Анна Бердичевская - КРУК
Он только успел дописать, как раздался бой корабельных склянок. Моряк отстоял вахту, его звали в кают-компанию, откуда пахло котлетами и горячим пюре.
Утро вечера му…
С утра Чанов был озабочен предстоящим путешествием. Был занят до последней клеточки своего все ж таки молодого, напряженного, мускулистого, послушного воле разума организма. Он чувствовал себя ХОРОШО, вот так, большими буквами это слово было написано на невнятном белесом полотне дня. За утренним чаем он легко определил очередность забот, среди которых были дела паспортные – заменить старый иностранный на новый, а также заскочить к Марко Поло, взять у тети Маруси справку о доходах для получения визы. Зайти к дантисту. Можно заглянуть в магазины, подумать об экипировке. Купить типа саквояж. В конце дня, возможно, заскочить в Крук. И там наверняка застать всю компанию. Обязательно. В глубине сознания в нем тлела горячая точка – прощальный взгляд Сони Розенблюм, когда она вдруг отпала от стола, за которым все сидели, и каким-то неуловимым образом очутилась за соседним, в компании с Давидом Дадашидзе. Она глянула напоследок прямо в глаза Чанову, но даже когда Соня перелетела в новую стаю, они продолжали какое-то время сидеть рядом друг с другом, спиной друг к другу, почти касаясь, и оба это чувствовали, и оба чувствовали, что чувствуют оба… Ну и ну… Когда он отвлекся? Или она? Или оба?..
Но утром Чанов о Соне не думал, нет. И не подозревал даже, что уже к вечеру, когда зайцем поскачет на свое насиженное место, в Крук, он почувствует, как Сонин давешний прощальный взгляд не тлеет, а разгорается, искры летят. И жжет под ложечкой. Но это под вечер, а с утра он словно знать не знал – что за Соня такая!.. – и не поверил бы, ей-богу, что накануне так маялся, так обмирал при одном только имени Соня… Утреннего Чанова ничто не сбивало с толку. Он и на всевозможных барышень сегодня поглядывал, как абсолютно свободный мужчина, с интересом и с удовольствием. И при этом думал свою свободную от девушек мысль: «Как там, в Швейцарии, зимой?..» Он носился по городу, по унылейшим конторам, и все ему удавалось. Легко! И в жэке, и в паспортном столе, и вообще повсюду работали милые девушки, и Чанов, как бывало в юности, смотрел на них ласково, с наглой и искренней симпатией, никого ни к чему не обязывающей. Девушки шли навстречу, ему выдавали справки не завтра, а сегодня, прямо сейчас, и подробно советовали, что и как делать дальше, чтобы ускорить… Он даже цветы и шоколадки не дарил, он сам был цветок и шоколадка, сам – приз, сам принц из сказки. ХОРОШО! Все шло хорошо. И даже зубной врач, премилая барышня, без всякой очереди, как будто ждала именно его, поставила Чанову серебряную пломбу практически без боли. Турбина у него во рту пела о горном воздухе массива Юра, и свежий ветерок холодил гортань, внимательные глазки барышни над голубой антисептической маской вызывали встречные покой и доверие, волновало, но только слегка, прикосновение ее колена к бедру.
Он был свободен. Кажется, он был свободен от всех барышень мира, и от этого наваждения на мосту, от невыносимого розового цветка – вчистую свободен… После стоматолога нельзя было есть полтора часа. Между тем похолодало, да и все срочные дела вдруг закончились… Есть как раз и захотелось… Еще только едва-едва начал, нет, не смеркаться, но как-то задумываться о сумерках такой успешный, такой не изрядный, но порядочный день… то есть именно рядовой денек… Чанов-то был рядовой младший лейтенант запаса, он ездил, бывало что, на сборы… Он вспомнил об этом, о маршировках на плацу, по четыре и по восемь в ряд, о том, как он, самый младший лейтенант, умудрялся руководить, командовать… Пррравое плечо – вперред! Крррасота… Но хочется есть. Когда нельзя. Именно как на плацу. Пожалуй, можно было попробовать зайти отвлечься в магазин одежды. В какой? В такой, что покруче! Он ведь не юнец уже, на самом-то деле…
И Чанов зашел в магазин «BOSS» на Садовом, потому что шел мимо.
Магазин был чист и пуст. Сначала Чанову показалось, что совсем пуст, но от стройных рядов хромированных вешалок отделился внезапно, словно из воздуха соткался, безукоризненный молодой человек, приблизился бесшумной походкой и сказал с задушевной улыбкой: «Здравствуйте! Вам помочь?» «Что же они в магазине мужской одежды барышень-то не завели?» – подумал Чанов. Он тупо отвернулся, как будто молодой человек был манекеном или привидением. Нежитью, которая болтает неведомо что в глубинах подсознания… «Барышни-то, они чирикают, они живые, им любопытно, – Чанов пытался думать о симпатичном, но уже не получалось, уже не катило. – Барышни посоветуют какую-нибудь глупость, и уже не так мутит… от этого… бесконечного… отутюженного… мертвого… барахла…». В этом бескрайнем, строго разлинованном море портков, кафтанов и онучей высшего европейского качества Чанову захотелось чего-то действительно нужного, дорогущего или того дороже, но чтоб хотелось. А хотелось, и все сильнее, пожрать. Котлет, например, хотелось, с горячим пюре… Вот сейчас возникнет еще один безупречный, предложит свою помощь. Что этакому может ответить голодный человек в отсыревших ботинках? Чем ему сможет помочь привидение от BOSSa?
