Марианна Гончарова - Папа, я проснулась! (сборник)
Я подскочила к полицейским и закричала:
– Что же вы смотрите? У вас что, нет уголовного преследования за использование детей в попрошайничестве?!
Молодой красавец в форме покачал головой и, ухмыляясь, развел руками:
– Ну штиу русешти.
От беспомощности я перешла на английский. Он опять развел руками. Просигналил мой автобус, я вошла в салон, села на свое место, а опечаленный водитель наш, десантник, наблюдавший всю эту сцену с детьми и полицейскими, широко разворачивая руль, сказал вроде как в никуда:
– Они в доле. Понимаешь?
И загремел по приборной доске кулаком, так же как недавно кричал «вэдэвэ!»:
– Они в доле!!!
* * *За полчаса до границы с Украиной в автобус подсела беременная девочка. Водитель посадил ее на переднее сиденье рядом с собой. И девочка звонким счастливым голоском поведала, что это будет уже четвертый ее ребенок, что она – мать-одиночка, и что едет она в мой родной город забрать старших своих детей, которые живут у мамы. Потому что мама ей звонит каждый день и жалуется, что у нас убивают тех, кто говорит по-русски. Я подумала, что ослышалась, и переспросила:
– Правда убивают?
– Ну не убивают, – легко согласилась девочка, – но преследуют и бьют.
– Что вы несете, девушка?! – взревела я. – Я всю жизнь живу в этом городе и говорю по-русски.
– А я не с вами разговариваю! – отрезала мать почти четверых детей и продолжала щебетать, как заберет в Молдову своих детей. И как ей дадут статус беженца. И денег заплатят – ведь мать четырех детей. И они спокойно смогут говорить по-русски, не оглядываясь на всяких правосеков. И оглянулась на меня.
– А по-молдавски ты и твои дети разговаривают? – поинтересовался водитель-десантник.
– Ну… Нет, – пожала плечиками беременная.
Ну дальше я уже не слушала. Зачем. Впереди была граница, измотанные жарой и наплывом приезжих пограничники с особой тщательностью проверяли все автобусы, въезжающие из-за границы. В нашей стране в этот день проходили выборы президента. Я спешила, чтобы успеть проголосовать. Потому что чуть ли не впервые в жизни была уверена, что именно от меня, именно от меня лично, от моего негромкого слабого голоса многое в этих выборах зависит…
Витебск
В городе, где родился великий волшебник Марк, все было именно так, как я и предполагала: по улицам с мечтательными задумчивыми лицами расхаживали люди в длинных черных сюртуках, здания меняли очертания и цвет по собственному желанию, улицы капризно изгибались и бежали, куда хотели, а не туда, куда кто-то запланировал, а по небу шмыгали козы, которые играли на скрипках.
Лифт
Эта история требует отдельного рассказа. Лифт в гостинице был с характером. Он постоянно жаловался, капризничал, но ни разу никому не отказал: печально поднимал народ вверх на указанный этаж и опускал вниз. Лифт говорил с нами унылым женским скрипучим простуженным голосом. И все больше и больше напоминал чью-то добрую старенькую бабушку, которая, как правило, тысячу раз пожалуется, продемонстрирует, как ей тяжело, как плохо, как хочется отдохнуть от нас от всех, а потом все равно сделает и даже где-то с удовольствием.
– Лифт пе-ре-гру-жен! – склочно объявлял лифт.
Но у каждого человека обязательно должна быть бабушка и опыт общения с нею. Поэтому стойкие люди просто стояли и не думали даже покидать кабину. Лифт ждал. Люди ждали. Потом кто-то замечал в потолок, ни к кому не обращаясь:
– Ну? Так мы будем ехать или будем не ехать?
Лифт, осознавая, что с этими не поторгуешься и деваться некуда, тяжело вздыхая, задвигал двери. В последнюю секунду, когда двери еще полностью не были задвинуты, в кабину заскакивал еще кто-то. Лифт крякал, кряхтел, делал рывок и, постанывая, поднимал людей наверх.
– Второй этаж, – гнусавым плаксивым голосом объявлял лифт с такой интонацией, как будто укорял, мол, не могли уже подняться сами пешком по лестнице, надо гонять туда-сюда старенькую бабушку.
Как и следует старушке, лифт был несколько глуховат, а то и просто делал вид, что не слышит, и упрямился, когда его вызывали сверху или снизу, нажимая и нажимая кнопку вызова. Иногда все-таки подымался и демонстративно распахивал двери:
– Ну что?! Что?! Уже не мог пройти пару этажей вниз? – Такой был у него взъерошенный и всклокоченный вид.
