Наталия Терентьева - Страсти по Митрофану
– Так ты куришь? – уточнила девушка.
– Нет, – твердо ответил Митя. Он лишним хвастаться не будет. Чего нет, того нет.
– Не куришь? – Его новая знакомая удивилась. – Да ладно! Не гони! Все курят… Давай, садись, покурим. Вот увидишь, как классно сразу станет. А я не могу без сигаретки… Как-то все нудно… Кальянчик тоже люблю, ты как?
Митя растерянно молчал. Что он тут делает, с этой девушкой? Как много на ней красного, глаз сам скользит по ней, переходя от одной красной детали к другой… Красные сережки, кроваво-красные бусы, красные переливающиеся вкрапления на ногтях, лакированная сумочка, квадратные каблуки, огненно-красная молния на кармашке на груди…
– Что смотришь? – улыбнулась девушка. – Хочешь потрогать? Потрогай, я не кусаюсь! – Она взяла его руку и положила себе на грудь. Грудь ее оказалась плотная и совсем не волнующая, не такая, как у Марины Тимофеевны, не теплая, не колыхалась. Искусственная как будто бы, матерчатая.
Митя убрал руку и встал, девушка усадила его рядом с собой обратно.
– Ты че? Бросаешь девушку одну? Заманил и бросил? Я – Полинка, а ты?
Митя все-таки встал и пошел в сторону дома. Он же вышел на две остановки раньше, но здесь тоже можно пройти к его дому. Как глупо, нелепо получилось… Даже неприятно. Он достал телефон.
Он несколько раз слышал звуки сообщений. И все думал, что это пишет Эля. Но нет. Просто приходили оповещения: о том, что Сеня поставил новое фото, что его одноклассники переписываются в группе… И Кирилл Деряев поставил новое фото – улыбающееся лицо Тоси, сам Кирилл рядом очень довольный, показывает длинные зубы и язык – это же в Доме музыки, когда только они успели сняться?
Митя открыл сообщения в группе своего класса:
О Ты ч лох?
О Сам лох.
О Дебил.
О Ты дебил.
О Го завтра в парк?
О А ч там делать?
О Ч делать в парке?
О Пить.
О Я не пью.
О Ты ч лох?
О Сам лох.
О Дебил.
О Бросил пить.
О :-) :-( ! Лох.
Митя закрыл их переписку. Как-то… глупо, что ли. Они все хорошие, но… иногда кажутся донельзя глупыми. Он тоже на таком языке с Сеней иногда разговаривает, но у них с Сеней это получается смешно, а тут просто глупо…
Митя шел мимо большого нового дома, он иногда проезжал здесь на велосипеде, но никогда не ходил. Он почувствовал изумительный аромат. Хлеб. Ну да, он же очень голодный. И как замечательно пахнет хлеб. Митя приостановился у красивой витрины. «Хлебная мануфактура Теплаковых. Фирменный магазин №17». Он перечитал вывеску. Это – магазин Элиных родителей? Точнее, их хлебной фабрики? Номер семнадцать… Ничего себе… Значит, есть еще и номер шестнадцать, номер одиннадцать, номер девять… Вот это да. Удивительно. Митя поколебался и зашел. Он никогда не был в таком магазине и никогда бы не зашел, если бы не так хорошо знакомая фамилия на вывеске… Просто нереально.
Он обошел витрины с булочками, марципанами, печеньем, сушками.
– Выбрали? – устало улыбнулась продавщица.
Ее длинные светлые волосы были собраны в высокий пучок. Может, это Элина мама? Чем-то похожа на нее – высокая, светловолосая… Хотя вряд ли она сама будет торговать в магазине…
– Да, – кивнул Митя. – Можно полбатона?
– Мы не режем в конце дня. Бери целый. Не пожалеешь. Сразу съешь половину, красавчик. Наш хлебушек летит только так. Денег хватает?
– Хватает! – нахмурился Митя.
Что это еще за разговоры? Что, он похож на бедного? Он, кажется, очень хорошо одет, мать старается, всегда покупает ему хорошую одежду, в приличных магазинах, и у него хватает вкуса одеваться стильно… Сегодня у него ремень красивый, он специально медную пряжку начищал содой, чтобы блестела…
– Что ты хмуришься! – засмеялась продавщица. – Какой симпатичный! Даже когда хмуришься…
Почему только она показалась ему похожей на Элю?
– Думаю, может, стипендии красавчику не хватает. Ты где учишься?
Понятно, ей, наверно, хотелось поговорить, покупатели уже все разошлись по домам, магазин еще был открыт, но Мите было неловко. Как-то уж слишком женщины обращают на него внимание сегодня. Может быть, не надо было так низко расстегивать рубашку? Он оделся точно так же, как известный американский актер в нашумевшем фильме – голубые джинсы, белая рубашка, ботинки без носков – модно этой весной так стало, и рубашку точно так же, как он, расстегнул – до самой груди… И внизу – тоже… Так, что была видна блестящая пряжка и плоский живот, на котором стали расти волосы… На лице – как-то не очень, а что на ногах, что на животе…
Может быть, из-за расстегнутой рубашки обращают внимание? Не зря отец стал ругаться, заставил его рубашку заправить, застегнуться до самой шеи. Но Митя потом вышел из подъезда и привел себя в нормальный, модный вид.
