Владимир Фомичев - Человек и история. Книга четвертая. Москва коммунальная предолимпийская
Глава 39. Страшно тягомотное лежание
Как только меня поместили в палату, так сразу ко мне с работы приехали представители. Они переговорили с лечащим врачом и лучше меня представляли дальнейшее развитие событий. От долгого общения со мной им пока посоветовали воздержаться. Они полюбопытствовали, в чём я нуждаюсь, что мне нужно привезти. Я ответствовал им, что ни в чём не нуждаюсь, что у меня есть всё для счастливой и полнокровной жизни, но так как по традиции нужно было что-то попросить, то я попросил, чтобы мне привезли мой аванс мелкими купюрами – от рубля до пятёрки. На другой день мне привезли конвертик с этими купюрами. Нужда в таком формате денежных единиц для меня была явная.
Вставать с кровати мне было категорически запрещено. Больничная еда, как и всевозможные таблетки, на тумбочке появлялась регулярно, по надобности. Для малой нужды под кроватью находилась стеклянная утица. А вот для более основательной нужды… для этого к лежащим приходили их верные жёны, которые помогали больным справлять нужду. И тут я даже немного посочувствовал сам себе. Правда, санитарка, которая работала через два дня на третий, узнав, что такой сервис мне обеспечить будет некому, с большой готовностью напросилась предоставить ей эту, по её мнению, даже очень неплохую процедуру – вполне оправданную, естественную, тем более что рядом с моей кроватью был умывальник. Так что для водных процедур не нужно было бегать по всей большой палате. Особенно радовали санитарку регулярные гонорары за её услуги. Вот для этого мне и понадобились банкноты небольшого номинала, хотя даже его вполне хватало на приобретение… ну, тут можно было бы не добавлять – и так всё ясно, так как эта очень добрая санитарка имела большую склонность к напиткам, за употребление которых старшая медсестра всё время ругала её и даже грозилась отказать ей от места.
На соседних кроватях лежали вполне претендовавшие на знаменитость сопалатники. Одним из них был Митрофан Хренников – родной брат Тихона Хренникова, секретаря правления Союза композиторов СССР. Интересно было слышать, как они называли друг друга: Тиша, Митроша. Был и ещё очень возрастной сопалатник, который, когда хорошая доза успокоительного ему позволяла, знакомил соседей со своими вербальными мемуарами. О том, как он служил в наркомате бухгалтером, где ему случалось пИсать в туалете одновременно в один писсуар вместе с Орджоникидзе, и тот даже восхитился его мужским достоинством. По дальнейшим рассказам этого бухгалтера наркомата, он долго не был женат, и его родная тетя Хана представляла ему невест, как он сказал, для примерки. Но эти все кандидатки не подходили одна за другой – до тех пор, пока тётя Хана не прислала ему последнюю и не предупредила: больше на меня на этот счёт не рассчитывай. Правда, на этот раз протеже его тётушки подошла ему. Фаня, так звали эту даму, до него была уже много раз замужем, нарожала много детей, но ей как-то всё не везло: мужья куда-то девались, а дети попросту умирали. Но вот именно она и пришлась «по размеру» бухгалтеру Дворкину. Сама же Фаня рассказывала, отчего её супружник оказался в больнице. Её не было дома, когда к ним в квартиру позвонил сосед и попросил три рубля. А вечером пришла очень разъярённая соседка и накричала на её Дворкина именно за то, что тот субсидировал её мужа. В пылу своих эмоций, ко всему прочему, соседка даже оскорбила Дворкина по его национальным признакам, отчего тот захрипел, схватился за грудь и оказался в больнице. Сам же Дворкин очень досаждал всем окружающим тем, что глубокой ночью громким зычным грассирующим голосом требовал себе медсестру. Этим он так достал всех, что палата потребовала принять меры. А мера была единственная: его кровать могли выставить в коридор, что и произошло, когда меня уже не было в палате. Не было уже даже в самой больнице. Я как раз находился в санатории «Шишкин лес». Это был в кардиологический санаторий в живописном месте под Москвой.
Пока же я ещё находился в палате, и мне уже разрешили вставать и ходить. Поздно вечером я подходил к кровати Дворкина, незаметно брал несколько назначенных ему таблеток и солидным, доверительным голосом сообщал ему: «Вот, у меня есть импортные таблетки». Дворкин тут же оживлялся и просил дать ему эти таблетки. Я, после небольшого монолога о пользе и целительных свойствах этих таблеток, давал ему пару его же собственных таблеток. Он тут же запивал их, после чего я уверенным внушительным голосом говорил ему: «Вот теперь Вы будете хорошо спать до утреннего подъёма». Так потом всё и получалось. Дворкин всю ночь спал, не звал никакую медсестру и совершенно не беспокоил своих сопалатников. Когда же меня выписали из больницы в санаторий, Дворкин по ночам вызывал уже не медсестру, а призывал только меня. Вот тогда его и вывезли на его кровати. В коридоре этот бедолага, отринутый от палаты, вставал самостоятельно, чтобы сходить в туалет, падал (а он телом был грузный), но наконец Господь не выдержал и призвал его к себе. Обо всём этом проинформировал меня Находкин – бывший сопалатник, который через две недели также приехал в санаторий.
