Татьяна Соломатина - Роддом, или Жизнь женщины. Кадры 38–47
Идя коридором административного крыла к своему кабинету, Татьяна Георгиевна обдумывала список сакральных знаний, которые она должна передать своей дочери. Она же мать! У каждой матери наверняка должен быть список сакральных знаний. В голове крутилось только:
1. Никогда, дочь моя, заклинаю тебя, не делай аппаратный педикюр! Он нарушает нормальную физиологию ногтевой пластины! А обработка пяток фрезой ведёт к утолщению ороговевающего эпителия!
2. Не ешь больше трёх килограммов жёлтой черешни на ночь.
3. Мужиков на свете, как грязи…
И всё. Вот, получается, и всё, собственно, что Татьяна Георгиевна Мальцева, женщина сорока пяти лет от роду, знает о жизни.
Под дверью кабинета толпились посетители. Под кабинетом ультразвуковой диагностики сидели беременные. Татьяна Георгиевна услышала, как одна юная дева говорит другой:
– Я буду рожать кесаревым. Только кесаревым! Сейчас делают совершенно безболезненное эндоскопическое кесарево. Четыре крохотных дырочки – и на второй день тебя уже выписывают домой. В Америке уже всем давно делают эндоскопическое кесарево!
Стараясь сохранить серьёзное лицо, Татьяна Георгиевна вошла в кабинет.
4. И запомни, дочь моя, кесарево эндоскопическим не бывает!
Теперь это точно все «сакральные знания», которые она может передать своей дочери.
Рабочий день был сумасшедший. А какие они ещё бывают, когда ты начмед? Эта степень безумия ещё тяжче, чем заведующий отделением. Так что думать о жизни было некогда. Только о работе. Получается, что работа и есть её жизнь? И нечего ей тогда хотеть мужчин! «Хотеть мужчин» – это другой шифр специальности.
Встреча с Волковым была милой. Ресторан – роскошным сверх меры. Ужин – изысканным. Иван Спиридонович рассказал ей историю женитьбы своего сынишки. Слегка насмешливо поведал о профессиональных успехах отпрыска, которого нынче называл не иначе как Полуобъёмыч. Именно такая кличка, произошедшая от первоначального папенькиного презрительного «Полуобъём Бедра», прочно закрепилась за Сергеем Ивановичем Волковым в узкоспециальных портняжных кругах. И столько нежности и гордости было в этом: «Полуобъёмыч медальку какую-то дурацкую в Милане получил!» Куда девался Иван Спиридонович Волков, не так уж и давно, если разобраться, забиравший сынишку-интерна, оплакивающего мёртвый плодик от позднего аборта, из кабинета заведующей обсервационным отделением?! И вот, пожалуйста. Гордится отпрыском, как бы ни пытался скрыть это за насмешкой. А почему бы и не гордиться? Сергей Иванович – успешный модельер. Женат. Хочет ребёнка.
Кстати, она сама – уже начмед. И у неё есть дочь.
Её беременность Иван Спиридонович помнил. Как и факт своей отставки. Он не мудак слабоумный. В штаны ещё ни разу не опростался.
Волков поздравил. Осторожно поинтересовался, как на личных фронтах. Ладно, свои люди. Можно… Ответила, что живёт с Паниным. Поскольку он отец Муси. Тьфу ты, Марии! Мусей её Сёма называет. Джуиш-мама какая-то, а не замминистра. Волков заметил, что Панин замминистра по материнству и детству, так что всё логично. Посмеялись.
Уже провожая Мальцеву к машине, вдруг сказал:
– Таня, давай жить вместе. Хочешь – выходи за меня замуж. Хочешь – нет…
– Приехали! – ахнула Мальцева. – Некоторые женятся, а некоторые – так! – неуместно-нервно хохотнула она. – Иван, у меня ребёнок от другого мужчины!
– И что? У меня тоже ребёнок от другого… От другой! Я что тебе, глупый малолетка? «Она поцеловала другого мужчину!» – передразнил он хмельного Панина[47]. – Пожизненный кошмар Сёмы – твоё невинное детское блядство. Он до сих пор в этом. Замминистра, отец, дедушка – а как пацан до боли надрочивает на то, что ты такая. И что он тебя, такую, любит. И ничего с этим не может поделать. Это его персональный ад. И его же рай. Некрасиво обсуждать мужика за его спиной, ну да ты и сама всё это отлично знаешь. Я не претендую на «Король умер! Да здравствует король!». Не собираюсь занимать в твоей душе место Матвея. Это уже навсегда его место.
– И потребуешь от меня не занимать место покойной жены?.. – насмешливо уточнила Мальцева.
– Ничего не потребую, – спокойно улыбнулся Волков.
Татьяне Георгиевне стало стыдно. Она просто никчемная, глупая, престарелая забияка! Зачем?