Батя просто не понимает. Он сам редко из дома выходит, а если и выходит, то всё в своих старых джинсах да клетчатой рубашке, да в ветровке, а осенью и зимой – в старой синей стеганой куртке, в которой ему когда-то премию и диплом вручали. Это было в Подмосковье, стояла поздняя осень, и вручали прямо на улице, где открывали памятник. Историческая куртка, отец ее поэтому не выбрасывает, все носит и носит, немецкая, он ее из Германии когда-то привез, ездил на практику, как лучший студент…
– Я учусь в Строгановке, – ответил Митя продавщице, сам не зная, почему он так сказал. Просто приятно это произнести.
– А-а-а… Художник…
Образованная женщина, знает, чему учат в Строгановке.
– Нет, скульптор, – улыбнулся Митя.
– На вот, возьми, скульптор… – Продавщица полезла под прилавок и достала большой пакет с булками. – У нас пересорт. Бери-бери, я каждый день их ем. Уже раздуло меня от этих булочек. Вкусные, не остановишься.
– А что с ними не так? Почему пересорт? – удивился Митя, глядя на аппетитные, с румяной золотой корочкой булочки и не решаясь взять.
– Да вот, видишь, помялись, пока везли, наклонились как-то. Вот тут кусочек отломился… А у нас строго – мятое, обломанное не продаем. Сами зато есть можем.
– И что, не проверяют? – удивился Митя.
– Да! – Продавщица махнула рукой. – Не уследишь! Поэтому разрешают. Так что ешь, бери, угощайся, больше бери!
Митя подумал и взял три булочки. Ну и ладно, что мятые. Принесет родителям. Расскажет, что это Элины родители пекут, точнее, на их мануфактуре делают, или не расскажет… Как-то не хотелось ему начинать про это разговор, ему казалось, что ничего хорошего из этого не получится. Хотя… Отцу главное, чтобы не художники.
Художник – от слова «худо», искусство – от слова «искусственный», скульптор – от слова «культя», то есть обрубленная рука. Когда-то отец ему это объяснил и даже обещал руки обрубить, если он будет лепить.
Митя услышал, понял, но рукам его это очень трудно объяснить, они словно живут своей собственной жизнью. Мите, чтобы слепить кого-то, абсолютно не нужно никак напрягаться. Он как-то в школе, когда был меньше, слепил за урок головы семерых своих одноклассников и учительницы. Взял чей-то пластилин, забытый в классе, и сколько было там пластинок, столько разноцветных голов и слепил. Та просто ахнула, позвала другую, та – классную руководительницу. А классная позвонила родителям.
Дома был отец, он принял поздравления, вежливо поблагодарил учительницу, а потом страшно выпорол Митю, вот как раз тогда пообещал обрубить ему руки и взял с него слово не лепить больше никогда. Не вырезать из дерева, не ваять, не вытесывать из камня. И – главное – не мечтать. Митя держал слово, когда помнил о своих руках. Иногда ему снилось, что у него рук нет, вместо рук – культи, обрубки, и что ему нужно этими руками слепить большую прекрасную фигуру, каждый раз разную. Но он – не может, плачет, тычется обрубленными руками и ничего не получается. И потом, проснувшись, он так четко помнит это страшное ощущение, физическое – когда нет рук, невозможно ничего сделать… Иногда он забывается, задумывается, лепит дома из хлебного мякиша, но каждый раз это приводит к страшной ссоре с отцом, и он старается за собой следить, чтобы лишний раз не провоцировать и не расстраивать отца.
В школе же, в мешке из-под сменки у него есть пластилин, он из него уже два года лепит, сядет на перемене на скамейке под лестницей и лепит. Одноклассники уже привыкли, смеялись, особенно те, кто не знает Митю, новые, старшие классы все время меняются, перетасовываются по профилям, но теперь уже не смеются, все привыкли. У каждого своя странность. Кто-то ест на каждой перемене, кто-то стучит мячом об стенку в физкультурном зале, лишь только есть такая возможность, а он – лепит. Митя пробовал и вырезать из дерева, тетя ему дарила особый ножичек, у него получалось хорошо, но особого удовольствия он не испытывал.
Удовольствие – только когда лепишь руками. Его руки знают что-то такое, чего не знает сам Митя. Он не знает, не понимает, сам всегда удивляется, когда получается похоже или просто красиво. Его руки знают симметрию, золотое сечение, знают, как сделать хорошо, как передать движение, воздух, даже ветер. Он может слепить девушку в платье, развевающемся на ветру. Уже слепил, недавно, Элю.