Иногда, если народ внутри вдруг заводил какой-то случайный разговор, а то и по настроению напевал какую-то песенку, лифт не торопился раздвигать двери. Так и держал людей в кабинке, заслушавшись или замечтавшись. На четвертом этаже он долго стоял, раззявив двери, наблюдая, как весело играют малыши в холле напротив. И когда вдруг расплакалась маленькая девочка, захотев то ли кушать, то ли спать, то ли просто соскучившись по маме, а может, и все сразу, лифт мигом слетал на другой этаж и привез маму девочки. И радостно вздыхал, наблюдая воссоединение семьи.
Я старалась поменьше пользоваться лифтом и хотя бы вниз спускаться пешком. И поднялась-то всего один раз, когда была в туфлях на высоких каблуках. И вот в последний день, одна в кабинке, спускаясь в лобби со своими вещами, на прощание я погладила кнопки этажей:
– Ну пока!
– Лифт перегружен, – выходя на первом этаже из кабинки, услышала я отчаянный жалостливый слезливый шепот. – Лифт перегружен…
Кондитерская
То ли маленькая кондитерская, то ли просто буфет. Но в витрине – чистое искушение: красивые маленькие пирожные чизкейки во фруктовых и кремовых шапочках, щедро залитых капюшончиками желе. И кофе. Отличный ароматный кофе.
А нас четверо. И мы не можем выбрать.
– Подайте нам к кофе пять… нет, шесть разных пирожных. И мы будем делиться. Только принесите ножи и чистые тарелочки.
– У нас нет ни ножей, ни чистых тарелочек, – равнодушно отвечает официантка, подавая нам пирожные в кружевных бумажных розеточках и кофе в бумажных стаканчиках.
– Но у вас же тут скатерти. Крахмальные. Мы ведь можем испачкать… – растерялись мы.
– А вы постарайтесь, – как-то неопределенно парировала официантка.
– «Постарайтесь» что? – поинтересовалась шепотом поэт Надя Делаланд. – Что постараться?
– А это кто на что способен, – с набитым ртом ответил довольный Саша Володарский.
– Мммм! – от удовольствия постанывала я, помахивая ложечкой в такт какой-то мелодии, звучащей у меня в голове, вроде «Заздравной чаши» из «Травиаты».
– Аааа… – вторили друзья, запивая десерты отменным кофе – вкууусно, вкууусно.
Мы беззаботно откусывали от пирожных, передавая розетки по кругу. Мы даже опьянели от радости встречи, от солнечного теплого дня, от совпадения вкусов, от умения всех нас «отличать ямб от хорея», от крепкого кофе и предвкушения трех радостных дней впереди на конференции. Я принялась тягать из Надиной розетки фрукты, тщательно отколупывая их с тортика, Лена хищно нацелилась на малиновый крем Сашиного пирожного.
В общем, мы славно посидели. И с липкими от вкусного губами я пошла извиняться перед официантами.
– Вот чего я не пойму, – рассуждала я, – у вас столы покрыты чистыми крахмальными льняными скатертями со складочками от утюга, а подаете вы десерты и кофе в бумаге.
– И что? – спросила официантка.
– А ничего. Спасибо. Все было очень вкусно. Мы постарались, как вы и просили.
– Че? Насвинячили? – откликнулась бесхитростная официантка.
– Ну можно сказать и так.
Мы ушли, корчась от смеха, три солидных прозаика и один известный прекрасный поэт, без пяти минут профессор Надя, которая через полчаса вдруг своим неповторимым нежным голоском произнесла:
– Пирожное-то с малиной мы не доели. Осталось оно, почти целое.
Мы опять заржали как трудновоспитуемые подростки. Незабываемый день. Отличная компания.
Страна приветливых милиционеров
– Как пройти в ближайший круглосуточный супермаркет?
– А что вы там хотите купить? – Сержант в ответ интересуется, прямо как будто он одессит. Это ведь только одесситы любопытствуют, куда ты идешь, зачем, как здоровье всех родственников и нет ли у меня хорошего недорогого врача для его котика. А тут молодой мальчик-милиционер в Беларуси.
– Ну… Мне надо… там… – растерялась, – а зачем вам знать?
– Я к тому, что если вам водки, – по-отечески растолковывает сержант и жестикулирует большими, как лопаты, ладонями, – то надо проехать отсюда две остановки, там есть небольшой магазинчик, где дешевле…
– Я?! Водку?! С чего вы взяли?!
– Ну а че? – оценивающе рассматривает меня сержант. – Вы что, не человек, что ли?
– Я не пью водку! Я вообще ее никогда не пробовала, эту вашу водку.
– Как это?! Никогда?! Совсем?! – Сержант смотрит на меня как на снежного человека. – Совсем-совсем никогда?!
– Нет.
– Совсем-совсем? Ни глотка?
– Нет, – чуть поколебавшись, ответила я.
– А как же вы тогда? – с жалостью и сочувствием смотрит на меня сержант, чуть не плачет, сдвигает свою форменную фуражечку на затылок и складывает свои лопаты на животе в замочек.