– А то, что ты родила от другого мужчины, – так и? Знаешь, за что в том числе люблю Штаты? Там женщина «поставляется в комплекте». Никто не отделяет любимую женщину от её детей, её собак, от всего её. Всё её – любимое. Понимаешь?
– Иван, я понимаю. Не смотри ты на меня так!.. Я всё понимаю. Но я сама – не такая. Возможно, именно в этом моё несчастье. Я не способна на симметричный ответ.
– Мне не нужен симметричный ответ. Мне нужна ты. Билет с открытой датой, – Волков поцеловал её в лоб. Она села за руль. Он захлопнул дверцу.
На полдороге к дому она набрала его номер.
– Да?! – слишком радостно откликнулся он.
– Иван, я не про то! – Мальцева совершенно по-детски рассмеялась. – Мы о ситуации Сергея так и не поговорили. Для начала пусть твою невестку посмотрит один наш доцент. Он болен, особо приёмом себя сейчас не напрягает, но по моей просьбе посмотрит. Если у неё что-то серьёзно проблематичное, то и репродуктолог у меня в непосредственном подчинении имеется. Пусть Серёжа мне позвонит. Прости, у меня параллельный звонок от дежурного врача, не могу не ответить, пока.
Пришлось разворачиваться и снова катить в родильный дом.
Выраженный задний асинклитизм. Роженица категорически отказывается от кесарева. И ничем её не взять. Ни мягким: «у плода нарастающая гипоксия, грозящая асфиксией», ни жёстким: «плод умирает». Написала отказ.
Ну и, разумеется, он умер. Плод.
Женщина и тут отказалась от кесарева.
Созвонилась с Паниным. Уточнила тактику. Да, чтобы задницу прикрыть. Она обязана принимать такого рода решения самостоятельно. Но должна же она хоть как-то использовать в своё благо то обстоятельство, что она в некоторой странной связи с профильным заместителем министра! У них, например, дочь… Заместитель министра стал орать, как довели, как допустили! Ишь, и Мусин сон не помешал воплям.
Никак не довели. Уже такая в родильный дом явилась.
Никак не допустили. Хотела рожать только «естественным путём». А что внутриутробный плод погиб – восприняла достаточно спокойно. Но и тут от кесарева отказывается. Да в сознании она, в сознании! В том-то и дело. Нет, мужа нет. Никого с ней нет. Нет, никаких контактных телефонов не даёт. Семён Ильич, я понимаю, что вы ответственный по всему материнству и детству страны. Но хотя бы как старый друг, и любовник, и отец моей дочери, ты бы мог на меня не повышать голос? Внутриутробная смерть плода на моём родильном доме уже повисла. Говори мне, что делать, чтобы на вверенном мне лечебном учреждении ещё и материнская не повисла. Ты же старый. Ты же помнишь те времена, когда за материнскую смерть в условиях стационара можно было и партбилет на стол положить. Нет, я не дура. Я знаю, что такое «набор на плодоразрушающую» и где он. Нет, не заржавел. Вы, господин Панин, как заместитель министра, даёте добро на краниотомию? Отлично. Спасибо. Спокойной ночи.
Нажав отбой, Мальцева вышла на крылечко. Получить дозу никотина. Раздражение захлёстывало. Панин ни в чём не виноват. Работа у него такая. И баба ни в чём не виновата. Ну вот тупая она такая. Никто ни в чём не виноват. Вот и живут все через жопу, ни в чём не виноватые. И она – в том числе. В первых рядах.
Татьяна Георгиевна вернулась в родзал. Акушерки возились с роженицей. Там же стояла несколько испуганная Тыдыбыр. Анастасия Евгеньевна чувствовала себя виноватой. Врач всегда чувствует себя виноватым, даже если ни в чём не виноват.
– На кресло в смотровую! – скомандовала Мальцева бригаде.
– Может быть, он ещё не умер? – с надеждой спросила женщина, пока начмед проводила внутреннее акушерское исследование.
– Умер. Мертвее не бывает! – отрезала Татьяна Георгиевна, даже не содрогнувшись от своей жёсткости. Если не сказать – жестокости. Хватит. Наигрались с населением в бирюльки. Умер. Мертвее не бывает. – И виноваты в этом – вы! В истории родов имеется бумажка, написанная вашей рукой, с вашей подписью. Вы думаете, словосочетание «о последствиях предупреждена» – пустые слова? Нет. У них, как и у каждых слов, есть свой смысл. Снимайте с кресла, переводите в родзал. Готовьте набор на краниотомию. – Это было уже дежурной смене.
– На что?! – испугалась роженица.
– Голову вашему мёртвому плоду будем сносить. Иначе – разрыв матки. И свищи. Головка слишком долго стояла в одной плоскости.
– Татьяна Георгиевна! – мягко, но несколько укоризненно покачала головой старшая смены, опытнейшая акушерка Вера Антоновна.
Мальцева только рукой махнула, повелительно указала Разовой на дверь, сдёрнула перчатки, швырнула их в таз и вышла в коридор.
