, буквально за несколько минут до взрыва. А они…
– Я понимаю, – кивнул художник, переключив свое внимание с эскиза на меня. – У вас есть пару часов? Я хочу набросать ваш портрет. Картина будет называться: «Обреченная на жизнь».
Я смутилась – мне была приятна заинтересованность творческого человека моей скромной персоной. Вместо ответа я лишь неуверенно пожала плечами и протянула руку, чтобы забрать свою картинку, но Владимир не отдал лист, он спрятал его за спину и загадочно произнес:
– Я буду рисовать, а вы мне рассказывать о них… И я решу.
– Что решите?
– Браться ли за заказ.
Я радостно закивала в ответ, словно ребенок, которому пообещали за хорошее поведение подарить на день рождения долгожданную куклу. В мастерской Владимира я провела долгих пять часов. Я была честна и откровенна. Он слушал о СОТЕ и молча рисовал, не произнося при этом ни звука. Я рада была отсутствию колких вопросов, которые могли поранить меня, поэтому не была скованна. Когда портрет был закончен, я напряженно ждала его вердикта. Он не показал мне свой художественный изыск, сославшись на недоработку, но согласился сделать надгробную композицию, при этом добавив со всей серьезностью:
– Тебе необходимо изменить свою судьбу. Вычеркнуть прошлое и начать жить с нулевого километра, стремясь в будущее. Я готов стать твоим проводником, возможно, тогда я перейду на светлую сторону и закрою портал в мир мертвых.
Я улыбнулась, ничего не отвечая. Легко советовать другим начинать новый путь и становиться их гуру – я делала это тысячи раз, стараясь внедрить идеи позитива в головы моих пациентов. Я получала удовольствие, становясь их поводырем в безоблачный мир счастья. Чем отличались мои подопечные от меня самой? В их подсознании среди вороха хлама я находила главное: желания и потребности, которые мы совместно превращали в цели. В моей же черепной коробке была темная бездна, в которой кроме огрызков тревожных воспоминаний и эмоциональной воронки ничего дельного не хранилось.
– Твой эскиз достаточно уверенный, – заметил Владимир. – Я мог бы дать тебе несколько уроков. Ты никогда не хотела научиться свободно плавать в океане искусства?
Я никогда не думала о карьере, связанной с рисованием, потому что была уверена, что не обладаю достаточным талантом, который позволил бы не только рисовать шаржи и хилые портреты на заказ, но и самовыражаться, как художнику. Заметив хитрый прищур Владимира, я желала понять, в чем подвох и зачем ему посредственная ученица, на художественных способностях которой поставили крест еще в скромной художественной школе.
– Не могу сказать, что заинтересована вашим предложением, – произнесла я, благодарственно склонив голову. – А как насчет композиции по эскизу? Вы готовы взяться?
Он уверенно кивнул и пообещал приступить к работе немедленно.
Глава 24
ЭФИР
На кладбище было спокойно и тихо. Верхушки деревьев шелестели от прохладного осеннего ветра. Он их мягко журил, и сразу было заметно: этим блаженно раскачивающимся из стороны в сторону кокеткам нравится его внимание. Гармонично каркали вороны. Я всегда думала, что эти птицы зловещи и несут с собой печаль и горести, но со временем мнение может меняться, бывает, мы заблуждаться, и иногда то, что виделось в черном свете, по сути, является совершенно безобидным.
Я сидела долго возле изящного мемориала с четырьмя хрупкими женскими фигурами. На тумбе под хороводом каменных девушек красовалась надпись: СОТА и четыре фамилии Карасева, Дунаева, Баль, Борковская с датами рождения и общим днем гибели. Все самое трудное было позади. При содействии следователя я без проблем забрала урну из крематория. Никто из родственников моих бывших одноклассниц не захотел разделить со мной заботы о погребении, поэтому хоронила я их самостоятельно. Их сложили (как это ужасно не звучит) в один сосуд. Четыре Таньки воссоединились в самом прямом смысле.
– Простите меня, девочки! За все! – произнесла я сквозь слезы. – И я вас ПРОЩАЮ!
Глухое рыдание заставило вздрагивать мое тело. Слезы ручьем хлынули по щекам. Мне не верилось, что я прошла этот сложный путь. Сбросив кандалы обид, я шагала по земле легко и непринужденно, готовая воспарить в любую минуту. Не хватало для счастья только одного: преданного и славного Мишки. За моей спиной послышались шаги, я не обернулась, думая, что кто-то пришел навестить могилы по соседству.
– Ксюша! – окликнул родной голос. Я обернулась и увидела озябшего Мишу. Мне хотелось броситься к нему, но я не могла двинуться с места. Если бы у меня был хвост, как у собаки, Мишка сразу бы понял, что мой организм переполнен радостью, однако, я словно вросла в землю, оторопев от того, что он рядом.
– Почему ты здесь? – его голос звучал недоверчиво.
– Я искупаю свои грехи, – произнесла я немного хрипло. – А ты? Это ведь не случайность?
Я прекрасно понимала: мы не могли встретиться с моим возлюбленным просто так в таком месте, а значит его появление чем-то спровоцировано. Миша некоторое время переминался с ноги на ногу, а затем торопливо и отрывисто начал говорить:
– Ты только ради Бога, не думай обо мне плохо! Я ждал… Но мне без тебя так тоскливо! Не могу спать, не могу есть! Твоя подушка, кстати, исчезла, – произнес он, улыбнувшись и хлопнув себя по животу, – это было лирическое отступление, а потом снова продолжилась серьезная речь: – Мне плохо без тебя, слышишь? И я не знаю, как мне быть! В тот день, когда ты попросила меня уйти… у меня остановилось сердце! Я начал следить за тобой, но не специально! Просто мне хотелось тебя видеть, хотя бы издали… А потом появился этот художник. Я разозлился, потому что был уверен, что вы с ним… Хотел набить ему морду, а он мне рассказал, что это всего лишь работа. Не хочу быть тебе в тягость, Ксюша, поэтому умоляю, реши, как мне жить дальше: с сердцем или без него? Если ты захочешь, я сейчас уйду, и не буду оглядываться. Просто знай, какое бы решение ты не приняла – я пойму! Постараюсь понять.
