Татьяна Булатова - Ох уж эта Люся

– Люся, – наставительно проговорила она. – Это банально. Такое часто бывает. Кстати, особенно часто это происходит в момент, когда женщина, как ты, беременна. Физиологически мужчина так устроен, что…

– Соня, – тоскливо попросила Петрова, – по-мол-чи.

И отвернулась лицом к стене.

– Люсь, не расстраивайся, – Левина готовила новый стратегический поворот. – Хочешь, я поеду и с ним переговорю? Я объясню ему…

– Что?

– Что это временно. Что есть более важные ценности. Например, семья, ребенок, долг, совесть, наконец.

– Соня, – так же тоскливо, но достаточно твердо повторила Петрова, – по-мол-чи.

– Хорошо, – согласилась терявшая на глазах энтузиазм Левина. – Я помолчу. Если так надо, то я помолчу.

И она действительно молчала почти час, сидя в темноте рядом с Люсиной кроватью. Потом не выдержала и шепотом спросила:

– Ты спишь?

– Нет.

– Может, чаю выпьешь? Или съешь что-нибудь?

– Со-о-о-ня, – застонала Петрова.

– Хорошо-хорошо, – с готовностью затараторила Левина. – Не хочешь – не надо.

Повисло долгое молчание. Соня стала придремывать на стуле. Голова падала на грудь, от чего Левина просыпалась и старательно прислушивалась к дыханию Петровой. Дыхание было ровным и грустным. Так, во всяком случае, казалось подруге. На самом деле оно было просто ровным, потому что Люся спала крепким глубоким сном, в котором не было места напрасным ожиданиям и неожиданным известиям.

Проснулась Петрова не столько от света, бившего в глаза, сколько от зычного храпа утомленной ночным бдением подруги. Левина разражалась басовыми руладами, подобно мотору, набирающему обороты.

– Со-онь…

– А? – встрепенулась та и открыла глаза.

– Не храпи.

– Не буду, – заверила Левина и снова засопела.

«Как же, не будешь», – подумала Петрова и рассвирепела:

– Левина, не храпи!

– Я не храплю, – Сонька вынырнула из забытья и заныла: – Да что же это, в конце концов? Человек спит. Отдыхает. Воскресенье. А его наглым образом будят по такому ничтожному поводу.

Петровой стало стыдно, и она накрылась подушкой. Хватило Люси, правда, ненадолго. Дышать было неудобно и трудно. Она освободилась и, судорожно хватнув воздуха, сбросила с себя покрывало и с удовольствием потянулась.

Левина выполнила обещание: громкая фаза сна сменилась на тихую. Петрова хихикнула и встала. Из коридора доносились звуки встревоженного человеческого улья. Его обитатели хлопали дверями, занимали очередь в уборную, гремели посудой и лениво переругивались. В общежитии началось утро.

А к вечеру в двести седьмой комнате состоялся военный совет под руководством генералиссимуса в ситцевом халате и стоптанных тапочках на босу ногу. Левина строевым шагом измеряла периметр комнаты и шумно дышала, ощущая важность момента.

– Что будем делать? – обратилась Соня к членам ставки в лице растерянных Женьки и Любы.

Младшая по званию Петрова в обсуждении участия не принимала и сосредоточенно грызла яблоко, следя глазами за порывистыми движениями озабоченного генералиссимуса.

– А что нужно делать? – вяло реагировали на призыв красавицы.

– Нужно принимать меры, – рвалась в бой Левина.

– Какие?

– Вплоть до развода, – категорично заявила Соня.

– Чтобы развестись, нужны основания, – резонно заметила Люба, рассматривая свою смуглую ногу.

– Основания есть.

– Какие? – отозвалась Женька.

– Измена, – строго посмотрела на Петрову Левина.

– Измена, – зевнула Люба, – это не основание, а естественные издержки семейной жизни на расстоянии.

– Тем более, – напирала Соня.

– Что тем более? – попросила разъяснить Женя.

– Измена – тем более. Расстояние – это то, что проверяет чувство, укрепляет его, делает его особенно ценным. Любви нужны трудности! – пафосно заключила Левина.

– Да-а-а? – ехидно уточнила Люба. – И кто тебе об этом, Сонечка, сказал? Кто, хочу я знать, ввел тебя, невиннейшее существо, в такое заблуждение?

– Я отвечу тебе, Люба, – подыграла Женька. – Не кто, а что ввело нашу неискушенную подругу в столь искреннее заблуждение.

– Неужели комитет комсомола, Женечка?

– Нет, это не комитет комсомола, и не пионерская организация, и даже не посещаемые вместе с Люськой курсы будущих матерей.

– А что же это, Женечка? – кривлялась Люба.

