Александра Маринина - Обратная сила. Том 1. 1842–1919

Он помолчал немного и продолжил совсем иным тоном:

– Послушай меня, Николай. Я вижу твое нежелание брать дочь Анны на воспитание. Вижу и понимаю твои чувства. Но представь на мгновение, что пройдет время, и тебе положат на стол документы о страшном преступлении, коснувшемся этого ребенка. Если так произойдет, ты никогда не простишь себе, что не сделал того, что мог, дабы уберечь девочку от столь ужасной судьбы. Не сделал, когда у тебя была такая возможность. Ты порядочный человек и обязательно начнешь мучиться угрызениями совести и чувством вины, которые могут отравить тебе все будущие годы твоей жизни. Ты никогда уже не сможешь быть по-настоящему счастливым. И если ты отвезешь детей в Вершинское и тем самым невольно приблизишь кончину матери, угрызений совести тебе тоже не избежать. Игнатий дал тебе хороший совет. Последуй ему.

– Значит, вы с ним согласны?

– Согласен. Правда, по другой причине. Игнатий дал тебе тот совет, который продиктован его нравственными началами. Он молод, идеалистичен в известной мере и вооружен представлениями о справедливом мироустройстве. Я стар, Николай, мне уже пятьдесят три, и идеализма во мне вовсе нет, равно как и мыслей о всеобщей справедливости. Но я слишком хорошо знаю, что такое жить с огромной тяжестью на душе и с осознанием своей вины. Не доводи себя до этого. Возьми ребенка и вырасти его здесь, в нашем доме.

– Но я не смогу ее полюбить… – удрученно пробормотал Николай, осознав, что поддержки от дяди ему не дождаться.

– А разве Катеньку ты любишь? Ты растишь ее именно так, как и сказал: утром и вечером скудный быстрый поцелуй, в остальном ею занимается нянька. Ей уже четыре года, я хотя бы учу ее читать по-русски и говорить по-немецки, а ты и вовсе к ней не подходишь. Пойми меня правильно, я не призываю тебя уделять дочери больше времени или любить ее сильнее. Ты любишь так, как умеешь. И пусть воспитаннице ты не сможешь дать даже и такой любви, но ты дашь ей тепло, еду, здоровье и образование, ты дашь ей возможность вырасти не в приюте, а рядом со старшей сестрой и среди опекающих ее взрослых людей. Ты дашь ей семью.

Сон так и не пришел к Павлу Николаевичу той ночью. Зато пришла сырая гулкая зловонная мгла, во мраке которой простой вопрос Игнатия «Кто виноват?» отзывался неумолчным эхом:

– Ты виноват! Ты! Ты! Ты…

Вопрос о хороших и дурных людях бесконечен.

Вот уже четвертый год профессор Гнедич вел занятия в организованном им кружке для студентов юридического факультета, собиравшихся заниматься в будущем адвокатской деятельностью. Поначалу желающих посещать занятия было много, но очень скоро значительная часть молодых людей отсеялась, сочтя, по-видимому, что пользы от этого для их карьеры никакой нет: Павел Николаевич не рассказывал о всевозможных хитростях и уловках, позволяющих изящно обойти существующие законы, а занимался глубоким разбором уже состоявшихся судебных заседаний, заставлял читать стенограммы и анализировать каждое произнесенное во время процесса слово. Хуже того, предлагал студентам самим написать альтернативные варианты речей прокурора и защитника. Занятия в кружке требовали изрядной домашней подготовки, и понятно, что многим студентам такое оказалось не по вкусу.

К сегодняшнему заседанию кружка следовало ознакомиться со стенограммой судебного заседания, в котором слушалось дело Веры Засулич, стрелявшей в градоначальника Трепова за то, что он позволил себе дать указание высечь розгами заключенного Боголюбова. С самим Боголюбовым подсудимая знакома не была, но факт унизительного, оскорбительного и абсолютно незаконного наказания тревожил ее душу, как тревожило и отсутствие реакции общества на эту вопиющую несправедливость. Трепову, по слухам – внебрачному сыну германского императора, многое сходило с рук, сошло бы и это, если бы не вмешалась молодая женщина по имени Вера Засулич.

На занятия явились только трое студентов, но Павел Николаевич был доволен и предвкушал яркую дискуссию: все трое держались обычно разных точек зрения и яростно отстаивали их, прибегая к весьма занятным и порой неожиданным аргументам. Этих троих студентов профессор Гнедич любил и выделял особо, они всегда приходили на заседания кружка хорошо подготовленными и относились к своей будущей профессии очень серьезно.