Чем ещё я засветился в палате, когда там лежал, – так это тем, что помогал решать кроссворды всему этажу. Сначала эти «кроссвордники» заходили в палату, там кто-нибудь указывал на мою кровать, и они непосредственно мне задавали вопросы, потом стали делать проще: открывали дверь и выкрикивали вопросы. Получив ответ, записывали и спрашивали: «А вот тут ещё из одиннадцати букв».
Глава 40. Санаторий «Шишкин Лес»
После длительного пребывания в больнице меня на машине скорой помощи перевезли в подмосковный санаторий с поэтическим названием «Шишкин Лес». Нельзя не сказать несколько фраз о самом этом санатории. А точнее – о моём там пребывании.
Меня по прибытии туда из предосторожности поселили в двухместную палату, которая была оснащена медицинским оборудованием для экстренной помощи – на всякий случай. Другую кровать отвели хирургу, у которого был совершенный пустячок, из-за которого тот попал в кардиологию, а явился этим пустячком микроинфаркт, что действительно является пустячным после крупноочагового или обширного инфаркта, не говоря уж о трансмуральном инфаркте, как бы «короле всех инфарктов». Знакомство с моим однопалатником-хирургом произошло вечером, сразу же по прибытии.
На другой день после утреннего врачебного обхода мой новый знакомец предложил мне прогуляться: «Да тут недалеко, до посёлка Шишкин Лес». Я хотел спросить: а чего я там не видел? Но, подумав, решил, что подобная экскурсия по зимнему лесочку-парку мне может быть только полезной. И мы пошли в Шишкин Лес. Я от долгого лежания совершенно отвык от пешей ходьбы, и это путешествие показалось мне утомительным. Догадываться о цели нашего похода мне долго не пришлось, так как мой новый товарищ хирург сразу же привёл меня в местный гастроном. А если ещё конкретнее – в винный отдел.
Он остановил меня перед витриной, где громоздились бутылки с водкой, и тоном радушного хозяина спросил: «Ну, что будем брать?». Ощущая такую отеческую заботу от своего нового друга, я, чтобы не огорчать его отказом, заказал бутылку «Сибирской», которую только что начали выпускать в импортной упаковке по 0,7 литра и, что очень немаловажно, с завинчивающейся пробкой. Бутылку, которую мне беспрекословно выдали, сразу же схватил хирург и положил в свой карман. Мне же он предоставил только расплатиться за «Сибирскую». Я прикупил также пачку сигарет «Столичные». Взяли мы ещё что-то рыбное для закуски. На ужин мы не пошли совсем, а сразу же после вечернего врачебного обхода накрыли свою поляну.
Вся инициатива полностью исходила от моего приятеля. Используя свой авторитет доктора, он доказал мне простую истину, что, пользуясь моментом, нужно испытать, достаточно ли наши организмы зарубцевали наши инфаркты. И если это произошло некачественно, то в этих условиях нас могут откачать. А если всё нормально, как полагается – то мы можем считать себя вполне здоровыми, готовыми к жизненным перипетиям. Эта проверка меня не очень впечатлила и вдохновила. Выпили мы по первому стаканчику. Я закурил сигарету, немного посидел, наблюдая за своими ощущениями, потом отодвинул всё это своему, теперь уже можно сказать, собутыльнику, и на его вопрос: «Ну, ты как?» ответил:
– Ничего, всё нормально, но я больше не хочу.
Своим отказом я, очевидно, не огорчил его, а скорее порадовал, так как всё оставалось теперь ему одному.
Чуть позже я утвердился во мнении, что подобные выпивки для многих вовсе не являются каким-то там нарушением режима, лишь бы было желание и было на что. Тут, как когда-то сказал поэт, «смерть придёт и равно скосит трезвость и веселье, потому, о други, выпьем водочного зелья».
Один из пациентов санатория мне пожаловался, указывая на свою область груди: «Всё сегодня болит у меня». И на мой наивный вопрос «А что врачи говорят?» досадливо отмахнулся: «Да я вчера так с приятелями своими надрался, что упал на спинку кровати».