– А это, дорогая моя подруга, поздняя девственность и ранняя глупость!

– Что-о-о?! – рассвирепела Соня.

– Что слышала, – сорвала Женька погоны с генералиссимуса и перевела взгляд на Петрову.

Та приканчивала пятое по счету яблоко и видимого интереса к происходящему не проявляла.

– Слушай, Петрова, ты что, действительно собралась ехать в свой поселок?

– Нет.

– Тогда чего тебя Сонька уговаривает?

– Я ее не уговариваю. Просто за счастье нужно бороться.

– Люся, ответь этой дуре, – с досадой попросила Люба. – Ты счастлива?

– Нет.

– Тогда зачем тебе ехать?

– Я не поеду.

– И не поехала?

– Представь себе, не поехала.

Петрова, конечно, лукавила. Рожать она отправилась к маме Лене. Но до этого оставалось еще довольно много времени, о котором Люся почти ничего не рассказывала. К сожалению, надо отметить, ибо интересные события происходили вокруг набирающей вес Петровой, интересные, и весьма.

Люся всячески отбрыкивалась от задушевных разговоров с подругами «о том, о сем», ссылаясь на полную неосведомленность. Соседки ей не доверяли, но виду не показывали, потому что гениальная Левина строго-настрого запретила красавицам касаться животрепещущих вопросов. Соня сама вводила их в курс дела, так как тайком читала адресованные Петровой письма с малой родины: от мужа и от матери.

Письма Жебета были лаконичны и представляли собой краткие отчеты об устройстве быта в новой квартире, полученной им как молодым специалистом. Некоторые иногда завершались фразой «Как ты себя чувствуешь?» Зато ни в одном из них не было упоминания об ожидаемом ребенке.

Письма мамы Лены в противовес жебетовским поражали объемом и эмоционально-художественным изображением событий. «Эта тварь, – писала мама Лена, – встречает его после работы, и они вместе идут домой. Ни стыда, ни совести. У людей на глазах. И он поддерживает ее под руку. Зря ты, Люся, не едешь – семью надо спасать…» Так заканчивалось практически каждое письмо.

О твари было известно довольно много: имя – Наташа, Люсина ровесница, к тому же замужем и с техникумом за плечами. Ее фотографию, сорванную с доски почета, мама Лена для ознакомления отправила Петровой в Одессу. С карточки на Люсю смотрела миловидная молодая женщина, одетая в гипюровую блузку. Ничего отвратительного и отталкивающего в ней не было, и Петрова даже мысленно тварью ее не называла.

Вид Люсиной соперницы подтолкнул Левину к самодеятельности: дождавшись конца семестра, она отправила Жебету телеграмму о неожиданно возникшем во время беременности осложнении. Соня не мелочилась и обрисовала ситуацию как вопрос жизни и смерти.

Ни о чем не подозревавшая Петрова спокойно посещала лекции, сдавала «хвосты», ходила в женскую консультацию и отчаянно толстела. В деканате Люсе по-свойски намекнули о возможности взять академ, на работе – о необходимости уйти в декрет, но Петрова лениво отмахивалась от соблазнов и, раздувшись, плыла по течению к намеченной пристани.

Прибывший накануне Нового года Павлик рвался к телу находящейся на грани жизни и смерти жены, но был остановлен предусмотрительной мадемуазель Левиной прямо у дверей двести седьмой комнаты.

– Как она?

– Плохо, – честно ответила Соня.

– В больнице?

– Нет.

– Вы же писали… – попробовал усомниться Жебет.

– Писала, но…

До Павлика медленно начал доходить весь ужас случившегося, и у него задрожали губы:

– Когда это произошло?

– Что? – тоже забеспокоилась Соня.

– Это…

– Это произошло сразу же после того, как ты ей изменил, – прошипела Левина, распахнув дверь, втолкнула Жебета в комнату и испарилась в темноте общажного коридора.

Не поворачиваясь, Петрова, сидевшая над книжками, весело поприветствовала:

– Сонь, ты? Холодрыга какая, а?

Левина не ответила.

– Замерзла? – ласково уточнила Люся и тяжело поднялась со стула.

– Это я, – выдохнул Павлик, и Петровой показалось, что комната качнулась сначала влево, потом вправо.

– Ты-ы-ы? – пришла Люсина очередь удивляться.

– Я, – уже гораздо тверже произнес Жебет. – К чему весь этот маскарад?

– Какой маскарад?

– Этот, – грозно ответил Павлик и протянул жене Сонину телеграмму.

Петрова несколько раз прочитала текст, прежде чем поняла, что произошло.

– Я не имею к этому никакого отношения, – тускло прокомментировала она.