Елена Вернер - Купальская ночь
– И мне не надо больше позориться с задранным платьем.
– Ты такая красивая, – вдруг с затаенной тоской произнес Костя, глядя на нее широко раскрытыми глазами.
– Ты еще маму не видел… – возразила она.
– Видел. Я ее вижу твоими глазами, по твоим рассказам. А для тебя она центр мироздания.
– Не центр, но много. У меня ведь никого больше, кроме нее, нет. Ну еще ты, – Катя смутилась собственных слов и порывисто прильнула к нему, вдыхая ставший уже привычным запах его шеи. Костя ласково обвил ее плечики своей крепкой рукой, и девушка оказалась в его объятиях, как в колыбели, где ей было покойно и уютно.
Костер на песке почти догорал.
Они сидели на самом дальнем пляже, у которого даже имени не было, просто – дальний пляж. Дорога сюда не вела даже проселочная, одна только тропинка через лес и кукурузное поле, и поэтому пляж часто пустовал. Вот и сейчас они сидели здесь вдвоем. Укромное местечко, тихое, со своей неповторимой, такой неброской прелестью. Берег, на котором они сидели, пологий, с выдающимся в реку мелкопесчаным мыском, а противоположный – высокий и обрывистый, весь испещренный бесчисленными дырочками норок: там обитали стрижи и береговые ласточки. Сейчас пернатые парили высоко в закатном небе, рассекая воздух с тихим, вечерним свистом, и кормились комарами, которые появлялись только в сумерки. Заводили свои клекочущие песни лягушки в затянутых осокой заводях, и изредка вода там всплескивала. Лес, обступавший пляж со всех сторон, наполнялся незнакомыми таинственными звуками.
В костре зашипело, затрещало и разломилось прогоревшее поленце. В небо взвились красноватые искры, а песок от бликов стал почти розовым.
– Наверное, уже совсем поздно, – с разочарованием вздохнула Катя и зашевелилась. Кольцо Костиных рук распалось, выпуская ее. Но девушка повернулась и прикрыла глаза, потянувшись к нему лицом. Мгновение Костя любовался ее подсвеченной костром кожей и острыми стрелками ресниц, опустившихся на щеки. Но ее желание было так недвусмысленно, что уже в следующий миг он, забыв обо всем, принялся целовать ее полуоткрытые губы. И чем больше он их целовал, тем меньше хотелось останавливаться.
Но в кустах что-то зашевелилось, с громким хлопком сломался сук, и Катя встрепенулась:
– Ты слышал? Там кто?
Костя безрезультатно всмотрелся во тьму леса:
– Да кто угодно. Лиса, куница, косуля. Если кабан или лось, то это хуже. Давай-ка двигать отсюда. Тут и днем человеку ничего не принадлежит, а ночью в лесу мы вообще нежеланные гости.
И он крепко взял ее за руку и повел к оставленным велосипедам, настороженно оглядываясь вокруг. Без страха, просто внимательно, идя между лесом и Катей и даже как-то прикрывая ее собой от этого леса и его неведомых опасностей. И Катя чувствовала себя вполне защищенной, хотя, конечно, это было совсем не так.
В один из вечеров, который ребята проводили с друзьями на «пятачке», желтая туча заволокла небо и поползла на Пряслень, воздух стал сер, как пепел, и смолкли птицы. Костя тут же почувствовал это разлитое вокруг, тянущее ощущение, и шепнул Кате:
– Пойдем?
Они попрощались с остальными. Катя успела заметить, как Степа сделал шаг в их сторону и замер – это Маркел, стоящий рядом с безмятежной физиономией, сильно наступил ему на ногу.
Костя крепко взял Катю за руку:
– Будет дождь. Или что-то покруче. Чувствуешь? Надо бежать.
Он был прав, на улице становилось все сумрачнее, зловещий песочный свет заполнял все, заглушая тона.
Они шли так быстро, что у Кати закололо в боку, и она сбавила шаг, прижав к ребрам руку.
– Смотри, смерчики.
Он указывал на маленькие завихрения пыли, появляющиеся на дороге то там, то тут. Это было тем более странно, что ветра не было вовсе. Воздух сгустился и обтекал тела вяло, неохотно и вязко. Собачонка из дома на углу, обычно облаивающая всех и с гримасой то ли оскала, то ли улыбки бестолково трясущая хвостом-бубликом, сейчас поджала этот самый хвост и трусливо лезла в дыру под забор. Ее толстенькое тельце застряло, и она, выбравшись и беспокойно косясь глазом, принялась подрывать ямку побольше.
И тут из другого конца улицы подул ветер, как будто сорвался с цепи. Катя и Костя согнулись, чтобы их не сбило с ног первым же порывом. По дорогам в устрашающей пляске неслись столбы пыли, вертясь как волчки, которые уже было не назвать просто «смерчиками». Мимо пролетел и с грохотом шарахнул об забор кусок шифера.