Все получилось, как Гнедич и ожидал: Веселаго, с мрачными сверкающими глазами под насупленными густыми бровями, считал оправдание Веры Засулич заслуженным торжеством революционной идеологии. Глядя на него, Гнедич всегда с трудом сдерживал улыбку – настолько облик этого горячего молодого человека совпадал с расхожим образом революционера-разночинца.

Студент Первозванский, сын священника, крепкий, основательно-спокойный, чем-то очень напоминавший Гнедичу его племянника Игнатия, считал, что оправдательный вердикт несправедлив, потому что Засулич же действительно стреляла и не отрицает этого, а людей убивать нельзя. В своем выступлении в качестве аргумента он ссылался на позицию известного публициста Каткова, который к этому времени разочаровался в суде присяжных и перешел в лагерь его противников.

Третий студент, Жулевич, взрывной и эмоциональный, в основном поддерживал Веселаго, однако главным нападкам подверг именно Каткова за изменение позиции, называя его предателем и ренегатом, который примазывается к позиции власти, чтобы обезопасить себя.

Павел Николаевич, как обычно, старался не навязывать собственную позицию и только руководил обсуждением и пытался приводить аргументы, которые заставят студентов мыслить не так узко и категорично.

– Господину Каткову всегда нравились оправдательные приговоры! Почему же сейчас он переменил свои взгляды? – бушевал Жулевич. – Не буду голословным, сошлюсь на его статьи, вот у меня и конспект написан специально. Десять лет назад в своих обзорах по делу Улицкой, по делу Бильбасова и в ряде других он пишет, что внутренняя логика оправдательных приговоров не вызывает нареканий. Это дословная цитата. А в нынешнем году тот же господин называет оправдательный приговор по делу Веры Засулич скандалом и первоапрельской шуткой. А все исключительно оттого, что нашему правительству оправдательные приговоры не нравятся, как не нравятся и гражданские права и свободы! А господин Катков и рад стараться, правительству прислуживать.

Именно для того Павел Николаевич Гнедич и организовал свой кружок, вспомнив о данном когда-то совете Владимира Даниловича Спасовича, чтобы не закрепилась в умах будущих юристов дурная привычка вырывать фразу или даже слово из контекста и оборачивать в выгодную для себя сторону. Прием, конечно, эффектный и даже часто бывает эффективным в осуществлении защиты, но лишь при условии невнимательности суда и лености обвинителя, в противном же случае применивший данный прием адвокат рискует и дело провалить, и репутацию себе испортить. Попытки поступать подобным образом следовало, по мнению профессора Гнедича, пресекать уже в студенчестве.

– Позволю себе напомнить всем собравшимся, – заговорил Павел Николаевич, жестом остановив разошедшегося Жулевича, – что позиция господина Каткова менялась постепенно и вовсе не в связи с его приверженностью властям. Если уж зашла речь об обращении к первоисточникам для прояснения взглядов господина Каткова, то замечу, что четыре года назад он, вслед за нашими известными юристами и общественными деятелями – господами Кони и Головачевым, – критиковал работу комиссий по составлению списков присяжных и отмечал, что это важное дело исполняется крайне небрежно, что приводит к ухудшению состава присяжных. Земские комиссии выполняют свою задачу формально и неаккуратно, не соблюдают установленные сроки, не оповещают вовремя местных жителей, дабы дать им возможность своевременно ознакомиться со списком кандидатов. Иными словами, воплощение закона в жизнь, а именно то, что мы называем практикой правоприменения, дало основания сомневаться в эффективности самого закона, а вовсе не страх перед властями и не желание угодить правительству. А годом ранее господин Катков весьма убедительно писал о неравенстве сил обвинения и защиты в суде присяжных, вполне справедливо отмечая, что сторона защиты лучше владеет словом и искуснее группирует факты. Кто из вас помнит его статью «Значение предварительного следствия для правильного судебного решения»? И в том же году им написана и опубликована статья «Возмутительное оправдание матереубийцы Трофима Иванова», из которой мы ясно можем видеть нарастающее разочарование автора и крепнущее его убеждение в том, что суд присяжных в очень многих случаях выносил слишком мягкие вердикты, не соответствующие тяжести совершенных преступлений. Как можно понять, для перемены точки зрения у господина Каткова основания были более чем веские, и я не взял бы на себя смелость утверждать, что изменение это вызвано одним лишь стремлением угодить высшим чиновникам и в первую очередь министрам юстиции и внутренних дел.