Следующий безукоризненный, почти прозрачный средний европеец возник из небытия, улыбнулся и задал тот же обязательный вопрос. Чанов улыбнулся зеркально и ответил вопросом же: «Где у вас уборная?» Фантом даже не огорчился, он улыбнулся еще чуть приветливей: «Идите за мной». И отвел в туалет. В кабинке Чанов понял, насколько же всем недоволен. Собой, что приперся в это преддверие царства мертвых, туалетом, в котором все было настолько круто, что без инструкции не понятно, куда и писать, одеждой, которую не хотелось покупать и тем более мерить, не потому что дорого, а потому что скууууууушно. Он все-таки примерил одну куртешку. И петли для всех пуговок страшно тугие, одноразовые, что ли… застегнулся и в морг. «Пошли они все!» – коротко и исчерпывающе подумал Куся и вылетел в ближайшую абсолютно прозрачную дверь, раскрывшую перед ним свои инфернальные створки…
Чанов летел по Москве на всех парусах. Он не бежал, но шел широко, то перепрыгивая через снег, то прокатываясь по ледяным дорожкам, то петляя между машин. Он шел не по знакомому маршруту, а по направлению к Круку. Он двигался быстро, но вечер настиг его, и вот уже засветились габаритные огни машин, вот и фонари затуманились белым молочным светом, и окна затеплились повсюду. Ему опять было хорошо, просто восхитительно, он даже представить уже не мог – как это могло быть иначе… На Цветном бульваре зажглись огни цирка, Чанов остановился на миг. Девушка налетела на него сзади, радостная, чуть не упала, он подхватил ее и увидел, как погасло ее лицо – ошиблась, бедная… Вот тут его и прихватило снова вчерашним Сониным взглядом. Тут и зажгло под ложечкой. Неужели и для Сони он оказался ошибкой, не тем…
Быть не может! Он снова понесся по сумеркам, подсвеченным фонарями. За десять минут с хвостиком – извилистые проулки, скверы, бульвары, проходные дворы привели Чанова в Потаповский переулок, он влетел за чугунный кованый забор во дворик с узким и высоким, четырехэтажным то ли флигелем, то ли башенкой в центре, в котором, похоже, люди не жили. «А я здесь бы пожил», – подумал запыхавшийся Чанов и, прокатившись с разбега мимо башенки в глубину двора по длинной ледяной дорожке, уперся ладонями в ржавую железную дверь подвала. Рядом с дверью, над красной кнопкой звонка, красовалась оторванная от ящика для почтовой посылки старая-престарая, прошловековая фанерка со следами от гвоздиков, похожими на татуировку. Это была вывеска. На ней были криво написаны, кажется, пальцем, обмакнутым в настоящие, древние чернила, всего четыре буквы: КРУК.
А к самой двери был прилеплен скотчем лист писчей бумажки формата А4 с надписью, нашлепанной на компе и отпечатанной на строчном принтере:
НЕ БЫВАЕТ НАПРАСНЫМ ПРЕКРАСНОЕ
Литературный вечер
Начало в 19.00
Чанов вошел в ржавую дверь, прогрохотал по подбитой железом лестнице, ведущей вниз, и очутился в коридоре, выкрашенном красной масляной краской, заодно и с потолком. Из кухни пахло в точности как ожидалось: не больно-то вкусно, но съедобно и горячо. Чанов с разбегу влетел в прокуренный синий зал.
Крук готовился к литературному вечеру. Распоряжалась всем Лизка и делала это вполне толково. Столы пришли в движение, часть лавок пригодилась на сооружение небольшого помоста возле дальней стены, на помост водрузили стол и стулья для почтенных гостей-литераторов и литературоведов, стол даже скатеркой накрыли обтрепанной, плюшевой, желтенькой, сверху графин и стаканы… Несмотря на кутерьму с перестановкой, посетители по углам ели и пили, а в одной из компаний даже гитара подавала надтреснутый голос…
«Однако, никого!» – с неудовольствием как бы воскликнул Чанов, но не вслух. Уселся за стол и задумался. Все о том же: почему чуть ли не битком набитый Крук кажется ему практически пустым. Почему все эти симпатичные посетители – галдящие, умненькие – ух, какие! – только фон, только среда обитания для его круга? «Да как же так вышло! – со все возрастающим (вместе с голодом) раздражением говорил себе Чанов. – Кто же они, то есть мы, такие, если я через ВСЮ МОСКВУ XVIII ВЕКА, рысью на белом коне сюда к ним и к себе прискакал?.. А их-то – и нет…»