– До дождя секунд сорок! – прокричал Костя ей на ухо, и дернул за руку. Катя не успела спросить, откуда ему это известно. Они кинулись по улице, прикрывая головы руками от падающих с лип и акаций веток, и за полминуты добежали до последнего перекрестка. Перед дорогой Катя инстинктивно повернула голову налево – и увидела.
На них надвигалась сплошная стена воды. Занавес, идущий неровными волнами. Метр за метром асфальт из светлого превращался в антрацитовый, как будто его красили огромной невидимой кистью, размашистыми мазками. Все ближе и ближе. С криком и первобытным весельем они бросились бежать, догадываясь, что не успеют. За спиной гремела вода, и ее мокрое дыхание, как дыхание преследующего добычу зверя, становилось все ощутимее. Холод накатывался сзади волнами. Катя задыхалась, ноги совсем почти не слушались, но калитка была так близка, всего несколько метров…
Шшшшш… Ледяная вода обрушилась с шипением. Катя повисла на калитке, разом лишившись сил.
– Пойдем, ты чего?!
– Теперь можно не торопиться! – в ответ прокричала Катя, показывая на себя. На ней, как и на Косте, не было сухой нитки. Волосы беспорядочными прядями прилипли к щекам. На умытом лице огромные глаза ее так яростно горели, а маленькая грудь от холода напряглась и выделилась так дерзко, что Костя не выдержал и впился в Катины губы поцелуем, только чтобы не смотреть туда, ниже.
Она отвечала горячо и нетерпеливо. Из их ртов вырывался пар, тут же смываемый холодным дождем.
Через минуту они оказались в сенях ветлигинского дома. Лихорадочно беззвучно смеялись, стучали зубами, спорили вполголоса. Костя уговаривал ее отпустить его домой, Катя не желала об этом и слушать:
– Никуда ты не пойдешь! Такой ливень! Сумасшедший что ли?
Кровь, взбудораженная бегом, дождем и поцелуями, бродила и согревала не хуже вина, и обоим в минуту стало жарко. Они могли препираться целую вечность, но в сени вышла Алена.
– Мам, это, – Катя успела, как соринку, снять с языка слово «мой», – Костя.
– Здравствуйте…
Алена посмотрела на него как будто с испугом, но уже в следующий момент дружелюбно кивнула:
– Здравствуй, Костя. Боже мой, вы мокрые как мыши! Живо в дом! Давайте-давайте!
Катя улыбнулась Косте, приподняв брови, мол, теперь-то точно не отвертишься. Костя кивком признал ее правоту, шагнул на свет. Там, где только что стояла его нога, на полу расплылась кровавая клякса. Подошва его сандалии была насквозь проткнута гвоздем от дранки.
Катя засуетилась, усадила Костю на стул.
– Не переживай ты так, подумаешь! Я даже не понял, когда наступил-то…
– Ага! Кровищи-то сколько! – продолжала ужасаться она.
В это время Алена невозмутимо налила в таз теплой воды, принесла аптечку и, поставив таз перед Костей, коротко взглянула на дочь. Все еще с головы до ног мокрую:
– Так, а ты быстро давай переодевайся.
– Я…
– Уже бы переоделась, пока споришь.
Катя умчалась в комнату, а Костя принялся промывать ногу. Алена принесла полотенце и протянула ему, а потом опустилась рядом с Костей на пол.
– Клади ногу на табуретку.
– Да не надо ничего, спасибо! – отмахнулся Костя.
Алена покачала головой:
– Надо. Клади.
– Давайте тогда зеленку, я сам помажу. Неудобно…
– Неудобно спать на потолке. Одеяло падает.
И видя, что он колеблется, велела с улыбкой, как маленькому упрямому ребенку:
– Клади. Ногу. На табуретку.
Костя сдался.
Алена умело обработала рану перекисью, тут же вскипевшей от крови белой пеной, и смазала зеленкой. Прежде чем Костя успел понять ее намерение, она наклонилась к его стопе чуть ближе и подула на ранку – чтобы не щипало. Костя едва удержался, чтобы не отдернуть ногу, боясь обидеть Катину мать и в то же время сгорая от неловкости.
Когда вернулась Катя, Алена уже наклеила лейкопластырь, выпрямилась, и Костя с облегчением поставил ногу на пол. Все трое замялись, не зная, что говорить.
– Ну, вот и познакомились, – первой нашлась Алена. – Давайте за стол, будем ужинать.
В сундуке, который бабушка всегда звала скрыня, Косте нашлась старая одежда дедушки Димы. Его собственную они выкрутили в тонких конопляных полотенцах, тоже бабушкиных, и разложили сохнуть на стульях.
Дождь звонко долбил по крыше и хлестал в стекла. От маленькой щелки в оконной раме по подоконнику важно пробиралась струйка воды, и из нее пила, суча задними лапками, деловитая муха.
